Дон Кавелли и мертвый кардинал

IV

— Синьор Кавелли, Dio mio![5]

Он услышал крики сестры Фелиции еще до того, как увидел ее. Почти каждый день после обеда Донато Кавелли прогуливался по садам Ватикана. Именно в это время он находил их необыкновенно привлекательными, поскольку, как правило, там не было никого, кроме него самого. К этому часу отсюда исчезали шумные группы туристов, которым, к его великому сожалению, вот уже нескольких лет разрешалось гулять здесь в утренние часы. Его святейшество, который обычно совершал свою прогулку в три часа пополудни, всегда в сопровождении невидимой, но неизменно присутствующей охраны, также уже вернулся в Апостольский дворец.[6] Лишь тут и там мелькал занятый своим делом неутомимый садовник. Случалось, иногда Кавелли встречал кого-то из кардиналов, что, впрочем, лишь усиливало ощущение покоя и уединения. Даже на гравийных дорожках Итальянского сада, окруженных стрижеными живыми изгородями из самшита, был слышен только плеск фонтанов и щебет попугаев-монахов,[7] несмотря на то что он находился всего в пятидесяти ярдах от высокой стены, окружающей Ватикан. В этом месте трудно себе представить, что прямо за этой стеной звучит нескончаемая какофония нетерпеливого гула римского городского транспорта.

Кавелли повернулся и посмотрел в ту сторону, откуда донесся голос сестры Фелиции. Что за невероятное событие могло так взволновать эту пожилую женщину? Он не припоминал, когда в последний раз в этих садах звучали такие громкие крики.

Как и все его предки с 1513 года, он всю свою жизнь прожил в Ватикане. Чем именно его прародитель Умберто Кавелли так услужил Юлию II, он не знал, хотя на этот счет существовали различные версии, украшенные большим или меньшим количеством кровавых подробностей. Впрочем, он не придавал им большого значения — в конце концов, все это произошло пятьсот лет тому назад.

Важно лишь то, что выданная папой грамота, надежно укрытая в римском банковском сейфе, по-прежнему действительна. Кавелли слишком хорошо понимал, что не все рады, выражаясь дипломатично, терпеть здесь соседа, который не занимал ни клерикальной, ни светской должности, хотя, как правило, ватиканское гражданство было привязано именно к ним. Обычно если вы отказывались от должности, то теряли и гражданство. Но разве что-либо в Ватикане подчинялось стройным правилам? Этот город жил по своим собственным законам. В отличие от большинства государств, их придумали и установили не светские правители несколько веков назад, они уходили корнями в традицию со времен апостола Петра.

Две тысячи лет одно установление проистекало из другого. Неудивительно, что извилистый и запутанный Ватикан снаружи представлял собой лабиринт из одиннадцати тысяч различных помещений, а изнутри являлся сложнейшей церковной структурой, которую никто не мог полностью изучить. Даже малейшие изменения имели бы для этого механизма катастрофические последствия.

Так, например, Святой Престол никогда не станет реабилитировать монаха Савонаролу, выступавшего против печально известного папы Александра VI Борджиа и утверждавшего, что тот незаконно занимает престол святого Петра. За это знаменитого проповедника приговорили к казни через сожжение, учитывая при вынесении вердикта библейский запрет на пролитие крови.

Обвинение, выдвинутое Савонаролой, полностью соответствовало истине: Александр получил папский престол, лишь подкупив нескольких выборщиков. Но если сегодня церковь признает сей прискорбный факт, это значит, что все кардиналы, назначенные папой Борджиа, не имели прав на кардинальские шапки. Соответственно, Алессандро Фарнезе, будущий папа Павел III, тоже занимал свой пост незаконно. Но ведь, в свою очередь, именно по его приказу с 1545 по 1563 год проводился Тридентский собор, на котором были приняты решения, до сих пор значимые для католической церкви. С реабилитацией Савонаролы пришлось бы задним числом объявить все решения собора недействительными, и традиция последних пятисот лет рухнула бы, как карточный домик. Воистину, лучшее — враг хорошего.

Поэтому даже в случае с привилегиями Кавелли потребовалась бы исключительно веская причина, чтобы опротестовать грамоту, выданную одним из пап. До сих пор никто на это не покушался. Даже такое намерение показалось бы чем-то немыслимым. Нынешний понтифик, конечно, мог принять подобное решение, тем более если бы не предвиделось дальнейших последствий. В конце концов, папа — непререкаемый глава Ватикана, монарх, облеченный абсолютной властью, законодатель и верховный судья — все это в одном лице, он не подотчетен никому на земле, а его постановления не подвергаются сомнению. Когда его избирают на престол, в его личном владении тут же оказывается все имущество Ватикана. Получается, что он единственный избранный диктатор во всем мире. Если бы он захотел, то мог бы сбежать со всем имуществом (что, кстати, и проделал папа Бенедикт V в 964 году) и на совершенно законных основаниях устроиться где-нибудь на Багамах.

При этом власть его не ограничивается только Ватиканом в Риме. Отнюдь. На всей планете он поставлен превыше земных законов, и даже если он не действует явно, согласно старому принципу «ubi est papa, ibi Roma est»,[8] он все равно незримо присутствует в любой точке мира, оставаясь на земле Ватикана. Если бы ему пришло в голову совершить убийство, он совершил бы его, не опасаясь каких-либо юридических последствий.

