Малой кровью

Но Гонтарь свернул направо. Туда, где 11-й стрелковый корпус, оказавшийся в полуокружении, пробивался с тяжелыми боями к Нарве и Кингисеппскому укрепрайону.

Старшина Гонтарь не знал, что выбирает судьбу для семнадцати человек. Он всего лишь хотел раздобыть еды для своих бойцов. * * *

Дорога и впрямь вывела к небольшому полю, и получаса шагать не пришлось. Ближнее оно или дальнее, никого не интересовало, гораздо важнее было другое: что на поле росло. А росла там картошка, повезло так уж повезло.

Они выковыривали клубни, обойдясь без лопаток, — сапогами и ботинками разбрасывали рыхлую землю, собирали картофелины, прятали в вещмешки, кое-как обтерев. Картофель созрел не до конца, много было клубней мелких, с орех размером, так что приходилось выбирать те, что покрупнее.

— Пожалуй, хорош, — сказал Гонтарь, прикинув на вес свой «сидор». — Не жадничайте, товарищи бойцы. Своя ноша, понятно, не тянет, но шагать нам еще ого-го.

Товарищи бойцы проигнорировали эти слова, продолжали набивать вещмешки.

— Рота! Слушай мою команду! — гаркнул Гонтарь командирским голосом. — Прекратить сбор урожая! Все ко мне!

Неохотно прекратив увлекательное занятие, бойцы потянулись к краю поля.

— С голодухи точно теперь не околеем, — сказал Гонтарь, когда все собрались. — Раз так, может, не пойдем в деревню? Какие будут мнения?

Дорога здесь не заканчивалась, тянулась вдоль края поля и снова вела в лес. Может, к деревне, может, куда-то еще.

Мнения на импровизированном военном совете разделились. Одни считали, что и впрямь лучше не рисковать и деревню обойти. С их количеством боеприпасов не то что серьезный бой, но и любая стычка с немцами добром не закончится. Однако не все разделяли эту точку зрения.

— Хлеба хорошо бы промыслить, — сказал морпех. — И мясца, или курей. У нас в деревне случалось одной лишь пустой картофлей пробавляться под конец зимы. Вроде и живот набит, и есть не хочется, а сил от такого харча не прибавляется, слабеешь.

— Да и поспать бы по-людски неплохо, — поддержал другой боец. — Эту ночь на земле, прошлую на палубе, не отдохнули ведь толком, не выспались. А если выберем сеновал подходящий, часовых выставим, да и даванем минут этак пятьсот, тогда завтра будем свежие, как огурчики, вдвое больше отшагаем.

Выслушав всех, у кого нашлись резоны «за» и «против», Гонтарь принял решение.

— Пойдем в деревню. Только, сдается мне, не деревня здесь, хутор. Вы на поле гляньте. Разве колхозные поля такие? Вон, на гороховом давеча были, так здоровенное, а тут, здрасьте-пожалуйста, — соток семь от силы. И если эту картоху не вручную окучивали, то я в ней ничего не понимаю. Точно единоличники какие-то живут, или кулаки-мироеды. У нас-то их давно к ногтю взяли, а тут Советская власть только-только установилась, до всех руки не дошли. Значит, нам их раскулачить маленько не грех.

«Он что, у своих силой продукты отбирать собрался?» — изумился Яков. Он как-то считал по умолчанию, что никто из советских крестьян не откажется покормить голодных бойцов и снабдить продуктами на дорогу. Однако здесь, прав Игнат, люди стали советскими совсем недавно... И не все, наверное, стали, и не до конца. Но все же ограбить их... как-то оно... Тут же пришла другая мысль: а как назвать то, чем они только что занимались на картофельном поле? Не грабеж, конечно, но по всем признакам натуральная кража... Пора, наверное, отучаться мыслить категориями мирного времени.

