Дни на острове

— Ты сейчас будешь спуститься вниз и я, окей?

Ты отложил комикс (ты перевернул стопку и опять начал все заново) на диван.

— Но я, вообще-то…

— Сейчас я тебе говорить, — Янис посмотрел на тебя очень строго. — Я думался, мне надо тебе разговаривать.

Внизу в ресторане Янис снял с одного из столиков два перевернутых стула. Вы сели друг напротив друга.

— Дьякос, — в третий раз сказал Янис. — Я думаю, мы должен вещи немножко менять тут.

— Какие вещи?

— Ты знаваешь, я про что говорить.

Ты промолчал.

— Сколько ты здесь есть уже?

— Три дня. Или четыре.

Янис кивнул:

— И что ты точно делываешь эти дни, ты тут когда есть?

— Я читал, — ответил ты.

— Читал, — повторил Янис. — На комната.

— А что в этом такого?

— Ничего, — сказал Янис. — Или я лучше говорю, в этот мало не так. Но почему оставался ты внутрях и не выходил наружу открыть деревню и до пляжу и поплыл, и все этот такой вещи?

— А с кем?

— С кем? — Янис посмотрел на тебя с непонимающим видом. — Что с кем? Здесь всё везде полно такой люди!

Это так, но только ты не знал никого из тех, о ком он говорил.

— Ты же узнавать их познакомиться! — Янис поднялся с места и достал из холодильника куриную тушку. Видимо, он слишком долго ничего не готовил. — Давай это так будем договоримся? — Он плюхнул курицу в стеклянную посудину и посыпал солью и перцем.

— О чем договоримся?

Янис щедро плеснул на курицу из бутылки с оливковым маслом и начал яростно ее мять.

— Договоримся, ты будешь поменяешься. Ты посмотрел на Яниса и пожал плечами.

— Да? — Он опять посмотрел на тебя. — Это договорились?

— Ладно. — Ты встал со стула и собрался уйти наверх, но потом передумал: — Я тоже хотел с тобой поговорить.

— Так?

— О Герти.

Янис вытащил руки из посудины с масленой курицей и вытер их о фартук на животе. Он выжидающе посмотрел на тебя, и ты спросил:

— Ты знал, что она ходит по дому голая?

— Да, — кивнул Янис. — Этот я знает.

Вы оба замолчали. Он, наверное, потому, что не знал, что еще добавить, а ты был ошарашен этим ответом и не знал, что еще спросить.

— Значит, ты знал, — повторил ты.

Янис кивнул и опять запустил руки в курицу.

— И ты считаешь, что это нормально?

— Нормально, нормально…

Если бы ты как следует прислушался, мог бы услышать, как жирные пальцы массируют курицу.

Янис какое-то время мял ее изо всех сил, а потом сказал:

— Что такое это вообще нормально?

Ты состроил самую сердитую мину, какую только смог:

— Почему бы ей что-нибудь на себя не надеть?

— Это ты надо спросить у Герти.

— А я спрашиваю тебя!

Янис вздохнул:

— Дьякос…

— Не называй меня так.

— Что?

— Меня зовут Якоб.

Янис снова вздохнул:

— Дьякос, меня уже надоел этот весь чепуха.

— Якоб! — повторил ты. — Меня зовут Якоб! Я же тебе сказал!

И потом вдруг ни с того ни с сего сказал еще много, очень много всего. Что этот остров тупой и скучный, что у твоего отца есть время только на себя и на этот дурацкий ресторан и что этой дуре Герти лучше провалиться ко всем чертям с ее голой жопой (да, ты прямо так и сказал). Ты сказал, что тебе ни капли не хочется идти на улицу и с кем-то знакомиться и ты уж совсем не собираешься меняться. С какой стати вообще меняться? С чего Янис вообще взял, что тебе надо измениться? И, кстати, он же понимает, что ты сейчас хотел бы быть вовсе не здесь, а в Таиланде с Кейсом и мамой в их шикарном отеле?

— Там, по крайней мере, весело! — орал ты. — Там просто нормально! И не надо торчать в этой развалюхе, в этом мерзком, грязном…

— АРКЕТА![1]

Это слово прозвучало как боевой клич японского самурая, но только на языке Яниса, на греческом. От этого вопля, как от взрыва, по всей кухне разлетелись брызги масла, и даже курица, похоже, перепугалась.

