Curriculum vitae

Оглянувшийся на него немолодой худющий человек имел настолько глубокие глазницы, что зрачки его, казалось, смотрели со дна черепа. Всклокоченные седые волосы, падающие на лоб сальными космами, и орлиный нос, закрывающий верхнюю губу, делали его настолько похожим на киношного профессора Мориарти, что Распутин невольно отпрянул и смутился. А “профессор”, смешно артикулируя губами на неподвижном лице, начал что-то быстро говорить по-латышски, всем своим видом демонстрируя гнев и возмущение.

Обернувшийся на длинный и, видно, прочувствованный монолог, Айвар сначала побледнел, потом покраснел, пошёл пятнами, как леопард и что-то резко ответил говоруну на своём языке, закончив но-русски: “ты что, не видишь, что он не знает латышский?” На “Мориарти” реплика Айвара никакого впечатления не произвела, он презрительно бросил взгляд на курсантские погоны и четко, чтобы было понятно, каждое слово, прошипел:

—А нам не нужно, чтобы он знал латышский язык. Нам нужно, чтобы он знал своё место!..Stulbens!

По выражению лица “Мориарти” и своего “адъютанта” Григорий понял, что это слово обозначает что-то нехорошее. Айвар тем временем повернулся к командиру, посмотрел на него извиняющимся взглядом, скороговоркой прошептал:

— Подожди, пожалуйста, меня где-нибудь… десять минут. Закончу и всё объясню….

Распутин кивнул, повернулся, вышел на асфальт, по которому, раздвигая бамперами людской поток, медленно плыли автомашины, остановил РАФик, направляющийся в сторону Риги и коротко спросил: “До вокзала подкинешь?” * * *

На хутор к родителям Айвара Григорий решил не заезжать. Форма на нём, документы и деньги в кармане, а всё остальное — мелочи, не стоящие беспокойства.

На вокзальной площади было тесно и шумно. Митинг шёл нон-стоп. Ораторы, перемежая русские и латышские фразы, вещали с трибуны о свободе и демократии, о гнусных преступлениях сталинского режима, о необходимости восстановить справедливость и “повернуть на столбовую дорогу цивилизации”. Палатки с бесплатными бутербродами и пивом тоже присутствовали, но ветер свободы пьянил лучше любого алкоголя. Толпа жила своей жизнью. Народ ликовал и жизнерадостно поддерживал любые глупости, сказанные с трибуны.

Среди непривычных для глаза вишнёвых флагов с белой полосой, яркой, но чужеродной окраской выделялось кумачовое полотнище с огромными аккуратными, белыми буквами: “Мы, русские, поддерживаем требования латышского народа!” Держали его четверо ровесников Григория, непрерывно принимая поздравления от снующих вокруг аборигенов, уже прилично “уставшие” от тостов “за дружбу народов, свободных от советского рабства”.

— Откуда будете, славяне? — как можно более нейтрально спросил Григорий, встав рядом с плакатом.

—МГУ, аспирантура, историки! — радостно отрапортовали активисты, задержавшись взглядом на медицинских петлицах Распутина. — Вставай рядом, док, тут такое творится!

—Да, — подхватил его коллега, — мы сами не ожидали, что будет так здорово! Представляешь, полчаса назад к нам даже консул США подходил! Переписал фамилии угостил печеньками, пообещал приглашение на стажировку в Гарвард! Ты представляешь, ГАРВАРД! На полном обеспечении!…

Историки дружно закатили глаза к небу, всем своим видом демонстрируя, что стажировка в Гарвардском университете на полном обеспечении является пределом мечтаний любого советского учёного.

—Ну а что делать, если я не поддерживаю? — не меняя выражения лица и тона, продолжил Григорий.

—Что не поддерживаешь? — не поняли аспиранты.