На войне как на войне. Война всё спишет. * * *

Накатанная телегами дорога привела к деревянному мосту, переброшенному через ту самую речку, где они занимались рыбалкой, — заложившую большой крюк и вновь оказавшуюся на их пути.

Мост был широкий — не только телега, но и грузовик, пожалуй, проедет — и далеко не новый, но не было сомнений, что за ним присматривают: две доски настила заменены на свежие, не успевшие потемнеть. Зато дом, стоявший на холме за рекой, оказался давненько заброшен. В окнах нет стекол, доски крылечка частично провалились, и сквозь прорехи пророс какой-то кустарник. Люди, починившие мост и распахавшие картофельное поле, жили явно не здесь.

Дорога поднялась на холм, заброшенный дом стоял шагах в двадцати от нее, и теперь стало видно, что некогда имелись при нем и надворные постройки, но развалились, превратились в груды гнилых досок, едва заметные сквозь густой высокий бурьян.

Перевалив через холм, они увидели другой, а на нем группу строений, но жилой дом был там один. И в самом деле хутор, никак не деревня.

Гонтарь тут же приказал отойти назад — холм был безлесый, и на его вершине не спрятаться от взглядов обитателей хутора. И от взглядов гостей, если туда все-таки заявились фашисты.

Пошли в обход, низом, под прикрытием густо росшего молодого ельника. Подобрались, насколько смогли, не выходя на открытое место, — до хутора оставалось полторы сотни метров. Разглядеть, есть ли там кто живой, с такого расстояния не удавалось, но все же хутор казался безлюдным: не поднимался дым над трубами, не кукарекали петухи, не подавали голос собаки. Жители ушли? Или затаились, не высовываются? Или сидят под прицелом незваных гостей?

Можно было только гадать.

— Соваться дуриком туда не будем, — сказал Гонтарь. — Нужны два добровольца, разведать всё и доложить. Кто возьмется, шаг вперед.

Вперед шагнули все. Кто-то сразу, кто-то поглядев на товарищей. И Яков шагнул.

Гонтарь выбрал двоих: курсанта Габаридзе и морпеха, имени которого Яков не знал.

— Теймураз, ты за старшего. Зазря не геройствуйте. Если там немцы, живо назад. А если... ну, в общем, не дайте себя убить или повязать без шума.

— Нэ дадым. Граната в руку вазму, чека выну. Эсли схватат, взрыв будэт.

— Х-хе... Это ты толково придумал. Но чеку не выбрасывай. Если в порядке все, обратно вставишь. Граната еще пригодится.

Они укрылись в ельнике и наблюдали, как двое подходят к хутору — сбоку, так, чтобы от взглядов из окон жилого дома скрывал не то овин, не то сарай, в общем, какая-то сельхозпостройка, Яков не особо их различал.

Постройки, кстати, все были основательные, добротные. Никакого сравнения с русскими деревнями, где слепят на скорую руку сараюшку из бросового горбыля, да и ладно. Здесь даже сараюшки стояли нафундаментах из дикого камня, а у жилого дома такой же фундамент был высотой аж с человеческий рост, даже повыше, так что внизу там наверняка нечто вроде цокольного этажа. Прав Гонтарь, кулаки какие-то живут.

Разведчики, осторожно выглядывая из-за угла фундамента, понаблюдали вблизи за хутором. Потом Габаридзе двинулся вперед, а морпех прикрывал его, выставив винтовку. Затем и он исчез из вида.

Минуты тянулись и тянулись — ничего не происходило. Не слышались ни выстрелы, ни взрыв гранаты, ни крики разведчиков: мол, всё в порядке, подходите. Зашли и пропали. Словно война пробудила какое-то древнее чудище, много тысячелетий спавшее под этим холмом — и оно сожрало сначала хозяев хутора, а теперь подкрепляется неосторожно завернувшими путниками. Глотает их так, что даже граната с вынутой чекой не поможет.

