Из грязи и золота

— Она передумала, — осторожно сказал Айзек.

Он знал эту историю. Поль ему рассказал. И ему было жаль Арто, прямо сейчас жаль.

— Если бы она хотела любой ценой спасти Леопольда, она бы не пошла спасать девочку, — Айзек снова протянул руку, но на этот раз медленно и осторожно. И ему удалось сжать пальцы на обшлаге. — Чтобы спасти Леопольда ей нужно было кого-нибудь убить, например. Сделать что-то плохое. И она это понимала, но все равно пошла делать что-то хорошее. Может, ты тоже можешь…

— Нет, Айзек. Я не могу. Я рассчитана на основе наиболее часто принимаемых решений. А Марш Арто была очень деструктивным человеком. Всю жизнь. Десять минут до ее самоубийства просто не смогли уравновесить почти тридцать лет саморазрушения и пиромании. Тут что-то другое нужно.

Айзек сочувственно вздохнул. Арто медленно забрала у него руку. Теперь нужно было играть во врагов.

— Ты не станешь рассказывать об этом Полю, — начала она.

— Я не стану рассказывать об этом Полю, — согласился он.

— Ты поможешь Тамаре вернуться в город, если Клавдий умрет. Но сделаешь все, чтобы Клавдий выжил и тоже смог вернуться. И Гершелл, разумеется. Ты не станешь придираться к словам, искать лазейки в договоре и тратить время на то, чтобы меня обмануть. Ты просто сыграешь на моей стороне, а потом Гершелл передумает развешивать картины в твоем конвенте и продаст его тебе.

— Продаст?..

— Я бы не рассчитывала, что старый козел не заломит цену хотя бы из вредности. А теперь скажи, Айзек, откуда в пустыне мина.

— Я положил, — вздохнул он. — Слушай, до того, как ты появилась, Поль много чем занимался. Паучки твои… заметила, что он их неправильно сделал?

— Я знаю, что неправильно. Если бы я взрывала сделанных правильно паучков — от лагеря остался бы котлован и немного огнеупорного мусора.

— У Поля со взрывчаткой никогда не получалось. Но она ему чем-то очень нравится. Был тут такой мужик, Лайдо Оммель, таскал откуда-то старые мины, вроде той, на которую Клавдий наступил. Только та была совсем старая и дохленькая, хлопушка, а Лайдо иногда приносил… я не знаю, зачем делали такие. Поль говорит «война», но по-моему это хрень какая-то…

— И что дальше? Поль что-то взрывал? Мне стоит проанализировать новости и поискать другие теракты со взрывчаткой?

— Другие… нет, Поль не взрывал центр. Слушай, ну это же глупо, Поль хотел работать с Клавдием, а если бы Тамара умерла, Клавдий не стал бы…

— Клавдий что-то ему рассказал, — задумчиво пробормотала Арто. — Что-то про себя. Полю могло не понравиться… ты знаешь, что он ему рассказал?

— Карты показывал, — честно сказал Айзек. — Я не знаю, какие.

Он понял, что задыхается. Не спрашивая, снял очки и отключился от конвента.

Синева неба расползалась занимающимся рассветом. Арто, скрестив ноги, сидела на дне абры, у самого носа. Она выглядела усталой и больной.

Гершелл все-таки мудак. Никогда Айзек не видел, чтобы Дафна болела. Придумал бы Арто заведомо счастливой, он же вроде как исправиться хотел.

Всем бы легче было.

— Хорошо, Полю носили взрывчатку и мину. Что он с ними делал?

— Красил в контрастные цвета и складывал подальше от лагеря. А потом…

Айзек замолчал. Он не очень гордился тем, что было потом.

— А потом?

— А потом сказал все закопать. Но неглубоко. Показал на карте, где.

— Зачем?

— Мы иногда держим здесь… людей. И иногда… здесь ведь как — никто не заставляет тебя сидеть в городе, жрать по составленному Дафной меню, ходить к психологу и проверять зубы, суставы и гормоны раз в три месяца. Кто не хочет — может идти в пустыню и картошку там сажать.

