Зимняя бухта

38

Братья и сестры, такова дружба!

Цвела печеночница, а мы со Смурфом ходили во второй класс. Под елкой недалеко от Слагсты мы как-то нашли спрятанную лодку — лист мезонита с шестидюймовыми планками-бортами. Весел не было, но мы добыли длинный шест, столкнули лодку на воду и двинулись вдоль берега, отталкиваясь шестом. И уходили все дальше. Шест вдруг застрял, и я выпустил его, чтобы не свалиться в воду. Нас понесло течением. Вскоре мы заметили, что нас уносит от берега. Ветер был крепкий. Мы сели на дно лодки и попытались грести руками.

Мы вымокли, потому что сквозь ветхое дно просачивалась вода. Очень холодная.

Мы начали тонуть. И тогда вдоль берега затарахтела моторка. Мужик правил прямо на нас, потом остановился рядом. У нашей недолодки имелась в днище веревка; мужик закрепил ее на корме и отбуксировал нас к берегу. Подвез к большому камню в прибое, и мы вылезли. Потом он утарахтел своей дорогой, а мы вытащили лодку на берег и отволокли под елку. Я думал, что Смурф будет ругаться, что я выпустил шест.

Но он не ругался.

Сестры и братья! Такова дружба!

Двадцать седьмого сентября у мамы был день рождения; я отправился в город за подарком. Возвратил «Неизвестного солдата» и спросил Янне, не подбросит ли он меня до Гулльмарсплан.

— Понравилась книга?

— Конечно, — ответил я.

— Я поеду в три пятнадцать.

Я дожидался Янне. Он открыл дверь, и я залез на сиденье рядом с ним. Рулил Янне как псих.

— Так что у вас с Элисабет? — Янне покосился на меня.

— Так…

— Меня это, конечно, не касается, но я понимаю, что расставание — дело непростое.

— Ага, — согласился я.

«г* А ты, похоже, подпал под влияние Линны. Пишешь более точно. Больше коротких фраз. Как бы сказать, не так по-уитменовски.

У меня не было никакого желания говорить об этом, и я отмалчивался всю дорогу до Гулльмарсплан. Потом сказал «спасибо», вышел и на метро добрался до «Централен».

Я вошел в магазин «Нордиска Компаниет», на стойке информации спросил, продаются ли здесь вилочки для крабов. Узнав, что продаются, купил четыре вилки в коробочке. Коробочку мне завернули в зеленую бумагу, обвязали золотым шнурком. Обошлось это все в небольшое состояние.

Когда я пришел к маме, Верит была уже там. В последний раз я ее видел лет в двенадцать; она обняла меня и спросила:

— Помнишь, как ты совсем маленький сидел у меня на коленях? Ты постоянно просился ко мне на колени.

— Помню, — ответил я. — Ты мне казалась очень милой.

— Я слыхала, ты собрался стать актером. Метишь в новые Ярлы Кулле[33]?

— Кто это? — спросил я. Подошел к маме, она сидела на диване. Навозник устроился рядом — в костюме и галстуке. Ортопедического воротника не было, бинты тоже исчезли. Еще он потолстел. Наверное, рулетики подносили дважды в неделю.

— С днем рождения, — сказал я и протянул сверток.

Мама, довольная, развязала шнурок, развернула зеленую бумагу и открыла коробочку.

— Что это? — Она посмотрела на меня, потом на Навозника, Верит, бабушку и Лену, которые всей кучей наклонились взглянуть.

— О, это вилочки, которыми едят всяких крабов-раков! — Верит захлопала в ладоши. — Мне всегда такие хотелось. Теперь мы сможем есть омаров.

— Слышали историю про норвежскую креветку? — спросил Навозник и откусил разом половину печенья.

— Спасибо, Йон-Йон. Спасибо.

Мама улыбалась мне. Навозник продолжал с набитым печеньем ртом:

— Один радиожурналист задумал сделать репортаж о рыбаках, которые ловят креветок. Вот стоит он на причале, и тут подходит корабль. «Наловили креветок?» — спрашивает он капитана и подставляет микрофон. — Навозник держал недоеденное печенье, как микрофон. — «Три тонны креветок и один норвежский омар», — отвечает капитан.

