Жизнь и судьба инженера-строителя

Но это ещё не всё. У Виктора был красивый цветной с белой эмалью значок МОПР (международная организация помощи рабочим), который мне очень нравился, и я попросил брата отдать его мне; договорились, что за три удара по уху значок будет мой; три сильных удара по левому уху я выдержал и получил значок; всё это, естественно, втайне от родителей, и хотя мама спросила, почему ухо красное, я ответил, что подрался в школе. Прошли годы, я вышел на пенсию и, как это часто бывает у пожилых людей, стал плохо слышать левым ухом, причём глухота прогрессировала и в итоге моё ухо теперь совсем не слышит, пришлось покупать слуховой аппарат; я это не связывал с прошлым, ведь аппаратом пользуются тысячи пожилых людей; когда Виктору в 2009 году исполнилось 80 лет, я приехал на юбилей в Краматорск и прожил с ним неделю; у него, естественно, накопились болезни, в том числе кардиология, лёгкие (он всю жизнь был заядлым курильщиком) и понимал, что дело идёт к финишу, умер он через три года; много мы тогда проводили время вместе, с удовольствием гуляли по весеннему городскому парку, разговаривали, вспоминали своих родителей, посещали церковь; настал день моего отъезда, и брат меня удивил – со слезами на глазах, сказал: «Да, Толя, я ведь тебя бил, прости»; я ответил, что прошла вся жизнь, я уже всё забыл, и это была правда; уезжая домой, в поезде подумал, что не зря говорят о человеке, который на финише жизни вспоминает свои неправедные поступки и просит отпущение грехов; вспомнил также, что наш папа иногда был скор на расправу: однажды дома, когда Витя в очередной раз захотел поиздеваться надо мной, я увидел, как отец сильно ударил его в лицо; стёкла от разбитых очков врезались в кожу, потом Витя лечил порезы.

В четвёртом классе, у ребят появились другие игры; одна их них – в «сыщиков-разбойников»; суть заключалась в том, что команда разбойников убегала, оставляя следы в виде стрелок, нанесённых мелом, чтобы сыщики могли организовать по оставленным следам погоню; требовалось много мела, но где его достать? К счастью, недалеко от города был небольшой меловой карьер, откуда брали мел для школ, для побелки помещений и пр.; мел из этого карьера был самого высокого качества (замечу, как и всё на благословенном Алтае!), так что писать им на школьной доске доставляло большое всем удовольствие; мы набирали куски мела в неограниченном количестве для всех наших игр, в том числе спортивных, где требуется разметка; к счастью, мел не принадлежал никому, кроме Бога, и мы его спокойно брали для игры. Теперь об игре. Ребята старались составить две равносильных команды примерно по пять-шесть человек разбойников и сыщиков; ритуал деления участников на команды был единым для всех наших игр; стремились к тому, чтобы команды были примерно равносильными, иначе будет не интересно играть, да и вообще обидно быть в слабой команде; выбирались двое ребят – две матки (капитаны команд); после этого к ним подходила пара одинаковых по силе ребят с выбранными ими самими кличками (ребячье творчество) и они вместе произносили присказку: «Матки, матки, чей вопрос, кому в рыло, кому в нос?»; матка, чья была очередь выбирать, выслушивала вопрос, который также произносился двумя подошедшими претендентами хором: «Бочка с салом или казак с кинжалом? Или: дед или баба? или: танк или самолёт? и т.д.»; матка выбирала одного, и он отходил в её команду; таким образом, более или менее по справедливости (за этим строго следили все и пресекали мошенничество) составлялись две команды, а затем или добровольно, или по жребию (подкидывалась монетка) назначались разбойниками и сыщиками; команды расходились в стороны и обсуждали свою тактику игры; затем разбойники убегали, а через полчаса за ними начинали гнаться сыщики; разбойники свой путь отмечали крупными стрелками мелом на дороге или на любых предметах, особенно при поворотах маршрута и зигзагах; они могли запутывать сыщиков, делая ложные ответвления в тупики, чтобы сыщики теряли время погони; сыщики должны были отыскивать стрелки, перечёркивать их и бежать дальше; стрелки можно было также выкладывать на земле палками или камнями; играли, как правило, до наступления темноты, когда стрелок уже не видно; иногда пробегали до пяти километров, т.е. через весь город; выигрывала команда разбойников, которую не догнали, или команда сыщиков, догнавшая разбойников; если выяснялось в процессе игры, что нарушались правила (не поставлена стрелка на повороте или стрелку совсем плохо видно и др.), команде засчитывалось поражение; эта игра развивала хорошие качества у ребят; мне, например, нравилось быть разбойником – быстро находить решение, чтобы запутать сыщиков и с большой скоростью бежать вперёд; сыщиком быть тоже интересно: искать стрелки и предугадывать (как на войне или в шахматной игре) мысли и логику противника, и выбранное им направление движения; в общем, «интеллектуальная» спортивная игра. В четвёртом классе все начали увлекаться лаптой, предтечей, как теперь выясняется, американского бейсбола и отчасти регби; благо больших и ровных пустырей было достаточно, и размечали поле по всем правилам; выстругивали из дерева хорошие индивидуальные биты; поскольку маленьких мячей, типа теннисного, в продаже не было, часто делали мяч их куска каучука; такой мяч был хотя и маленький, но довольно твёрдый, и при попадании его в игрока, особенно в лицо, можно было нанести травму; играли по правилам, очень азартно, домой приходили измотанными; я рос, как дикое деревцо в поле, – никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Как отмечал ранее, наша школа была перестроена из довоенного барака; своего школьного двора не имела; перед ней был пустырь, где проходили уроки физкультуры; на нём в 50м от здания школы в углу пустыря находилась деревянная уборная на несколько очков, типичный сортир, как и в других городах и посёлках страны: сортир полный нечистот, зимой – весь в сталактитах испражнений, на полу жёлтый лёд замёрзшей мочи; в мороз на переменке ученики без пальто бежали в уборную, толчея и очередь; запомнились в четвёртом классе первые «уроки курения», иногда даже «цыганского», т.е. изо рта в рот, но часто кто-нибудь давал курнуть; курили, в основном, самокрутки с самодельным вонючим табаком из заготовленных осенью сушёных берёзовых листьев.