— И Поль решил, что тоже хочет границы, за которые нельзя выходить? Кто знал, что вокруг лагеря закопана взрывчатка?

— Да почти все знали, — пожал плечами Айзек. — Но мы это под камерами не обсуждаем, на всякий случай.

— Поэтому я не знала… а кто сказал об этом Клавдию и Гершеллу? Никто? — голос Арто снова стал мертвенно-электронным. — Ну и суки вы, ребятишки из «Сада-без-ограды».

Айзек хотел сказать, что Поль все равно убьет Тамару, потому что она много знает, и совершенно ему не нужна. Стоит только Клавдию умереть — а это случится совсем скоро, потому что Поль уже все устроил.

Но вместо этого он кивнул и очаровательно улыбнулся.

…

Орра вернулась домой за полночь. Перед тем, как войти, она несколько минут стояла в темноте, привалившись к косяку и позволяла слезам катиться по лицу.

На улице плакать нельзя — там слишком много людей. Повсюду люди, на тротуарах, балконах, крышах, в ночных прогулочных аэробусах. Люди радовались, что жара спала, такая жара, от которой не спасали даже климатические регуляторы. По дорогам носились лаборы-доставщики — белые платформы с контейнерами, покрытыми картинками и логотипами. Люди заказывали много алкоголя, выпечки и сублимированного мяса.

Орра пробиралась, держась за стены и пряча лицо в белом платке, который надела еще в пустыне. Хотелось сорвать его, хотелось хватать людей за руки и кричать, что они не должны смеяться и пить молодое белое вино из бумажных стаканчиков, они должны помочь ей, должны отправить репорты, должны вызвать на реку карабинеров и саперов, сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь! Сделать!

Но она, конечно, не сняла платок и не позвала на помощь. Она знала, на что идет, заключая с Полем Волански сделку много лет назад.

Но боль от этого не уменьшалась, а страх не отступал. Этот мужчина, Клавдий, умирающий в душной палате, где от пыли и жары его защищал только прозрачный пластиковый занавес вокруг койки и дешевый кондиционер — Орра не знала, чем он это заслужил, но была уверена, что Поль Волански не имел права так с ним поступать. Он не дал спасти его лицо, не дал отвезти его в больницу, запретил заправлять в капельницы что-то кроме эйфоринов и базовых антибиотиков. Поль сказал прямо — ему будет спокойнее, если этот человек умрет.

Она должна каждый день отчитываться, и отчеты должны быть правдивы. Когда она начинала лечить Клавдия, была уверена, что он продержится не больше трех дней. Но приехал Карл Хоффель, привез медикаменты, зеркала и даже лабора-ассистента со взломанным обеспечением. Сам заправил все в капельницы. И она сказала Полю, что Клавдий, возможно, выживет. Полю это не понравилось.

Рядом с Клавдием постоянно ошивалась эта помощница Поля, жуткая женщина с ужасающим глазным протезом, встроенным в повязку. Орра не знала, что помощники бывают такими страшными, и представить не могла, что у них бывают такие злые лица. Зачем такое создавать? Зачем делать такие повязки, неужели нельзя было сочинить ее с двумя глазами или хотя бы соответствующим эстетическим стандартам протезом?

Будто Орре и так было недостаточно страшно. Когда она заключала сделку с Полем, давно, очень давно, у нее не было троих детей. Тогда она ничего не боялась.

Она, не удержавшись, всхлипнула, и тут же закрыла рот ладонью. Нельзя, чтобы соседи услышали. Дафна ее слышит, но не всегда правильно трактует реакции — Поль об этом позаботился. Поль долго щелкал в ее браслете рыбьей костью, а она никак не могла забрать безвольно повисшую руку.

У Поля Волански печальные глаза.

