Жизнь и судьба инженера-строителя

С арифметикой я был в ладах, а с диктантами существовали трудности, поскольку правил грамматики не запоминал, а те, что зазубривал, не умел применить на практике; лишь однажды в четвёртом классе учительница Татьяна Васильевна, выдавая проверенные диктанты, как всегда сообщила статистику: сколько пятёрок, четвёрок, троек и двоек; я без интереса слушал, зная, что буду, как всегда, в числе отстающих; удивился, когда увидел в своей тетради жирную пятёрку – в диктанте не было сделано ни одной ошибки; дома не стал хвастаться, а вечером мама, проверяя тетради, увидела пятёрку и от радости расцеловала меня; что касается выражения своих чувств и любви – этого в семье, и тем более вне дома, совсем не было, наоборот – всегда недовольство; поэтому даже микроскопическая похвала доставляла удовольствие.; ведь мама, как говорится, «имела слабое мнение» о младшем сыне; когда пришла пора заводить новую тетрадь взамен исписанной, мама, всегда испытывавшая трепетное отношение к своему первенцу, вырвала листок с моим диктантом и послала Вите, который учился в Москве в институте на первом курсе, с намёком, мол «учись на пятёрки, как младший брат»; я понимал случайность этого счастливого эпизода, что и подтвердилось в дальнейшем; ведь до девятого класса особых успехов в учёбе у меня не было, если не сказать, что их не было совсем; только в девятом классе взялся за ум, и по итогам экзаменов на аттестат зрелости чуть не стал медалистом, об этом ещё напишу. Во мне росла неуверенность из-за отношения ко мне в семье и отсутствия внимания; рано развилось дикость и сосредоточенность, что отразилось и на характере; бывало при гостях, я стоял, насупившись, от меня нельзя было добиться ни слова; как не уговаривала меня мама, я молчал упорно и только поглядывал на всех исподлобья, пугливо, пока меня не отправляли в другую комнату или на улицу; мне было стыдно за себя перед гостями.

Я окончил четвёртый класс в одиннадцать лет; как и многие мои друзья, во время летних каникул получал некоторое сексуальное воспитание; это сегодня дети его получают из Интернета, рассматривая порнографию, а мы знали только улицу; однажды я, мой товарищ Виталька Муха и другие мальчишки впервые наблюдали в нашем обширном дворе случку лошадей; конюх подвёл коня к кобыле сзади; по команде конюха конь поставил на кобылу передние ноги и стал выдвигать свой длинный член, который едва ли не доставал до земли; но как он не изгибался, никак не удавалось ему подняться и достичь заветного места у лошади; тогда конюх взял конец члена рукой, на которую была надета брезентовая рукавица, и вставил куда надо; мы с интересом наблюдали за этой сценой и никто из взрослых нас не прогнал; часто видели, как скрещивались бродячие собаки на глазах у публики; мы, мальчишки, не понимая сути, улюлюкали, кричали, бросали в собак камни и, бывало, сучка от испуга замыкала в себе кобеля намертво, а он от боли, пытаясь вырваться, разворачивался в другую сторону и дёргался, сучка визжала; мы при этом ещё больше проявляли жестокость – даже палками били собак; кончалось тем, что они всё-таки расцеплялись и убегали от нас, извергов. Вспоминаю, в туристической поездке по Индии наблюдал подобную сцену; ребятишки кричали: «Кама сутра, Кама сутра!», но над собаками не издевались. Это о животных, а однажды люди в посёлке заговорили о том, что на заводе в ночную смену один рабочий насиловал женщину; она от испуга сжалась, защемила член, они никак не могли расцепиться; их обнаружили рабочие, пострадавшая была без сознания; мастер вызвал милицию и скорую помощь; кончилось это печально: в больнице после хирургического вмешательства, женщина умерла; что же касается наших детских «сексуальных» игр в одном из сараев на сеновале с участием девочек из нашего дома, то об этих, совершенно неопытных деяниях малолеток, вспоминать стыдно. И в заключение; когда я начинаю перебирать и классифицировать мои первые воспоминания, то они постоянно как бы раздвигаются передо мною; вот, кажется, нашёл я то первое впечатление, которое оставило по себе отчётливый след в моей памяти; но стоит мне остановить на нём мои мысли в течение некоторого времени, как из-за него тотчас начинают выглядывать и вырисовываться другие впечатления – ещё более раннего периода; и главная беда в том, что я никак не могу определить сам, какие из этих впечатлений я действительно помню, т.е. действительно пережил их, и о каких из них я только слышал позднее и вообразил себе, что помню их, тогда как в действительности помню только рассказы о них; что ещё хуже – мне никогда не удаётся вызвать ни одно из этих первоначальных воспоминаний во всей его чистоте, не прибавив к нему невольно чего-нибудь постороннего во время самого процесса воспоминания.

