Конунг

Начало

Акль

Черные всадники на огромных храпящих лошадях. Они вырвались из смешанной с дождем тьмы, как обвал. Задавили лязгом, хрипом, окриками, оскалом лошадиных морд, чавканьем широких копыт, норовящих раздробить ноги. Смрад конского пота и сырой кожи…

— А! Га! — Перекошенные мокрые лица. — Хаш! Он, крысенок! Я взял, взял! Оп-па!

Ладонь в заскорузлой рукавице зажала рот. Четыре руки вцепились и разом вздернули вверх. На мгновение я повис над разбитой дорогой, над мешаниной лошадиных ног, по бабки зарывающихся в грязь…

— Дать ему по башке?

— Дурак! Петар что сказал? Не бить! Только пасть заткнуть! Стоять, стоять, скотина! Хаш! Вяжи его! Быстрей, косорукий!

Деревянный кляп разодрал губы. Рывок — лошадиный хребет под животом (оскаленная морда, потянувшаяся к нему — и отдернувшаяся после удара тяжелого кулака), ремни, стянувшие руки и ноги, мотающаяся голова, мелькание черноты внизу, грязь, летящая в лицо, ворчание солдат, выгнанных в дрянную ночь, чтобы изловить какого-то бродягу. Без оружия, без денег (обшарили еще раньше, чем связали), нищего жалкого человечишку! Двадцать всадников. Да одного хватило бы за глаза!

— Ну дождище! Ну чертова погодка! Шиш, как там у тебя во фляжке, осталось?

— Шиш тебе! Потерпишь. Петар, зуб даю, бочку выкатит!

— Бочку? За этого опарыша?

Скачка по разбухшей от трехдневного ненастья дороге, задравшаяся рубаха, дождь, хлещущий по голой спине…

Наконец — ворота, хриплый окрик: «Что за дьяволы?» и в ответ сердитое рыканье: «Открывай, рукоблуд! Шкуру спущу!»

Надсадный скрип железа, цоканье копыт по камням, треск факела и шипение дождевых капель, падающих в пламя…

— Ну, братва, ну погодка! Прям шабаш!

— Быстро обернулись!

— Так он, дурачина, по дороге и тащился. Иначе нипочем бы не словили…

— Ну все теперь, теперь пожрать, пива насосаться и на бок!..

— Хрена он сдался маркграфу? Вот я, на спор, завтра из деревни дюжину таких задохликов приволоку!

Я был почти благодарен, когда грубые руки стащили меня с лошадиной спины, внесли вверх по лестнице в замок и швырнули на каменный (сухой!) пол.

— Факел мне!

Надменное, с хищно прищуренными глазами лицо маркграфа Лилльского Эберта. Того самого, кто пообещал: сделаешь, что скажу, уйдешь свободно. Нищим, без гроша, без флейты, но свободно.

Думалось: ничего. Он — музыкант. Куда бы ни пришел, накормят, напоят и оденут.

Крепко слово маркграфа Эберта!

Вышел он свободно!