— ХВАТИТ! — закричал Янис вдогонку на голландском.

Ты застыл на месте.

— Ты уметь только ныть? — распалялся твой отец все больше. — Ты подумает, я буду приехал на эту остров и ты и я — мы на солнце вместе праздник делать тут все время?

Ты боялся даже пошевелиться.

— Ты думаешь, жизнь тут такой, да? Ты так думал правда есть?

Ты сглотнул и хотел сказать, что это не так и что ты понимаешь, что Янис очень много работает, но он разошелся не на шутку, и его было уже не остановить. Его гнев грохотал как дождь из тяжелых слов.

— Если думаешь, жизнь тут — это ленивый жизнь для балованных детят, то так и сядь себе сидеть, ага! Так и делать дальше себе!

Ты покачал головой:

— Нет… — Голос у тебя оказался почему-то высокий и писклявый, совсем не такой, как ты ожидал. — Я не это хотел сказать… Я только думал…

— Что? — прокричал Янис, будто тараня тебя словами. — Что ты тогда думал только? Что? Я ждал от тобой, ты думает больше, чем это! Что ты думает, как это всё тут и для меня!

Ты не знал, что еще сказать, и, может, было лучше ничего больше не говорить. Против этого урагана фраз любые слова были бы бессильны. Ты опустил голову и уставился на плитки на полу ресторана, и как только ты разглядел, что длинная извилистая трещина сложилась в форму кошачьей головы (что довольно необычно, но при этом, конечно, полная ерунда), Янис снова открыл рот и гроза бабахнула самым сильным разрядом:

— Я тоже не просил, что ты есть тут!

На какую-то секунду, на крошечное мгновение, ты подумал, что неправильно его понял. Не так уж хорош был его голландский, да и какой отец станет говорить такой жуткий бред своему сыну? Но тут же эта последняя фраза Яниса как будто прожгла в тебе дыру и теперь дымилась у тебя в голове.

Кошачья голова из трещины в плитке злобно зашипела. Куриная кожа как будто вылезла из стеклянной посудины и покрыла мурашками стены, и пол, и твои руки. Ты не сводил глаз с Яниса и точно понимал одно: этот повар на этой кухне — он не может быть твоим отцом.

Аркета. Теперь уж точно хватит. Ты развернулся и, не оглядываясь, вышел из ресторана.

Ты выбрался из переулка и побрел по улицам. Больше всего тебе хотелось прямиком помчаться отсюда в Голландию, но уже через минуту в этой дурацкой деревне ты понятия не имел, где оказался. Все улочки и переулки были похожи как две капли воды, и ты просто побрел наудачу к морю.

— Привет! — вдруг крикнул кто-то у тебя за спиной.

Ты обернулся, — разумеется, ты все еще жутко злился. На самом деле это чувство можно было назвать злостью, или бешенством, или яростью, или гневом. Но все это мало заботило мальчишку, который сидел на низкой каменной стенке, отделявшей дорогу от пляжа.

У него были черные волосы и веселая загорелая физиономия. А из одежды — только длинные синие шорты и стоптанные желтые шлепанцы. Больше ничего.

— Голландец? — осторожно спросил ты.

Мальчишка на стене кивнул, а потом покачал головой.

— Нет?

— Пополам.

Парнишка улыбнулся, и тут — как-то само собой, ты ничего не мог с этим поделать — ты тоже улыбнулся в ответ. Как будто какой-то невидимый греческий бог за ниточки потянул кверху уголки твоего рта.

— Как и ты, — сказал мальчишка.

— Как и я? — ты удивленно посмотрел на него. Этот мальчишка в курсе, кто ты? Ты его не знал, так что он тоже вряд ли мог тебя знать.

— Михалис, — сказал мальчик.

— Прости, что?

И опять эта улыбка, ниточки, за которые твои губы потянули вверх, и ты понял, что у этого мальчишки самая заразительная улыбка из всех, что ты видел. Он положил ладонь себе на голую грудь и сказал:

— Михалис. Мой имя.

— А, ясно. — Ты кивнул. — А я…

— Якоб, — сказал мальчишка по имени Михалис. — Я знаю.

