Булгаков и Лаппа

1

Паровоз протяжно взвыл, выпустил откуда-то из-под колес клубы шипящего дыма и замедлил ход. За спущенными окнами вагона, за трепетанием шелковой шторы пошли лабазы, штабеля бревен, наваленных среди буйства желтых лютиков, свежевыкрашенная будка, у разъезда, синий смотритель с желтым флажком под кустом цветущего жасмина, страшный, черный хобот водокачки, с рыком изрыгающий упругую струю. Бородатые мужики подставляли под сверкающий водяной ливень котелки и жбаны, гогоча и переругиваясь с веселыми бабами — загорелыми, повязанными до бровей цветастыми платками. Показалось серое крыло вокзала. В окно, перебивая запах дегтя, шпал, паровозной гари, ударили запахи ресторанной кухни — горячий котлетный жир, кисло-пряный дух солянки.

«Булочки французские, бисквиты Тарнье-флор”, бабы ромовые, безе ассорти “Лорелея”… Квас, холодный квас… Пампушки с цибулей на сале!» Смешались в вокзальном гвалте украинский говор и русская речь, крики носильщиков, продавцов-лоточников, возгласы встречавших. По платформе побежали люди, высматривая в окнах знакомые лица.

У Тани сжалось и громко заколотилось сердце.

— Дамы и господа, скорый поезд номер три императорской Южной железной дороги строго по расписанию прибывает на первый путь станционной платформы города Киева. — Длинный кадыкастый проводник в золотых галунах и, со свежим пластырем на шее проходил вагоны, встряхивая латунным звоночком лишь для порядка. Все пассажиры уже высыпали в коридор, прильнули к опущенным стеклам. — Багаж под диванами и в сетках извольте не забывать! — строго прогудел кадыкастый и обратился к Тане: — Носильщика будете брать, барышня?

— Нет. Меня встретят, — поторопилась заверить она, тревожно высматривая в толпе на платформе статную фигуру тети Сони. «А как не встретят? — окатила ужасом мысль. — Телеграмма не дошла или что-то еще… Что-нибудь непредвиденное и страшное!»

Это была первая самостоятельная поездка шестнадцатилетней гимназистки Татьяны Николаевны Лаппа, дочери действительного статского советника, старшего казначея казенной палаты города Саратова.

Когда пришло письмо из Киева от тети Сони с приглашением погостить племяннице Николай Николаевич строго оглядел дочь: «Поедешь одна, Татьяна Николаевна? А что? Вполне самостоятельная девица, как я посмотрю. Вид строгий, серьезный. Не профурсетка какая-нибудь. Никто тебя в поезде, думаю, не похитит, а в Киеве уж непременно встретят».

«Самостоятельная девица»… Она пристально взглянула на свое отражение в большом зеркальном простенке между купе. Светло-серый льняной костюм был сшит специально к поездке и уже по дамской моде. Юбка в крупную складку, доходящая почти до щиколоток, узкий пиджак с баской, отороченный синим рантом. Очаровательный ряд синих пуговок до самого круглого воротничка, тоже окантованного. Соломенную шляпку с плоскими полями поддерживала от набегов врывавшегося в окна ветра тонкая резинка, продетая за скрученную низко на затылке темно-русую косу. Синяя репсовая лента на тулье и совсем скромный букетик фиалок мило и вполне достойно завершали наряд. Вот только растерянные глаза в лиловой тени — признак бессонной ночи. Боже, сколько тревог! Все так непривычно и опасно! Две ночи в поезде с пересадкой в Таганроге! Она все сделала правильно — не растерялась, не потеряла свой билет, не спутала перрон. Но при этом жуткие волнения — встретят ли? И что делать, если нет? Вот если всех встретили, а ее нет? Стоит она в своем новом костюме на платформе одна среди совершенно чужих людей. В незнакомом городе, под проливным дождем. И кусает губу, чтобы не разреветься. Следует позвать носильщика, велеть ему отнести вещи в экипаж и назвать извозчику нужный адрес, непременно строгим, взрослым голосом: «Большая Житомирская…» Наверно, еще необходимо поторговаться насчет цены… Ужас! И почему все эти столь обычные действия казались катастрофически сложными в синем свете ночного купе, под торопливый перестук колес?.. И еще одна мысль отгоняла сон — волнующая, неотвязная. Совершенно иной жизненной важности. Вот она, Татьяна Николаевна Лаппа, перешедшая в выпускной класс гимназии, девица из достойного семейства и, кажется, вполне хорошенькая, отправилась в самостоятельное путешествие. Несется невесть куда, одна, по заколдованной маем земле. Завораживающей, сказочной. За окном белым дымом плывет кипень цветущих садов, мелькают зеркала прудов, отражающих то склоненную иву, то заросли сирени. А перелески в птичьем щебете, а вечерние туманы над лугами, а бревенчатые мостки над речушками и тихие огоньки, загорающиеся в избах! А облачка и гаснущий за ними закат — томительно-нежный, с соловьиной ворожбой в зарослях оснеженной тяжелыми гроздьями акации! — все в заговоре! Все говорит: «Твоя, твоя, Тася, весна!»

На пригородной платформе промелькнула девушка с гимназической косой и тонюсенькой талией, охваченной малоросским вышитым кушаком. Лица, погруженного в букет сирени, не рассмотреть, а рядом стоял, держа ее руку, высокий господин в белом офицерском мундире. Верхняя губа с темными усиками вздрагивала, и показалось даже, что офицер вот-вот заплачет. Мгновенная картинка пронеслась и растаяла, но Таня уже не могла не думать о своем, тайном: эта весна ее, а раз так, то где-то рядом — в соседнем купе, а может, в Киеве существует, ничего не ведая, некий человек, которого этот май свяжет с ней навсегда. Навсегда… Высокий, с мягкими волнистыми каштановыми волосами, падающими на лоб, когда он смущается. Серьезный, но с тайным огнем в карих глазах, как у жениха Ирэн Зельдинской — главной красавицы гимназии. Это непременно. И необязательно, чтобы очень богат. Это чепуха. Но совершенно необходимо, чтобы человек солидный и светский…

— Танюша! Танечка! — По платформе быстро семенил у самого Тасиного окна дядя Витя — муж тети Сони, сдобный кругляк на коротеньких ножках. В полковничьем мундире он выглядел куда внушительней, штатская же одежда казалась на нем карнавальным костюмом. Сняв соломенную шляпу, Виктор Сергеевич промокал вспотевший лоб носовым платком.

Состав дрогнул и остановился. Тася выпрыгнула на платформу, повисла на влажной, толстой шее. Дядя Витя отпрянул, смущенно поводя плечами:

— Да ж мокрый весь! Жарень у нас тут африканская! Спасибо, Софочка велела толстовку надеть, а то бы испекся в мундире, право слово, спарился.

— Ой, как я рада, дядя Витечка! Вы не представляете! — Таня прижалась щекой к влажным усам. — А тетя Соня где?

— Ждет тебя дома. — Подхватив чемодан и саквояж, Виктор Сергеевич двинулся вперед по расплавленному солнцем перрону, рассекая толпу. — Быстро в пролетку — к столу, а там уже все тебе про наше житье-бытье доложим. Да ты не зевай, красавица, сумочку покрепче держи. Тут у нас народ ушлый.

«…И никакого дождя…» Тася закрыла зонтик и с наслаждением откинулась на разогретое солнцем сиденье пролетки.