Мама улыбнулась, а Лена сказала, что уже слышала эту шутку.

— Лишь бы до этих креветок не добрался енот-потаскун, — сказал я, глядя на Навозника.

— Остроумец, — фыркнула Лена. Мама спросила, не хочу ли я торта.

— А дальше я забыл, — сообщил Навозник, устремив взор в потолок и прикусив нижнюю губу. — Кто-нибудь помнит?

— В другой раз, Рольф. — Какой ласковый у мамы голос!

Когда мы с бабушкой собирались домой, мама вручила мне толстый коричневый конверт.

*- Вчера пришло.

На конверте значилось мое имя. Я узнал округлый почерк Элисабет. Отправился в ванную и распечатал конверт. Там оказалось мое письмо. Она его не открывала. Узнала мой почерк. Конверт немного помялся, но не был вскрыт. Я сунул письмо в конверт Элисабет и вышел к остальным. Мы с бабушкой на метро отправились домой в Аспудден. Сидели в последнем вагоне. На перроне я углядел четырех парней — они ехали в первом вагоне. Смурф, Хокан, громила и еще какой-то. Они не оборачивались и не заметили меня — миновали турникет и скрылись. Когда мы с бабушкой вышли на улицу, их уже не было видно.

Сестры и братья! Не говорите ничего, не шепчите и прежде всего не кричите! Но пишите ответ на снегу, но выскребайте ответ ногтями на льду. Есть лишь один вопрос!

О братья мои, о мои сестры! Что есть любовь?

Как-то в середине октября я чуть не столкнулся с ней в коридоре. Уроки уже закончились, на улице шел дождь. Спускаясь, я замедлил шаг, чтобы не подойти слишком близко. Она вышла в дождь, я следовал за ней в толпе других учеников, которые спешили на поезд. Подняв воротник замшевой куртки, она шла быстрым шагом. И тут я увидел, как она что-то уронила. Какую-то бумажку. Листок сдуло на газон, он остался лежать у асфальтовой дорожки. Я остановился, делая вид, что завязываю шнурок. Потом шагнул на траву и поднял листок. Дождь уже успел промочить его. Нет, два листка. На первом значилось: «Напиши свое имя и узнай все о себе». На втором — «Проницательность, эгоистичность, приспособляемость, стремление обладать, надежность, опытный, пунктуальный, реалист, уравновешенный, романтичный, внимательный, заботливый, большой интеллектуальный потенциал, спокойный». Карандашом Элисабет вычеркнула все, кроме «эгоистичный, стремление обладать, опытный».

Внизу она приписала «мерзавец и гнусь». Я сунул бумажки в карман и пошел к автобусу. В этот день я впервые после болезни отправился на тренировку. Переоделся, вышел в зал и начал прыгать через скакалку. После третьего подхода ко мне направился Иво.

— Почет дорогому, мать его, гостю!

— Я болел.

— Неважно выглядишь. Точно начнешь тренироваться?

— Наверное, да.

— Тц-тц-тц. «Наверное»! Что за фигня. Человек или тренируется, или нет. Еще, бывает, бросают. Бегал хоть иногда?

— Месяц — нет.

— Ну-у, тогда из тебя до Рождества ничего не выйдет. Давай включайся. Начали! — заорал он и направился к рингу, где Морган бился с парнем, которого я раньше не видел.

Я делал все, что положено, хотя Иво некогда было подойти ко мне с лапами. Он решил предоставить меня самому себе, раз меня тут не было месяц. Я провел бой с тенью перед зеркалом, десять раундов с грушами и мешками и под конец выдохся.

— Ты куда пропал? — спросил Морган в раздевалке.

— Болел. А потом трудно было снова включиться.

— Тяжело, когда в тренировках дыра, — согласился Морган. — Жуть как тяжело. Надо таскать себя сюда, иначе ничего не добьешься.

— Ага.

— Осень длинная. Включайся, и быстро нагонишь.

Я вновь согласился. Но я знал, что не стану много тренироваться осенью, если вообще буду тренироваться.

— Обещай, что не соскочишь, — сказал Морган, стараясь, чтобы голос звучал убедительно.

— Обещаю, — соврал я.

