Зимняя бухта

Я вышел на лед. Во льду пробит канал, по нему двигалась лодка — к Мариефреду или Вестеросу. Когда-то мы с мамой и Навозником ездили в Весте-рос. Навозник тогда указал пальцем на тюрьму возле порта и сказал: «Там мой папа сидел в молодости».

Я дошел по льду до самого канала. Лед был толстый, на воде колыхались льдины. Я подошел к самой воде, посмотрел на берег Броммы и как будто увидел крышу дома Элисабет. Я отступил, прыгнул в канал и по льдинам перебрался на ту сторону. Вышел на берег возле Сульвиксбадет, поднялся, пошел между вилл. Здесь прогуливались семьями, мужчины приветственно приподнима- | ли шляпы, кто-то кричал: «Приятных каникул!» Я поднялся к дому Асплундов, и чем ближе подходил, тем сильнее стучало сердце. Окно Элисабет светилось — горели свечи в подсвечнике. На подоконнике ничего не было. Я не остановился, я торопливо прошел мимо.

Сел на двенадцатый номер, до Альвика, там пересел на метро.

Дома бабушка разговаривала с мамой по телефону. Намазывая себе бутерброд, я прислушался. Бабушка положила трубку.

— Лена переезжает, — сказала она.

— Понятно. Куда?

— К какой-то подружке. Не может ужиться с Рольфом. Общего языка никак не найдут.

— Да с ним никто общего языка не найдет.

Все-таки хорошо, что она решила убраться. Как бы у них с мамой было, если бы Лена и дальше осталась там жить?

— Еще приходила полиция. Забрали восьмилетнего мальчишку, который пытался кого-то ограбить. У него был настоящий револьвер!

Я отвернулся к окну. Снова пошел снег. Стемнело.

— Я скоро вынимаю ветчину, — сказала бабушка. — Будем есть ветчину и макать хлеб в бульон. Подходит?

— Подходит, — согласился я и ушел к себе.

Перед каникулами я взял в библиотеке несколько книг. Вот они, лежат на столе. Два романа Линны, сборники стихов Гуннара Экелёфа и Алистера Маклина[37]. Стаффан мне осенью плешь проел насчет того, как мне нужно почитать Экелёфа. Раньше я никогда не брал стихотворных сборников. Раскрыл книжку наугад и улегся на кровать с «Пушками острова Наварон».

Еще я ходил на тренировки. Народу в зале было немного, меня ставили в спарринг с Морганом. Тяжелым, неповоротливым, с ним не особо-то трудно. Но Иво остался недоволен.

— Из тебя никогда не выйдет боксера, если ты и дальше так будешь, — говорил он, когда я снимал шлем. — Ты не выкладываешься.

Я начал работать с лапами, но Иво вышел из себя:

— Какой смысл заниматься тобой, если ты так несобран! — Он заехал мне лапой по голове. Потом прекратил двигаться, опустил руки и сердито спросил:

— Ты хочешь заниматься боксом или нет?

— Не знаю.

— Тогда снимай перчатки. Наденешь, когда будешь знать.

Иво повернулся ко мне спиной и покинул ринг.

У меня комок стоял в горле; хотелось крикнуть ему вслед, что я уже знаю, знаю! Я буду заниматься боксом, как сто чертей буду заниматься!

Но я молчал, потому что знал: все ровно наоборот. Мне больше не интересно. Морган помог мне расшнуровать перчатки. После душа я поставил кроссовки Иво на лавку и ушел.

Новый год я встретил у Стаффана в Тумбе. Его родители уехали в горы, они же с Уллой обитали на вилле. Улла ходила, придерживая живот, и ради ребенка не пила спиртного. Почти все приятели Стаффана были старше нас, они рассуждали о поэзии и театре. Я сидел на диване, и мне казалось — меня здесь нет. Ко мне подсела девушка с густыми рыжими волосами, с веснушками и невероятно белой кожей. Она была немного под кайфом.

— А можно загореть, если кожа и так коричневая, как у тебя? — спросила она и положила пальцы со множеством колец на мою руку.

— Можно, если захотеть.

— Коричневая кожа — это красиво.

— Коричневую кожу может заиметь кто угодно, — ответил я. — Берешь двести миллилитров кокосового масла, сорок миллилитров йода и двадцать миллилитров эфира. И все смешиваешь.

— Употреблять внутрь или наружно?

— Употреблять на кожу. Волосы тоже можно покрасить. Черномазым может стать кто угодно, надо только в аптеку сходить. Там даже смесь сделают, если попросишь.

— Это, наверное, опасно для жизни.

— Опасно для жизни быть негром, — сказал я. — Слышала про Бетти Смит?

