Малой кровью

Гарнизон на Гогланде был невелик. Базировалась батарея дальнобойных морских орудий (для подвоза к ней снарядов со склада и построили узкоколейку), кроме нее квартировал учебный батальон морской пехоты и строительная часть, возводившая аэродром. За порядком присматривала комендантская рота, а с воздуха все хозяйство прикрывал дивизион ПВО двухбатарейного состава — в него-то и прибыли куйбышевские курсанты, встали на довольствие и заселились в солдатскую казарму. * * *

Командир дивизиона подполковник Брагин словно бы задался целью привести свою жизнь в соответствие с фамилией: пил без просыпу. Трезвым его Яков после прибытия не видел ни разу. И ладно бы тот пьянствовал вдали от глаз подчиненных, на дому или запершись в штабе, так ведь нет, шлялся повсюду, распекал всех подвернувшихся по делу и без дела заплетающимся языком. И приказы отдавал странные, которые чаще всего никто не спешил исполнять, — к вечеру подполковник доходил до такой кондиции, что забывал все на свете, в том числе и собственные распоряжения.

Среди личного состава бродил упорный слух, что командовать дивизионом Брагину остались считанные дни, не сегодня, так завтра прибудут на остров люди в форме с краповыми петлицами и увезут подполковника, причем уедет он, вполне возможно, в наручниках. Не за пьянку арестуют, понятное дело. Наоборот, сорвался в штопор подполковник пару недель назад из-за того, что никаких сомнений в своей дальнейшей судьбе не испытывал. И как-то все неурядицы Брагина народная молва связывала с недавним перелетом через полстраны немецкого «Юнкерса», — того самого, что демонстративно приземлился в Москве возле динамовского стадиона.

Яков в этой версии несколько сомневался, все же «Юнкерс» летел не через Прибалтику, значительно южнее, и не могло быть ни малейшей вины Брагина в том, что самолет-нарушитель не сбили. А с другой стороны, многие головы в ВВС и ПВО полетели, и кто знает, какие знакомства и связи были у подполковника с уже арестованными офицерами.

Поначалу казалось, что дисциплина в части с таким командиром укатилась к чертям, и никаких новых знаний и умений курсанты здесь не получат, — но на деле все обернулось иначе. Командир и часть существовали сами по себе, в разных измерениях, и службу зенитчики несли исправно. Дивизион тащил на себе майор Петренко, замкомандира по боевой подготовке. Опытный офицер, две войны прошел (в Испании и в Монголии), и по части дисциплины строг, не забалуешь.

Обучение курсантов тоже курировал Петренко. Вообще-то их военно-учетная специальность навыков стрельбы по вражеским самолетам никак не предусматривала. Будущим лейтенантам надо было, если призовут из запаса, уметь командовать техническим взводом батареи, а если повысят — технической ротой дивизиона. Следить за исправностью прожекторов, транспорта, дизельной энергетической установки и т.д. А если что сломается, организовать по возможности ремонт на месте, в полевых условиях. Все-таки парней обучали на инженеров, а не на кадровых офицеров.

Однако у майора Петренко обнаружились свои понятия о том, как и чему надо обучать «партизан». И во время вводного инструктажа он сказал так:

— Офицер-зенитчик — если он хороший офицер — должен уметь всё. Чтобы суметь подменить в бою любого из коллег-командиров, кто вышел из строя. И даже в крайнем случае любого бойца подменить, хоть наводчика, хоть прожекториста. А если вражеская пехота прорвется к батарее — должен суметь организовать наземную оборону. Мы вас всему не научим. Не успеем, времени мало. Но самые азы дадим, что бы в случае чего не тыкались слепыми котятами, не зная, с какой стороны к орудию поступиться.

Как сказал, так и стало. Теперь Яков знал, с какой стороны подступиться к 37-миллиметровой автоматической зенитке (а впереди было знакомство с 76-миллиметровками второй батареи). Наверняка и близко не уложился бы в нормативы по времени, но подготовил бы орудие к бою. И мог открыть из него огонь. Попал бы или нет, вопрос отдельный, учебные стрельбы затевать на боевой позиции запрещено, для того на материке есть полигоны с планерами-мишенями.

Наверное, Петренко был прав в своем подходе к обучению курсантов. Беда в том, что дополнительные знания и умения «партизаны» получали не вместо изучения той матчасти, за которую им предстояло нести ответственность, — а в качестве дополнительной нагрузки. Личное время превратилось в понятие абстрактное. Чтобы, например, постираться, — приходилось отрывать время ото сна. На многое другое тоже. Желание вздремнуть стало постоянным и навязчивым. И дремали, — если негаданно выпадали редкие свободные минуты. Яков, когда ехал сюда, намеревался писать Ксюше каждые два-три дня. Угу, как же... Первое, оно же пока последнее письмо написал лишь в день присяги, — зато уж поведал обо всем, о чем можно рассказывать без разглашения военной тайны.* * *

— Даже не знаю теперь, удастся ли вам здесь сборы завершить, — сказал Петренко. — Скоро на острове такие дела начнутся, что некогда станет и учить, и учиться. Пушки наших морячков (он кивнул в ту сторону, где над береговыми утесами торчали броневые башни с хищно вытянутыми хоботами орудий) как кость в горле что немцам, что финнам. Здесь два фарватера, севернее острова и южнее, оба батарея «чемоданами» накрывает, и ориентиры пристреляны. Значит, станут нас бомбить, а вы, недообученные, толком помочь не сможете, только под ногами путаться будете. Вас бы по уму на берег сейчас, в тыловую учебку. Но пока приказ из бригады не поступил, продолжаем обучение. Заканчивайте с оружием и... что у вас там дальше по плану, старшина?

