Зимняя бухта

— Там разве не мастерская?

— Была когда-то. Теперь там наша штаб-квартира.

— И что, «вервольфы» уже на пороге?

— Все серьезно.

— Ой да ну. Не верю я, что все так опасно. Ты преувеличиваешь.

— Думаешь?

— «Вервольфы»! Как команда автогонщиков.

За дверью кто-то заскребся. Смурф быстро обернулся.

— Это бабушка, — сказал я.

Дверь открылась.

— Эй, — позвала бабушка, — есть кто дома?

— Да. — Я открыл дверь в свою комнату. Бабушка сложила зонтик, стряхнула с него воду и заглянула ко мне.

— Ба, да тут Смурф. Давно я тебя не видела!

— Ну да, — согласился он. — Как вы? В порядке?

— В порядке, если такая погода — это порядок. Наверное, ночью будет снег.

— Я пойду, — сказал Смурф.

— Пока, — ответил я. Смурф прошел в прихожую, начал шнуровать свои ботинки.

— Не хочешь булочку? — спросила бабушка.

— Нет, спасибо, в другой раз.

У двери Смурф обернулся ко мне.

— Так ты думаешь, я преувеличиваю?

— Конечно.

Смурф кивнул и ушел. Я услышал его шаги на лестнице. Тяжелые, усталые.

— Странно, — заметила бабушка. — Когда такое было, чтобы Смурф отказался от булочки!

В последний школьный день перед рождественскими каникулами я разбирал свои записи, складывал тетради на подоконник. Большую часть стоило выбросить. Вот и записи, сделанные в начале семестра. Лекция по обществоведению. Мой взгляд сам упал на вопрос: «Как звали немецкого нациста, убитого в 1931 году в уличной драке и ставшего нацистским мучеником?»

Под вопросом я написал зеленой ручкой: «Хорст Вессель». Ответил правильно — Фалькберг оценила мой ответ по достоинству.

«Хорст». Смурф. Они называли его Хорст, «…немецкий нацист, убитый в 1930 году в уличной драке», прочитал я. Смурф. «Верфольфы». Запугивание. Они убьют Смурфа. А вину возложат на черномазых.

На улице снег, мороз. Я поехал домой, в Аспуд-ден, а потом сквозь снегопад добрался до Эольсхелля. Вот и жестяной сарай. Строение без окон, примерно десять на шесть метров. Сшитые вместе металлические листы на бетонной плите. Возле длинной стены — остов автомобиля. На двери табличка. «Мастерская Тёрна». Я обошел сарай. Дверь была заперта с толстого железного прута свисал амбарный замок. Я тронул его. Еще раз обошел сарай. Похоже, в крыше есть окошко, но без лестницы мне туда не залезть.

Я заглянул в раскуроченный автомобиль. Бутылка из-под вина, несколько газет. Руля нет. Приборной доски тоже, как и передних сидений. Задние сиденья на месте. В багажнике обнаружилась какая-то внушительная арматура. Я выбрал здоровенную железяку, которая доставала мне до подбородка.

Вернулся к сараю. Палка такая толстая, что я едва смог вставить ее в дужку замка, но у меня получилось. Я как следует нажал на железяку.

Замок сломался. Я поднял засов и вошел. Палку взял с собой, на всякий случай — вдруг там крысы.

В сарае было темно. Окошко в крыше занесло снегом, и я почти ничего не видел. Вдоль стены выстроились несколько стульев. На полу посредине — масляная печка. Маленькая, такой и труба не нужна. Я отыскал распределительный щит. Пробки выкручены. В дальнем углу деревянная стена с дверкой. Дверка была заперта, но я легко взломал ее железной палкой. Железный прут — ключ к успеху в этой жизни.

За дверкой оказалось еще темнее. Продвигался я почти на ощупь. Вот и печатный пресс, а в углу — кипа бумаги. На стене еще один щит. Я нажал выключатель, и загорелся свет, замигали люминесцентные лампы на потолке. И тут пресс ожил. Ту-тунг, загудел он. Ту-тунг, ту-тунг. Пресс был старый, еще чугунный. Я сунул в него лист бумаги из кипы. Бумага легла косо, но без помех вышла с другой стороны. Большие черные буквы. «Не забывай: ты — швед!» — восклицали они. Дальше было пустое место для фотографии. В черной рамке. Под рамкой: «Убит черномазыми. Ему было всего шестнадцать».