— Я — русский и я не поддерживаю требования латышского народа…

Лица историков всего за мгновение сменили несколько выражений — недоумение, офигение, осознание и под конец приняли ожесточенный вид крестоносцев, узревших сарацина близ священного Грааля.

— Ну вот что, военный, — угрожающе двинулся на Григория старший из них, — а не отправиться ли тебе туда, откуда на свет появился?

— Нет, — живо отозвался Распутин, — куда мне надо идти, я привык определять сам, без участия исторических пидоров..

—Ах ты!…

Договорить и дойти до Григория старший не успел. Короткий тычок в грудь выбил из его лёгких воздух и отправил в противоположном направлении, благодаря чему историк совершил поступательное затухающее движение в сторону своего товарища и в обнимку с ним благополучно повалился на землю.

Следующую минуту Распутин напоминал медведя на псарне, стряхивая с себя наиболее настырных, отмахиваясь от самых наглых, щедро раздавая тумаки и затрещины митингующим, попавшим в радиус действия его длинных рук, пока не был погребен под целой горой тел, навалившихся разом. “Раздавят, ироды!” — вспорхнула мысль испуганной птицей. И тут же ее перебил повелительный рык: “Всем разойтись, работает ОМОН!”(**) Визг, писк, охи-ахи длились всего несколько секунд. Помятую тушку Григория извлекли из под барахтающихся тел и поставили перед командиром. Непривычный для милиции камуфляж, черный берет, засунутый под погон, тельняшка и усы — вот всё, что успел рассмотреть Григорий, пока события вновь не понеслись вскачь.

—Этот?

—Он самый.

Грузим и валим отсюда!

Ничего не понимающего Распутина запихали в милицейский “бобик” и машина сорвалась с места.

—А мы-то думали, кто там нашу работу делает — нациков буцкает, — уже добродушно пророкотал с переднего сиденья командир “чёрных беретов”, - а тут, оказывается воин-интернационалист решил вмешаться… Куда путь держишь, сержант?

—Обратно, в Академию, в Ленинград. Наотдыхался, — усмехнулся Григорий.

—Да, точку ты в своём отпуске поставил внушительную. Нам придется трое суток чистописанием заниматься. Но на рижский вокзал возвращаться тебе точно не стоит. Давай мы тебя до следующей жд станции довезем, там сядешь и спокойно до Питера доедешь. Деньги-то есть?…

— А что это было? — утвердительно кивнув, спросил Григорий, имея ввиду широкие народные гуляния.

— А это, сержант, ветер свободы… Точнее — сквозняк… Титульная публика делает собачью стойку на Запад.

— Вовремя предать — значит предвидеть… — пробормотал под нос Григорий.

— Что? — удивленно повернулся командир.

—Да вот, понравилась девчонка местная, а у нее дед — эсэсовец, какой-то там фюрер…

—Нашёл чем удивить! Да тут этих фюреров — через одного. Хоть с партбилетами, хоть с учеными степенями… А всё из-за Сталина…

—Что, тиран был? — язвительно спросил Григорий, вспомнив лозунги и плакаты, намозолившие глаза за прошедшие дни.

— Наоборот — недопустимо мягкий, доверчивый человек! Хотел искоренить у либералов и демократов привычку брехать, хотя проще было искоренить самих либералов. Скольких успел обидеть, но всех обиженных оставил в живых! И вот что я заметил: чем моложе демократ, тем хуже ему жилось при Сталине.

— Младореформаторы обещают, что теперь, если их пустить во власть, будет только лучше и никто обиженным не уйдет.

—Если их пустить во власть… — задумался командир, — то через некоторое время Сталина полюбят даже те, кто его сейчас ненавидит. Это — тоже вариант, но уж больно кровавый… * * *

(*) На самом деле “Балтийский путь” состоялся на год позже, но для нашего повествования это не имеет никакого значения.

(**) Раз “Балтийский путь” у нас не в 1989, а годом ранее, то и рижский ОМОН пусть будет 1987 года рождения, а не 1988.