Итак, начальная школа окончена, с осени 1948 года мне предстояло учиться в пятом классе в новой современной школе, построенной пленными японцами; этой важной стройке руководство АТЗ придавало большое значение; директор завода Пётр Павлович Парфёнов, который летом переехал с семьёй в Москву на новую работу в министерстве, оставил после себя завершёнными многие социальные объекты; на фотографии можно видеть колодец водопроводной городской сети, которая была полностью выполнена в 1948 году; в то время мы, младшие школьники, ещё не осознавали, какого напряжения стоило нашим родителям создавать всё это; только значительно позже в зрелом возрасте пришло понимание, на что положили они свои жизни; эвакуированный коллектив специалистов ХТЗ за неполных шесть лет сумел вывести АТЗ в лидеры тракторной промышленности СССР.

Учёба в 5 – 7 классах.

Пока я учился в старом здании школы с 1-го по 4-й класс, пленные японцы построили новую кирпичную двухэтажную школу в центре посёлка; теперь старая школа № 9 перестала существовать, там организовали вечернюю школу рабочей молодёжи; новая школа стала под тем же номером 9; двухэтажное здание в плане представляло собой букву «П», т.е. с двумя открылками, на первых этажах которых находились: большой вестибюль, общая раздевалка, учительская, кабинет директора, комнаты совета пионерской дружины и комитета комсомола, буфет; на вторых этажах: спортзал, физический кабинет, библиотека, радиоузел; вдоль всего здания проходил широкий коридор с большими окнами, а с противоположной стороны – просторные светлые классы; парты стояли в три ряда, а у боковой стены в конце класса находилась длинная деревянная вешалка; в общем, вполне современная школа, спасибо японцам!

При школе имелся большой двор, огороженный хорошим забором из железных прутьев, расположенных между кирпичными столбиками; по периметру двора нами были высажены клёны; мы дружно принялись за работу, стараясь как можно лучше сооружать спортплощадки, и со временем во дворе появились: круговая беговая дорожка, волейбольная и баскетбольная площадки, сектора для прыжков в длину и высоту, метания диска и ядра; но основная экзотика – это большое кирпичное здание уборной в центре двора с мужским и женским отделениями большой площади; во время переменки школьники в любую погоду, в дождь и в мороз, бежали 60м раздетыми в уборную, в которой не было кабинок, а только шесть дыр на постаменте; всем места не хватало, поэтому пол был всегда мокрым, а зимой превращался в каток из замёрзшей жёлтой мочи; можно предположить, что проектом эти большие отделения предусматривало оборудовать, как в настоящей уборной, но, очевидно, спешили сдать объект к 1 сентября, и посчитали, что и этого достаточно; даже шесть лет спустя, т.е. до окончания десятого класса и моего отъезда в институт, всё оставалось по-прежнему.