У Клавдия Франга изуродованное отекшее лицо под бинтами и пересохшие губы. Он все время пытался с ней говорить. Иногда просил обезболивающих, иногда спрашивал, когда наконец умрет, но чаще всего говорил про дочь. Просил соврать, что он поправляется, иногда просил забрать ее в город, а иногда, забывшись, просил больше не увозить ее, оставить с ним. Орра не знала, как выглядит дочка Клавдия. Жаль, что у него есть дочь. Хорошо, что они не встречались.

У Марш Арто красный глаз и синяя светящаяся точка на повязке, бледная усмешка, жуткая меховая куртка в истекающей жаром пустыне. Она просила врать Полю в отчетах. Сказала, что если Поль узнает, что Клавдий поправляется, он его убьет. Говорила, что Карл Хоффель согласился, но у Карла Хоффеля не было троих детей и он явно не боялся Поля.

Орра закрыла лицо руками, попыталась вытереть слезы мокрыми пальцами. Нельзя, чтобы ее видели такой. Травмирующую демонстрацию непреодолимого негатива детям Дафна, даже оглушенная Полем, ей не простит.

Она не будет врать Полю. Ей жаль Клавдия, жаль его дочь, и даже Марш Арто как-то иррационально жаль, хотя жалеть виртуального ассистента — признак наступающего безумия, все равно что рыдать над сломанным тостером. Но она не будет врать Полю. И будет поступать так, как захочет Поль, а не она. Не Марш, не Клавдий. Даже не его дочь.

Орра снова всхлипнула, сорвала с шеи платок и вытерла лицо. Арто все же сука, знала ведь, что она по-другому не может, и все равно сегодня просила обманывать Поля, рассказывала, какой Клавдий хороший человек и как будет несправедливо, если Поль его убьет! Ну почему, ей и так страшно, тошно и мерзко от самой себя! За что Арто так с ней, неужели думает, что ей мало…

За дверью раздалась какая-то возня. Орра торопливо достала из кармана спрей от отеков и, зажмурившись, быстро обрызгала лицо. Вот так, теперь у нее просто красные глаза, как будто она всего лишь устала на работе.

Орра показала датчику браслет, и дверь медленно отъехала в сторону, обнажая холодную домашнюю темноту.

Молли и Хамиш должны были вернуться через час, Орра вызвала им няню. Дома остался только Меир, ему уже тринадцать, и Дафна разрешала оставлять его одного до шести часов. Иногда даже настаивала.

Орра не ждала, что Меир выйдет ее встречать. Он наверняка сидит в своей комнате, нацепив очки, и размахивает руками, управляя каким-нибудь шатлом в сетевой игрушке.

Ну и хорошо. Не нужно, чтобы он видел непреодолимый негатив. Она только проверит, все ли в порядке, и не будет его тревожить.

Орра скинула сандалии на циновке у входа, пригладила волосы и медленно прошла по гладким теплым плитам пола, пытаясь убедить себя, что все в порядке. Няня десять минут назад отправила ей фотоотчет, Меир никуда не выходил из дома, и за дверью его комнаты слышится привычный шорох консолей.

Она медленно провела ладонью по двери. Ее прикосновение словно стирало краску, и белый пластик в этом месте становился прозрачным. Меир не разрешал ей открывать дверь, но Дафна оставила такую возможность для физического контроля. Это было надежнее, чем доверять камерам, которые можно было завесить или взломать.

В комнате Меира было темно. Орра видела, что он сидит на платформе для выхода в сеть, спиной к ней, и его лицо лишь слегка подсвечено снизу. Он действительно размахивал руками, и все было хорошо, нужно затемнить пластик и идти на кухню варить кофе.

Но в последний момент Орра заметила, что кто-то сидит на его кровати. Темная, сгорбившаяся фигура, совершенно неподвижная, и Орра видела, что она неотрывно смотрит на ее сына.

— Аве, Дафна, — прошептала она. — Открой дверь.

— Установлен прямой запрет на нарушение личного пространства.

— Открой дверь, ребенку угрожает опасность, — громче сказала Орра.

Она знала, что стучать бесполезно — Меир не услышит через наушники. И направлять ему запросы, слать сообщения — он ничего не услышит и не примет.