— Ты меня знаешь? — Вопрос был довольно дурацкий, но он соскочил у тебя с языка раньше, чем ты что-то успел сообразить.

Михалис покачал головой:

— Знаешь, знаешь… Хорошая ли тут слово «знаешь», я сомневаю. — У него был забавный акцент, немного похожий на акцент Яниса. — Но раньше тут ты жил ведь.

— Да, — ответил ты. — Но только я почти ничего не помню. Давно это было.

Михалис кивнул:

— Я понимаю. Я был пять лет, и весь деревня разговаривал про голландскую женщину, которая вдруг сбегать с ребенкой.

— Это было не вдруг.

Он опять кивнул:

— Такие дела никогда не вдруг, Якоб. Я это очень понимаю, да. Ты злой?

Ты посмотрел на него с удивлением, но он наверняка видел, как ты шел по улице и пинал камни.

— Злой на Эльзиного Яниса?

Это прозвучало ужасно странно: «Эльзин Янис», как будто твои родители все еще были вместе. Но для людей из деревни уже много лет это значило что-то другое, а то, что Михалис из деревни, — было совершенно ясно. Он знал тебя, твоего отца и его ресторан, и сидел на этой стенке, будто так было всегда, как будто это была его собственная стенка.

Ты пожал плечами, но, честно говоря, в этот миг ты почувствовал, как твоя жуткая злость вдруг начала таять, как мороженое на солнце.

— Очень жарко для злиться. — Михалис был с тобой согласен. — Пойдем?

— Куда?

Он посмотрел, заражая тебя своим весельем, и засмеялся:

— В море, конечно, Якоб Зервакис.

Паренек ловко соскочил со стенки, выпрыгнул из шлепанцев и помчался через пляж мимо туристов и зонтиков к теплой воде.

Михалис плюхнулся на спину и поплыл, подняв кучу брызг. И за те несколько минут, пока ты стоял рядом с разбросанными шлепанцами Михалиса и смотрел на него, ты вдруг почувствовал, как какое-то странное, но совсем не неприятное чувство разливается по твоему телу. Чувство, которого у тебя — и ты в этом не сомневался — никогда раньше не было, и ты даже не мог найти для него слов.

— Что у вас тут произошло? — спросила Герти.

Ты не появился вовремя к обеду, а с тех пор, как вернулся, вы с твоим отцом (который тебе не отец) не сказали друг другу ни слова.

— А что надо, что произошел? — Янис сделал вид, что не понял, о чем речь.

Герти удивленно взглянула на него:

— Я не знаю. Но тут очень неуютно.

Янис выложил себе на тарелку гору салата.

— Ну ладно вам, — сказала Герти. — Вы что, весь обед будете молчать?

— Мне нет вещей говорить, — сказал Янис с набитым ртом.

«И мне тоже нечего сказать», — подумал ты и вспомнил Михалиса с его заразительной улыбкой.

— Что-то мне не верится. — Теперь Герти смотрела не удивленно, а строго. — Сегодня утром я была наверху и слышала, как ты кричал. И это, конечно, не мое дело, но так с детьми не разговаривают.

Янис с грохотом (наверняка нарочно) швырнул вилку на тарелку:

— Если этот дело не твой, тогда и не залезай в этот дело!

— Ах, извините.

— Что извините?

— Понятно, что…

— Ты, пожалуйста, закрывай свою рот! Ты мне не рассказывай, как я воспитай мою сыну!

Герти ничего больше не сказала и с рассерженным видом сунула в рот вилку с салатом. Янис тоже взял вилку и продолжил есть.

— Не ругайтесь, — сказал ты.

— Мы не ругаемся, — сказала Герти.

Тебе было ужасно странно, что эти двое вдруг разозлились друг на друга, да еще из-за тебя. Это было совсем ни к чему. Так что ты сказал:

— Это я наговорил глупостей.

Янис поднял на тебя взгляд, оторвавшись от тарелки.

— То есть я сказал неправду. Что тут скучно и что я хотел бы сейчас быть где-то в другом месте. — Про голую жопу и «провалиться к чертям» ты промолчал. — Я не должен был так говорить, — добавил ты. — Простите меня.