У меня пересохло во рту. Показалось, что снаружи донесся какой-то звук. Сунув листовку в карман, я вырубил электричество. Свет погас, пресс остановился. Я вернулся в сарай, держа свою железку наготове. Прежде чем выйти в снегопад, внимательно осмотрелся. То ли я увидел кого-то среди елок, то ли показалось. Сердце едва не выскакивало из груди, еще немного — и упадет в снег. К весне вороны найдут его. Я вышел на дорогу и направился к Аспуддену. Снегопад усиливался. Мои следы тут же заваливало. На подходе к бабушкиному подъезду я выбросил железку и бегом поднялся по лестнице.

Позвонил Смурфу. Трубку взял его отчим.

— Позови, пожалуйста, Смурфа, — попросил я. — Это Йон-Йон.

— Привет. Давно ты не объявлялся.

— Ну да, — сказал я. — Смурф дома?

— Уехал в Норрланд на каникулы.

— У тебя есть его телефон?

Отчим замялся, потом сказал:

— Он просил, чтобы мы никому не говорили, куда он уехал.

— Ну Сикстен, — попросил я, — уж мне-то…

— Н-ну… вы вроде как осенью раздружились?

— Это важно!

— Он вернется после Нового года. Дело наверняка может подождать.

Значит, Смурф прячется в Норрланде. У его матери там родня. Он говорил, но я забыл, где именно. Смурф бывал там в детстве. Питео? Лулео? Или Умео? Что же делать? Запустить объявление по радио? «Смурф, они ищут тебя. Возвращайся. Йон-Йон».

Нет, не годится. Он наверняка уехал, чтобы оторваться от них.

От «вервольфов».

Братья и сестры, скажите мне, что означает это слово!

Мне десять лет, может, одиннадцать; мама включает радио. Воскресенье, в воздухе разлита мелодия лиственниц, над лугом крик канюка.

«Но любовь из них больше»[35], — объявляет радиоголос.

«Это он про что?» — спрашиваю я.

Мама объясняет:

«На свете самое великое — любовь.

Вот что это значит».

Сестры и братья мои! Что же заключает в себе это слово — «любовь»?

На Рождество мы с бабушкой отправились к маме с Навозником — есть ветчину, макать хлеб в мясную подливу, раздавать и получать подарки. Навозник за завтраком уже принял на грудь и сейчас веселился, как массовик-затейник из телевизора. Появился Раймо с видеокамерой, которую мама с Навозником получат в подарок на Рождество.

*— Вот, спроси у Раймо, — предложила мама.

— Как получилось, что Рольфу перепало по черепу? — спросил я.

Раймо посмотрел на меня и откашлялся. Под двойным подбородком у него пылал красный галстук, слишком широкий. Темно-синяя рубашка туго натянулась на груди, пуговица вот-вот отлетит.

— Глупо все вышло, — начал он. — Мы прознали, что в Бромме кое-что намечается.

— Кое-что?

— Ну да. Бизнес. Вещи перевозить. Но нас кинули, и Рольфу пришлось дорого за это заплатить.

— Так оно и бывает, — заметила бабушка. — Некоторых Господь карает на месте.

— Там был не совсем Господь, — объяснил Раймо.

— А кто же?

— Да я, блин, не помню, — ответил Рольф. — Ничего не помню из того дня, помню только, что у нас было какое-то дело в Бромме. — Он выговорил слово быстро — «бромм!». — Еще там была какая-то девчонка.

Он засмеялся.

— Да, именно. У нас было дело в Бромме. Которое, попросту выражаясь, пошло к чертям. Но Рольф оклемался. — Раймо не сводил с меня глаз.

— Мне, наверное, положена ранняя пенсия, — засмеялся Рольф и хлопнул бабушку по спине. — Я почти ничего не помню, что было летом. Я не с тобой был в «Грёна Лунде»? — Он посмотрел на маму.

— Ну что ты, — ответила она. — Тебе, наверное, приснилось.