— Бесси! — прокричал Стаффан с другого конца стола. — Ее звали Бесси[38].

— Ну да. Бесси.

Рыжая девушка пересела к Стаффану, и я слышал, как она спросила, кто такая Бесси Смит.

Утром первого января я проснулся на диване. Мы с рыжей спали валетом. На рассвете девушку вырвало.

Каникулы кончились. На улице минус пятнадцать. Стаффан, трясясь от холода, возился на крыльце школы с самокруткой, но пальцы не гнулись от холода. Пришлось ему зайти в вестибюль и скатать самокрутку там.

— Почитал Экелёфа? — спросил он и лизнул бумагу.

— Да, — солгал я. — Полистал.

— Им надо жить. У меня он всегда с собой.

Он хлопнул себя ладонью по карману пальто. Прозвенел звонок, мы вошли в класс, и я сел у окна. Вошел Янне с новым портфелем. Наверное, на Рождество подарили.

— Итак, — начал он, с хрустом грызя леденец, — поздравляю с началом нового семестра. Мы продолжим работать с Шекспиром, нас ждут «Двенадцатая ночь» и «Сон в летнюю ночь». Сценическое мастерство — как в прошлом семестре, одна-две сцены из каждой пьесы. На уроках шведского языка и занятиях по истории театра займемся анализом. Прочитайте обе пьесы побыстрей. Они вон там, внизу.

Янне указал на стеллаж рядом со мной.

— Элисабет Асплунд перевелась в гимназию Броммы, а Улла родит… — Он смотрел на нее. — В феврале?

— Да, — подтвердила Улла.

Я встал.

— Мне надо выйти, — объяснил я уже в дверях. Вышел во двор, побежал к электричке, изо рта у меня вырывался пар. Я вытер слезы, но они все набегали и набегали.

Я приехал в центр, стал шататься по улицам. Зашел в кафе, где мы с ней были, когда покупали мне одежду. Уличные столики исчезли. Люди торопились мимо, они, похоже, стосковались по теплу. Я сел, заказал капучино. Мне казалось, что она умерла. Я все плакал, плакал. И не то чтобы хлюпал носом или еще что. Просто слезы лились сами собой. Я даже не понимал почему. Я же думал, что забыл ее.

За столиком поодаль сидела девушка с учебником и блокнотом. Курила «Кэмел». Я поднялся и купил сигареты и спички в табачном киоске через дорогу. Вернулся в кафе. Я почти не курю, но мне нравилось смотреть на сигареты, лежащие на столике передо мной. Я помнил, как она вытаскивала пачку из кармана, как пускала дым к маркизе[39]. Я распечатал пачку, закурил. Выдул дым к потолку. Я все еще плакал, пришлось высморкаться — взял салфетку и затрубил в нее. Девушка с учебником покосилась в мою сторону. Я смял салфетку, сунул в карман. Докурив, закурил еще одну сигарету. Не знаю, нравилось мне курить или нет. Мне нравился запах. Ведь это часть ее запаха.

Бабушка ушла в пенсионный союз. Я упал на кровать и пялился в потолок. Пятно сырости превращалось в лицо Элисабет.

И тут позвонил Смурф.

— Можно зайти?

— Да, — ответил я. — Ты где?

— В городе.

— Заходи, если хочешь.

Я лежал на кровати, ждал его. Заснул, проснулся от звонка в дверь. На пороге стоял Смурф — на плечах и волосах целые сугробы. Он присел, чтобы расшнуровать ботинки, он расшнуровывал, расшнуровывал… Я чуть снова не заплакал.

Смурф был бледен до белизны. Из-за черного шерстяного свитера казалось, что лицо у него светится.

— Они меня ищут, — сказал он и уселся на реечный стул у меня в комнате.

— В каком смысле?

— Хотят со мной расправиться.

— Твои друганы?

Он кивнул.

— На каникулы я уехал в Питео. А вчера не решился пойти в зубрилыпо. Остался дома, и мне пришло письмо. Меня вызывают на собрание, сегодня вечером. Если я туда не приду…

— В сарае? — уточнил я.

Он кивнул.

— Мне надо где-нибудь спрятаться. Уехать из города. А денег нет. Не можешь одолжить?

Я достал свои богатства. Пятьдесят крон купюрой и несколько однокроновых монет.

— Вот, — я протянул ему деньги. Смурф посмотрел на них.

— Это все, что у тебя есть?

— Да.

Смурф судорожно втянул воздух, дернул кадыком.

— Может, мне пожить у Курта? — спросил он. — Они про Курта не знают. Буду сидеть дома, они меня и не найдут.

— У Курта жить тухло, — предупредил я. Смурф издал короткий смешок.

— Помнишь, как я пытался спать в подвале? Проводишь меня к Курту?