Мать Печора
![Мать Печора](/uploads/covers/2024-02-04/mat-pechora-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Маремьяна Голубкова
- Жанр: Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Дата выхода: 1987
Читать книгу "Мать Печора"
18
Любо не любо хозяйке, ушла я от нее. Было мне в то время двадцать два года.
К матери я не пошла: боялась, что снова опутает меня так, что и не выпутаться. А я решила самостоятельно жить. Поселилась я в Голубкове у Матрены Шевелевой и стала разворачивать свое немалое хозяйство: ни теленка, ни ягненка, ни кошки, ни собаки, а все-таки хозяйством зову. Готовлю я к весне рыболовную снасть, вяжу сетки. И на людей опять работаю: кому штаны, кому платьишко сошью. А мне — кто маслом, кто молоком заплатит.
Никто меня утром рано не будит, вечером поздно на работе не неволит. Только не с кем мне было слово перемолвить, не с кем думой поделиться.
А как раз в ту пору сватался ко мне тот самый Фома Голубков, с которым я два года назад на путину ходила. Уже тогда он поговаривал:
— Живу я, Мариша, один, без жены, ты тоже без мужа живешь. Давай поженимся.
Мне было смешно. Он мне годился в деды, а не то что в отцы: ему было пятьдесят три года. От первой жены у него было пятнадцать парней да девок. Как-то сказали мне, что Фома на меня поглядывает и свататься хочет, так я плюнула:
— Тьфу ты! Неужели я пойду?
На другой год после его предложения я снова ходила с ним на низы. Пришлось там вместе с ним и беды и воды хлебнуть.
Как-то хорошая погода сменилась сильной бурей — падерой. И начало нас рвать да полоскать, ветер тащит без милости. Бьемся на веслах — сила не берет. Забросило нас в прилук — в самое худое место. Берег крутой, лодку о берег хлопает; вал за валом в лодку заходит. Я воду из лодки ведром лью, не разгибаясь, а вал придет, перекатится мне через спину — на берег брызги летят.
Боимся, чтобы лодку о берег не выломало: тряхнет, так ведь донница отлетит. Отвели лодку от берега, завернули носом на ветер, бродим, лодку держим. Намерзлись в воде, на ветру — зуб на зуб не попадает.
Якорь бросили — кормщик Фома еле говорит со стужи. Лишнее добро было на берег выброшено, сами на якоре стоим. Так и отстоялись. Хлеб подмок, сети, одежда.
Согреться нам негде. Нарубил Фома мелких дров, я разожгла их в котле, продела чайник на палку и держу над огнем. И другой чайник в руках скипятила. Лодка качается, отпустишь — все упадет. Обогрелись мы все, переждали, пока ветер стих. Снялись с якоря, сели и поехали.
Била нас вода и еще один раз. После того как мы с Фомой вместе бедовали, перестала я смеяться, когда заговаривали про него. Думала-гадала да жребий метала. А как переселилась в Голубково да пожила одна-одинешенька, и надумала.
Девки у Фомы — моя ровня. Они ко мне в гости ходят, и я к ним хожу. Играли мы вместе с ними, о святках наряженными ходили, проказили. Фома держал их в строгости, ни на гулянку, ни на игры не пускал. А приду я, попрошу: «Мы, Фома Федорович, с девками пойдем поиграем», — он усмехнется и пустит. А девки и радехоньки.
Однажды я пришла к ним в дом, вижу — один Фома на печке лежит.
Слез он с печки, посадил меня на лавку и сказал:
— Поговорим, Мариша. Я ведь не шутя тебя третий год дожидаюсь.
— Как же я тебя звать-то буду, — говорю ему, — отцом или дедушкой?
— Да хоть горшком зови, только в печку не ставь.
У меня все было сдумано да сгадано, но все же говорю ему:
— Если мне решиться, так сам ты должен задуматься. Вот я с твоими девками играю. А что, если я заиграюсь и забуду тебя? Я молодая, ты будешь сомневаться во мне. И потом еще — венчаться я не буду, — за тебя ли, за другого ли пойду.
А он со всем согласен, только чтобы шла.
— Я еще не решила, — говорю. — А пока ты ничего никому не говори.
Ну а раз каша в рот положена, так проглотить надо. На второй день пришла я к девкам с делом. Приняли они меня как гостью, и обедала я у них и чай пила. Только уж мне ни игра, ни веселье на ум не идут. Девки выбежали, Фома спрашивает:
— Решилась, Мариша?
— А иначе зачем бы пришла? — говорю ему.
И осталась я у Фомы — мужу женой, а дому хозяйкой. В этот день я опять круто повернула свою жизнь.
После я узнала, что было это в те самые дни, когда в Питере свергли царя.