Из старой школы нас перевели учиться в пятые классы новой школы, я попал в «знаменитый» 5-й Д, учились в третью смену; последние уроки проходили вечером при электрическом освещении; «Знаменитый», поскольку народ подобрался хулиганистый; яркий пример: немецкий язык преподавал пожилой Самуил Самуилович, который по многим причинам не пользовался авторитетом у ребят; в нашем классе учились несколько переростков, опытных хулиганов; однажды перед началом урока они вставили в патроны мокрую бумагу, и затем вкрутили лампы; в начале пятого урока зажигался свет, но через 10-15 минут, когда бумага высыхала, лампа гасла; в кромешной темноте раздавались крики, мальчики и некоторые «боевые» девочки срывали с вешалки пальто, шапки, даже брали галоши, боты, и всё это бросали в учителя, который безуспешно призывал к порядку; в финале дошло до того, что он, распахнув дверь, бежал из класса; вот такие жестокие «забавы» были у 5-го Д; никто не боялся наказания, поскольку хулиганство было массовым; на другой день директор потребовал назвать зачинщиков беспорядков, но их не выдали из чувства солидарности; да и на переменках в классе творилось чёрт знает что: бегали по партам, бросались шапками и пр., а однажды Эдик Жарнов, уперев одну ногу в неподвижную створку двери, крепко руками тянул за ручку и держал дверь закрытой, чтобы девочки не могли возвратиться из коридора в класс; они дёргали дверь, кричали, он не впускал их; когда прозвенел звонок на урок, Эдик внезапно отпустил ручку, дверь распахнулась, мы услышали шум в коридоре: это от неожиданности упал на пол директор школы, фронтовик и инвалид Урьев Григорий Моисеевич, который также пытался открыть дверь; какие были последствия, я уже не помню. Однажды меня и нескольких ребят отправили с уроков домой, поскольку мы забыли постричься наголо; по дороге, во дворе одного дома, мы впервые в жизни увидели живого верблюда, запряжённого в повозку; он жевал траву, кто-то из мальчишек, подойдя к его морде близко, начал дразнить животное палкой; верблюд поднял голову и обильной слюной плюнул в обидчика – так мы узнали и запомнили надолго, что с верблюдом надо быть осторожным.

Ещё летом после отъезда в Киев семьи заводского специалиста Хмары, наша семья переселилась в их квартиру, расположенную на втором этаже кирпичного дома; там были три комнаты: большая обеденная, малая, в которой спали я и Оля, и малая спальня для родителей, в которой был балкон; просторная кухня была также с балконом; в ней были ванна, раковина и большая печь, которая топилась дровами и углём; у стены стояла кровать Тихоновны; кушать она категорически отказывалась вместе с нами в столовой, ела за небольшим кухонным столиком, всегда предварительно перекрестившись; мы любили приходить просто так в тёплую кухню, а Олю по утрам мама часто вытаскивала из постели Тихоновны; очень скоро между ней и нами завязались родственные отношения.

Сразу у входа в квартиру была крошечная уборная без унитаза, поскольку канализации не было; мне приходилось каждый день со второго этажа выносить полное ведро и выливать дерьмо в общую выгребную яму, устроенную во дворе – это была моя обязанность; усилиями мамы и Тихоновны квартира стала очень уютной; папа купил на городском рынке большой стол и шесть прочных стульев из бука, которые служили ещё много лет даже в Ростове; мама хорошо шила и вышивала, большая комната была оформлена очень красиво, что всегда подчёркивалось гостями.

В квартире напротив нашей жила семья Малинина, лётчика транспортного американского самолёта ЛИ-2 «Дуглас», полученного по ленд-лизу и после войны переданного заводу для быстрейшей доставки метизов по кооперации с предприятий Ижевска, Свердловска и Новосибирска; командиром экипажа ЛИ-2 был Малинин Евгений Александрович, опытный военный лётчик транспортной авиации, награждённый многими орденами и медалями. Как же он попал в Рубцовск? Известно, что в конце войны многие высшие офицеры хорошо поживились в поверженной Германии, отправляли транспортными самолётами мебель, посуду и другие ценности; когда этот грабёж остановили, стали искать, наказывать и отдавать под суд стрелочников, таких как Малинин; но ему ещё повезло – суд лишил всех наград, уволил из армии, но срок не припаял; сразу после войны в Ростове Малинин женился на девушке Октябрине, которая была значительно моложе, и привёз её в Рубцовск, где требовался лётчик на ЛИ-2; Октябрина дружила с моей мамой, часто приходила к нам, консультировалась по выпечке и записывала рецепты пирогов; однажды я, делая уроки, услышал грохот, доносящийся из кухни; оказалось, что довольно полненькая Октябрина уселась на фанерный шит, которым прикрывалась ванна, проломила его и рухнула в ванну, перепугав мою маму; но всё обошлось и закончилось смехом; как-то, когда я уже учился в десятом классе, услышал их разговор; Октябрина сказала маме: «Варвара Фёдоровна, вы не представляете, сколько женщин будет сохнуть по Толе, когда он вырастит»; я не понимал о чём она, но слова почему-то запомнились.