Незадолго до Дня святой Люсии[34] ко мне явился Смурф. Раздался звонок в дверь. Бабушка была в пенсионном союзе, они там готовились к рождественскому базару. Я открыл — а на пороге он, Смурф.

Уголки рта у него подергивались, он выглядел испуганным.

— Привет, — сказал он. — Можно войти?

— Конечно. — Я отступил в сторону. Смурф зашел, расшнуровал свои тяжелые ботинки. Бабушка требовала, чтобы гости обязательно разувались.

— Не погода, а хрен знает что, — пожаловался Смурф, вымокший до нитки. Мы пошли ко мне, и он уселся на единственный стул — реечный, которому на самом деле место на кухне.

— Давненько не виделись, — сказал я.

— Злишься, небось? Я пойму, если злишься. Но ты же забрал револьвер.

— А ты продал каяк.

— Так что мы, наверное, в расчете.

— Наверное. Зачем пришел? У тебя же теперь новые друзья?

Смурф прикусил нижнюю губу, а потом начал:

— Ты всегда все понимал. Всегда понимал. Я не знаю, что делать.

— С чем?

Смурф подался вперед, словно боясь, что кто-нибудь подслушает.

— Бабушка дома?

— Нет.

Он облизнул губы и сказал:

— Я хочу выйти.

— Откуда?

— Из «Вервольфов».

— Из чего?

— «Верфольфов».

— Это еще что?

Смурф вздохнул:

— Это наша организация.

— Скаутская?

— «Вервольфы» не скауты. Честно. Мы не скауты. И я не хочу больше с ними оставаться.

— «Они» — это твои приятели? Хокан и прочая кодла?

Он кивнул.

— И чем они занимаются? «Вервольфы». Название как у детского клуба.

— Думай как хочешь, — сказал Смурф. — Но это не детский клуб. И я не хочу больше там оставаться.

— Ну и выйди оттуда.

— От «вервольфов» можно уйти только одним способом.

— Каким?

— Умереть.

— Умереть?

Я сел на кровать по-турецки.

— «Вервольфы» были в Германии после войны, — шептал Смурф. — Помогали нацистам бежать, а еще сопротивлялись оккупационным войскам.

— Как?

— Теракты устраивали. Но их сажали, пересажали большинство. А теперь «верфольфы» возродились в Швеции.

— И чем «вервольфы» занимаются в старой доброй Швеции?

— Запугивают людей.

— Запугивают людей?

— Да, именно. Надо найти проблему, которая сплотит нацию. И эта проблема — беженцы. Пусть народ захочет вышвырнуть из страны беженцев и иммигрантов. Для этого людей нужно запугать.

— Да ну.

— Не веришь? Что, по-твоему, будет, если беженцы начнут огрызаться? Что будет, если черномазые начнут убивать простых шведских парней?

— Зачем нам кого-то убивать?

— А вы и не будете никого убивать. Это за вас будут делать «вервольфы».

— В смысле?

— «Вервольфы» станут убивать людей, а выглядеть будет так, будто убийцы — черномазые.

Хокан что, правда такими делами занимается?

Смурф вздохнул.

— Мы ячейка. Нас там пятеро. Имена других знает только вожак ячейки. Когда мы встречаемся, нас зовут Хокан, Херманн, Хуго, Хенрик и Хорст. Хорст — это я. Никто, кроме Хокана, не знает, как меня зовут на самом деле. Он ходит в мою школу. Остальные — из других районов города.

— Ой да ну.

— В ячейке у всех имена начинаются на одну и ту же букву. В воскресенье у нас были учения вместе с Ф-ячейкой и Г-ячейкой. В лесу возле Эсму.

— Что отрабатывали?

— Пейнтбол.

— Класс.

Смурф наклонился ко мне и зашептал:

— Я только к тебе и могу пойти. Не хочу больше там оставаться. Но просто так с ними не покончишь. Понимаешь? Выходишь из «вервольфов» — и тебе конец. Потом всплывешь в Зимней бухте. На голове один мешок, ниже головы — другой.

— Почему именно в Зимней бухте?

— У нас штаб-квартира на острове.

— Где?

— В Эольсхелле. Серая хибара-жестянка.