Однако при этом папа всегда оставался пленником традиции. С пятого века католическая церковь опирается на постулат, разрешающий верить в «quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est», то есть «в то, во что веруют везде, всегда и все», а это в значительной мере ограничивает власть папы в принятии решений по части всяких нововведений.

Кроме того, ему мешает то обстоятельство, что его собственная непогрешимость основана на непогрешимости его предшественников. Если он объявит постановления кого-либо из предыдущих пап ошибочными, то и его собственные решения уже не будут выглядеть бесспорными. В результате должно пройти немало времени, прежде чем в Ватикане хоть что-нибудь изменится, даже самая незначительная мелочь. Здесь мыслили не такими категориями, как дни, месяцы и даже десятилетия, но оперировали веками и тысячелетиями.

Именно поэтому Кавелли, будучи для некоторых настоящим бревном в глазу, все же являлся в то же время маленьким камушком той мозаики, из которой составлена многовековая традиция. Его присутствие в Ватикане все же лучше того, чего здесь боялись более всего на свете — перемен.

Нет, разумеется, чтобы достигнуть желанной цели и навсегда избавиться от раздражающего соседа, порой придумывались и более элегантные пути. Например, Кавелли уже не раз предлагали принять в дар виллу extra muros — то есть вне стен, причем раз от раза эти предложения становились все роскошнее. Тем не менее он без колебаний отказывался от подарков и собирался точно так же вежливо, но непреклонно реагировать на это и впредь.

Он любил свой образ жизни. Ему сейчас сорок с небольшим, и он в хорошей физической форме, которую поддерживает десятикилометровыми пробежками вдоль Тибра каждые два дня. С недавних пор он полностью отказался от сахара. Иногда к нему на улице обращались люди, которые утверждали, что видели его по телевизору. Долгое время это сердило его, тем более что он давно избавился от телевизора и даже не представлял, что там сейчас показывают. Потом выяснилось, что его путают с Жераром Филипом.[9] Кавелли посмотрел фотографии актера и вынужден был признать, что ошибки вполне оправданны, если только исключить то обстоятельство, что Жерар Филип уже умер, причем довольно давно.

Внушительная сумма, которую пять веков назад вручили предку Умберто, теперь лежала на счету Института религиозных дел, больше известного как Банк Ватикана, — и выросла до астрономического размера, благодаря обычным банковским и сложным процентам.[10] И Кавелли, равно, как его предки и потомки, мог совершенно не беспокоиться о своем материальном благополучии, спокойно наслаждаясь жизнью. Его интересы сводились в основном к путешествиям и исследованиям, связанным с историей папства. Изучать жизнь святых отцов начал еще его дед, потом продолжил отец, и эта работа досталась ему в качестве своеобразной части семейного наследства.

Кавелли занимался этим уже в течение девяти лет и теперь дошел до четырнадцатого тома. Иногда его спрашивали, не странно ли это — исследовать Ватикан, живя в нем, на что он удивленно поднимал брови и парировал, что это не более удивительно, чем французу заниматься изучением Франции. Тем более что из-за своего особого положения он гораздо лучше понимал многие тонкости жизни города-государства, чем историки, работающие за пределами Ватикана.

Как правило, он трудился по шесть часов в день. Четыре из них он посвящал собственным исследованиям, изучая понтификаты периода между современностью и правлением Александра VIII, вступившего в должность в 1689 году. Правда, секретные папские архивы обычно становятся доступны историкам лишь через несколько десятилетий после кончины очередного папы. Так, в настоящее время открыли все документы, касающиеся Пия XII.[11] Но на Кавелли эти правила не распространялись. Он имел неограниченный доступ даже в секретный архив Ватикана, что давало ему неоспоримые преимущества перед коллегами. Оставшиеся два часа ежедневного рабочего времени он посвящал тому, чтобы отредактировать тексты отца и деда, причем действительно серьезной правки осталось не так уж и много: чем дальше уходишь в глубь веков, тем меньше возможностей узнать хоть что-то новое о тогдашних папах. Изменений требовал скорее подход: его отец, а тем более его дед, смотрели на изучаемые события в большей степени как католики, чем как исследователи.

Кроме того, два раза в неделю Кавелли читал лекции в качестве приглашенного специалиста в «Ла Сапиенца»,[12] старейшем университете Рима, за что назначил себе чисто символическое жалованье в один евро, поскольку вовсе не желал знакомиться с итальянскими налоговыми органами. В этом состояло еще одно преимущество жизни в Ватикане, где налоги отсутствовали. Когда его спрашивали, зачем ему вообще понадобилось преподавать, коль скоро это не приносит заработка, он неизменно отвечал, что учится у своих студентов больше, чем они у него. Некоторые люди подсмеивались над ним, считая такой ответ шуткой, но он был абсолютно серьезен. Дискуссии со студентами — он сам выбирал тех, кому позволено участвовать в его семинарах, — помогали ему упорядочить мысли.

— Синьор Кавелли!

Он с тревогой взглянул на сестру Фелицию, которая подошла к нему уже совсем близко. Она была старшей сестрой монастыря Матер Экклесиа,[13] который устроил в ватиканских садах папа Иоанн Павел II. Единственная задача сестер состояла в непрестанных молитвах за папу и папскую курию. Их жизнь проходила в покое и созерцании. Но сейчас казалось, что сестра Фелиция не в себе. Задыхаясь, она ухватила Кавелли за рукав пиджака.

— Неужели вы еще не знаете, что случилось?

Он покачал головой. Какое-то смутное предчувствие говорило ему, что он и не хочет этого знать.