— Обед, затем практическое занятие, товарищ майор, — доложил Гонтарь. — Тема: «Методы определения и устранения неисправностей полевой дизель-электростанции ЗИД-4», проводит занятие лейтенант Карпухин.

— Понятно... Как пообедаете, Карпухина не ждите, другим будет занят. Спросите в техвзводе сержанта Бабаяна, скажете, я приказал ему провести занятие. Он парень толковый и с дэской на «ты» знаком, не хуже лейтенанта все объяснит и покажет.

Майор ушел. Гонтарь задумчиво произнес:

— Примета какая-то дурная: как форму надену, тут и здрасьте-пожалуйста, война на дворе. На срочной едва с учебки вышел, двух недель в части не прослужил — ночью тревога, все по машинам и вперед... теперь вот снова.

— В первый раз с финнами? — спросил один из парней.

— С пшеками.

— Так в Польше же мирно... С цветами вроде встречали, нет?

Гонтарь посмотрел на спрашивавшего так, что тот смутился и понял: ляпнул не то.

— Это ты в газете прочёл? Про цветы? Кого-то, может, и с цветами. А я вот этими вот руками троих ребят со сгоревшего танка доставал. То, что осталось от них. Долгих боев не было, врать не буду. Но разок даже с немчурой схлестнулись, танк у них сожгли, а они у нас два. Так мы втроем ночью, когда нас уже развели и огонь прекратили, к ним в расположение пробрались. И танк угнали, целый, не подбитый. Чтобы, значит, счет сравнять.

— Ого... И завести сумели? И с управлением разобрались?

— Дело нехитрое, танк без ключей заводится.

— Тебе за это «Отвагу» дали?

— За это мне по шапке дали, и в приказе пропесочили. Скандал-то знатный получился... Наши от всего открещивались и на поляков кивали: дескать, их работа. Немчура не особо поверила, да поди найди тот танк, его уже в Москву везли, изучать по винтику.

Таких историй о своей срочной службе и совершенных на ней подвигах Гонтарь рассказывал множество. Иные из них своим правдоподобием напоминали приключения известного барона Мюнхгаузена. Но, с другой стороны, медаль «За отвагу» ему ведь не просто так дали? Опять же старшиной в запас уволился, а солдаты срочной службы крайне редко это звание получают... Значит, были настоящие подвиги, хотя и приврать о них Гонтарь любил крепко.

— А награды нам троим наш Батя, комбриг то бишь, потом от себя лично вручил: бимбера во-о-о-т такую банку выкатил, окорок копченый и гуся цельного зажаренного. Эх-х...

Гонтарь мечтательно вздохнул, затем резко изменил тон:

— А что вы уши-то развесили, товарищи курсанты, и про дело забыли? Винтовки сами себя не дочистят. Живо заканчивайте! * * *

На последнем курсе Яков сдружился с Игнатом Гонтарем, до того не были знакомы, — Игнат восстановился год назад в КИИ после армейской службы.

Субботними вечерами часто устраивали посиделки у Игната в общежитии, Яков играл на гитаре, Игнат на гармошке, подтягивались соседи по этажу, девушки приходили... Если дело было после каникул, пили пиво из большого жбана, — домашней варки, привезенное Игнатом из дома (в другое время тот же жбан наполняли вскладчину разливным «жигулевским»). Затем кто-нибудь непременно приносил патефон, устраивали танцы... Весело проходили те вечера.

Были они, Яков и Игнат, непохожи во всем. Яков — городской мальчик из хорошей семьи, и папа, и мама с высшим образованием, а родители Игната могли похвалиться в лучшем случае законченной четырехлеткой, он приехал поступать из колхоза в Курской области и был потомственным крестьянином. Казалось бы, сама судьба предначертала Игнату шагать по наследственной стезе хлебороба. Но жил он в колхозе-миллионере, у колхоза была собственная электростанция, и колхозное начальство решило: хватит приглашать со стороны специалистов, норовящих при любом удобном случае улизнуть обратно в город, — обучим своего инженера-энергетика.

Учеба давалась деревенскому пареньку с большим трудом, вечно он копил «хвосты» и балансировал на грани отчисления. До поры спасался общественными нагрузками, был старостой этажа в общежитии, еще чем-то занимался... Но однажды не помогло даже заступничество профкома — Игната отчислили, и на той же неделе, даже не успев выписаться из общежития и уехать в родной колхоз, он получил повестку из военкомата.

Отслужил, восстановился (нужда колхоза в специалисте по энергоустановкам не пропала), и потихоньку сошелся с Яковом, хотя трудно было представить более разных людей. Но как-то сдружились, случается и такое.

Игнат уважал Якова за начитанность, за то, что тот «с пол-оборота» понимал теоретические «закавыки», ставившие в тупик деревенского парня, — и всегда был готов помочь, растолковать непонятное товарищу. Можно сказать, что Яков установил в учебе над приятелем негласное шефство. И с успеваемостью у того дело наладилось, теперь в «хвостистах» студент Гонтарь уже не числился.

Сам-то Игнат книг не читал, по крайней мере для удовольствия, только те, что требовались по учебе. Из всех искусств признавал лишь кино, а единственный раз сходив на балет, прокомментировал так: «В нашем колхозе этакие подтощалые на всю жизнь бы в девках застряли».

Зато руками он умел делать, казалось, всё. Надо врезать в дверь замок? Легко! Проблемы с электричеством или водопроводом? Монтёра или водопроводчика не вызывали, если рядом случался Гонтарь. Пришить пуговицу или заплатку? Игнат делал это быстрее и ловчее, чем иные девушки. Яков немного завидовал такой рукастости, но все же где-то в глубине души чувствовал свое превосходство — в конце концов, не умение быстро пришить пуговицу в жизни главное.