— Мне кажется, я помню… а, да ладно. Итак, добро пожаловать, досточтимые графы и бароны. Возьми креветку, Йон-Йон, мама их купила специально для тебя. Слышали историю про парня, который задумал сделать интервью с одним рыбаком с западного побережья, насчет креветок? Поехал он, значит, в Стрёмстад…

— Слышали, — сказала Лена.

— Креветкам не место на рождественском столе, — заметила бабушка.

— Но Йон-Йон их любит. Мне на день рождения подарили четыре специальные вилочки, ~ напомнила мама.

— Креветки и крабы — не одно и то же.

— Болваны-крабоманы. — Навозник хотел хлопнуть меня по спине, но я отодвинулся, и он потерял равновесие.

— Ну, садимся! Прошу к столу! — пригласила мама.

— Где же холодец? — закричал Навозник.

— Возьми же креветку, Йон-Йон. Только что из Норвегии.

— Сконе или Эстгёта? — спросил Навозник, держа по бутылке в каждой руке и посматривая на меня. Лоб у него уже вспотел.

— Сконе, — выбрал я.

— Не-ет, — сказала бабушка. — Ты же не любишь.

— Попробуй креветку, — увещевала мама.

— Да я их не люблю.

— В прошлое Рождество попалась горькая, — жаловалась бабушка.

— В прошлое Рождество, да! — завывал Навозник. — В прошлое Рождество. Это я помню. Слушайте! Слу-шай-те! Я вспомнил! Мне подарили коробку сигар. Раймо подарил! А теперь выпьем в честь Рождества. И чтобы проклятая зима скорее закончилась и никто бы не получил сосулькой по голове. Ура!

Все чокнулись и выпили. Рюмки запотели, потому что бутылку достали из морозилки. Вкус был отвратный, от спирта в животе образовался горячий шар.

— Слушай, Рольф, а что ты вообще помнишь? — спросил я.

— Прошлое Рождество, позапрошлое Рождество, я все эти чертовы Рождества помню. За тебя, крошка моя Лена, не сиди надутая. Рождество бывает только раз в году. Ну, за вас за всех. А теперь споем!

Когда мы перешли к подаркам, Раймо уже снял галстук и успел спеть «Вечер на Мьёрне» и «Наша страна»[36]. Навозник показывал фокусы — вытаскивал носовые платки у Лены из уха. Лена пыталась отстраниться, но Навозник все время оказывался рядом с ней. Когда мама ушла на кухню, Навозник и вовсе к Лене подсел. Бабушка захотела посмотреть телевизор. Сам я захмелел после двух рюмок водки и стакана крепкого пива; я хотел вызнать, много ли известно Навознику. Раймо же тогда несколько дней шушукался о чем-то с Навозником; что он ему говорил?

— А теперь — подарки, — объявил Навозник. — Кто будет помощником Санты?

Из кухни пришла мама; Навозник пытался сподвигнуть Лену побыть помощником Санты, но она не хотела.

— Тебя станут целовать, — соблазнял ее Навозник, — гномика с подарками всегда целуют. Раймо, как там песенка — «Я видел, мама целовала гнома…» Э-э… знаешь ее?

— Не знаю, — огрызнулся Раймо. — Я буду гном-помощник. Где подарки?

Я подобрался поближе к Раймо, который нагнулся, чтобы достать подарки из-под елки.

— Что ты ему сказал? — прошептал я.

— О чем вы там шепчетесь? — поинтересовалась бабушка.

— На подарках стихи, — объяснил я.

— О, стихи! Чудесно, — пробормотала она. Я снова пристал к Раймо:

— Что ты ему тогда говорил?

Раймо обернулся ко мне.

— Ты не волнуйся. Твое дело — ходить в школу, быть хорошим мальчиком и вырасти в правильного мужика. Понял?

Он положил свою здоровенную клешню мне на плечо, сжал. Больно.

— Понял?

— Понял.

— Ну и хорошо. Дядя Раймо плохому не научит.

Появился Навозник с подносом: ликер, виски, несколько рюмок.

— Сервис по высшему разряду, — объявил он, водрузив поднос на журнальный столик, после чего уселся между мамой и Леной. Лена хотела подняться, но Навозник положил руку ей на колено и удержал.

— Сейчас придет гномик с подарками. Тебе разве не интересно?

Лене был весело явно ниже среднего. Мать покраснела и отвернулась.