Зимой 1946 года началось всеобщее увлечение катанием на коньках; вначале это были выструганные из дерева полозья, на которые для хорошего скольжения снизу прибивали стальную упаковочную ленту; коньки привязывали к валенкам всевозможными верёвками, концы которых туго закручивали короткими палочками, а их, в свою очередь, крепили к голенищу валенок; катались обычно на дороге, укатанной машинами, но на этих примитивных коньках нельзя было разогнаться, и удовольствия мы не получали; тогда появилась забава, довольно опасная: длинными железными крючьями ребята цеплялись сзади за борт грузовика и неслись за ним по проезжей части улицы, получая удовольствие от быстрой езды; когда машина развивала большую скорость, ребята отцеплялись; но особенно опасно было при повороте машины: стоило чуть вильнуть в сторону и попадёшь под колёса встречной, если вовремя не отцепишься и не съедешь с дороги; после нескольких несчастных случаев во время такой езды с крючьями родители так кататься запретили, предупредили, что сожгут коньки в печке. Вскоре стали появляться стальные «снегурки» и их так же надо было привязывать к валенкам, но чем? Бельевые верёвки наши мамы прятали от ребят надёжно, а вывешенное бельё было постоянно под присмотром; да и верёвки не очень годились, т.к. теперь при скоростном беге и, особенно при «игре в хоккей», где в качестве мяча использовались замёрзшие конские кругляшки, верёвки ослабевали и крепление разваливалось; у нас на посёлке был огромный конный двор, автомобилей совсем мало и основной транспорт – гужевой; голь на выдумку хитра и у некоторых ребят я заметил крепления из тонких и прочных кожаных сыромятных бечёвок, которыми коньки было крепко привязаны к валенкам. Было чему завидовать! Ребята поделились воровским секретом: тёмным вечером они срезали вожжи у стоящих конных экипажей, затем эти сыромятные кожаные ленты резали вдоль на тонкие изумительного качества бечёвки и прочно привязывали ими коньки; я тоже поучаствовал в спецоперации: вечером, когда возчик директора мясокомбината Сандлера зашёл выпить чаю, ребята из нашего дома обрезали вожжи у стоявшего возле подъезда экипажа; теперь проблема креплений была решена; вскоре на весь посёлок распространилась это эпидемия с обрезанием вожжей, особенно когда почти у всех появились коньки «ласточки», «дутыши» и даже «советский спорт»; какие только меры не принимали возчики (дежурили, снимали вожжи и брали с собой, ловили воров…), ничего не помогало; прекратилось это только после того, как завод огородил деревянным забором большой пустырь на окраине посёлка, предназначенный для строительства стадиона; там залили настоящий каток и организовали прокат коньков с ботинками.

В августе 1947 г. перед тем, как идти в четвёртый класс, мама из старой отцовской гимнастёрки сшила мне рубашку, которую я носил навыпуск и опоясывал ремнём; я называл её почему-то «пожарной», возможно, по ассоциации с одеждой пожарных, которых я видел в городе на учениях; рубашка мне очень нравилась, ходил в ней в школу с удовольствием. Хорошо помню наши домашние воскресные послеобеденные посиделки за большим столом; отец рассказывал удивительные истории, всё в его рассказах таинственно освещалось тем особенным внутренним чувством, какое кладёт истинный художник в изображение интересующего его предмета; мы замирали от удивления и страха; вероятно, в его душе был большой запас благодушия, в эти минуты мы его очень любили; иногда мы все вместе пели, папа без голоса пел ужасно, но бодро, все смеялись.

Учился я плохо, поскольку все мысли были сначала о футболе, а позже о лёгкой атлетике, волейболе и баскетболе. Откуда всё это? Наверное, от старшего брата, заядлого спортсмена, и от друзей, вместе с которыми играл; папа поощрял спортивные увлечения, а мама, хотя не любила спорт, но не запрещала; сыграли свою роль книги о спорте, радиопередачи, репортажи; на уроках и дома из-за своих мечтаний часто отвлекался на посторонние мысли о спорте, пропускал объяснения учителя… Оля была ещё совсем маленькая, серьёзно её ничему не учили; но когда я зубрил наизусть какую-нибудь басню Крылова, она так внимательно прислушивалась, что нередко запоминала всю басню от начала до конца, подсказывала мне, а я злился на неё за это. Да, учился я без особых успехов, нехотя, мечтал об играх со школьными товарищами; отличался неуверенностью в себе, резко сниженной самооценкой; особого желания учиться не было, от того переходил из класса в класс с тройками; зависти к отличникам и к тем, кто учился успешнее меня, не было; завидовал соседскому Владику Сандлеру, мама которого не работала (отец был директором мясокомбината) и занималась с сыном при подготовке домашних заданий; моя мама работала в детских яслях, а дома нянчила маленькую Олю, не было времени заниматься со мной; когда я днём не успевал сделать домашние задания, мама прибегала к крайнему средству: запрещала мне ехать на пригородном поезде вместе с Виктором смотреть футбол на стадионе «Локомотив Востока», расположенном в 5км от нашего посёлка.