От таких мыслей Яков разозлился сам на себя. Вокруг война, люди гибнут по-настоящему, а у него всё никак книжки, в детстве читанные, из головы не выветрятся.

Гонтарь, как всегда, думал о более практичных и насущных вещах. Сказал:

— Ежели хозяева там, и ежели угощать чем будут, так не берите у них ничего ни в коем разе. Только те продукты забирайте, что сами выберете.

— Крысомором попотчевать могут? — спросил один из морпехов.

— Был у нас случай в Польше... Старушка-полячка, приятная такая на вид, улыбается: отведайте, мол, панове жолнежи, млека, корову подоила, мол, тока что. А нас пятеро, и четверо отведали, а я не стал. Не пью молока вообще. Случай в детстве был: мать пасынковать помидоры отправила, а день жаркий, выпил потом молока парного кружку, а перед тем помидорами неплохо так подкрепился... А к вечеру здрасьте-пожалуйста: такая мировая революция в брюхе случилась, что два дня и две ночи с толчка не слезал, чуть все кишки не высрал, а уж болело там, словно ножами изнутри кромсали. Молока с тех пор в рот не беру, а помидоры потихоньку начал есть недавно совсем. Вот... И тех четверых, значит, так к вечеру скрутило, что всех в санбат. Не знаю, что там за отрава была, выжили или нет после нее, но в часть не вернулись. Нас вскоре передислоцировали, не сложилось в санбат сходить да разузнать, чем всё кончилось.

— Но полячку ту хоть нашли? — спросил тот же морпех. — За такие дела надо к стеночке прислонять.

Ответить Гонтарь не успел. Со стороны хутора показался разведчик. Один, морпех. Трусцой направился к ельнику, под горку бежалось ему легко.

— Нет там никого, — докладывал вскоре морпех. — Мы все закоулки не осмотрели, но куда заходили, везде пусто. А вещи многие на местах остались. Кровати застелены, посуда в буфете... Люди только ушли, и скотину увели, даже куриц из курятника забрали.

— В лесу от войны отсидеться думают, — решил Гонтарь. — А Теймураз где?

— Мы там что-то вроде коптильни нашли. Вкусно так пахнет, недавно коптили, видать. Он отыскать хочет, где копчености они держат. Может, не всё с собой позабирали.

— Пошли, парни, вместе поищем, — приказал Гонтарь. — Не в подполе, так в погребе что-то отыщется.

Они выбрались из ельника на дорогу, открыто пошагали к хутору.

— Ежели вдруг замечу, — сказал Гонтарь будничным тоном, — что кто-то что-то кроме еды взять решил, тот с нами дальше не пойдет. Тот здесь останется, связанный. И записочка для хозяев: мародер, дескать.

Как отнеслись морпехи к этому предупреждению, неизвестно. Яков после истории с курсантом Федоркиным поверил старшине безоговорочно. Как сказал, так и сделает.

Они преодолели половину расстояния до хутора, и Яков, так уж получилось, смотрел в тот момент на какую-то постройку под двускатной крышей и без окон, лишь с небольшими отдушинами в верхней части стен. И он прекрасно видел, как небольшая дверца, прикрывавшая лаз на чердак, распахнулась, словно от резкого толчка изнутри.

— Ложись!!! — заорал Гонтарь, тоже увидевший.

Яков чуть промедлил, слишком всё случилось неожиданно, и успел заметить, как там, в черном провале лаза, расцвели огненные цветки выстрелов. Он рухнул ничком в дорожную пыль с чувством дежа вю: опять засада, опять пулеметный огонь в упор, сколько же можно... Эпизод 2. Клятва в грозу

Бикхан вернулся с работы, с вечерней смены. Зашел в летник, позвал:

— Дедушка!

Никто не откликнулся из крохотной кухоньки. Странно... Обычно в это время дед всегда находился там, заканчивал готовить ужин к возвращению внука. Обед в бригаде был общий, готовила его кухарка Стеша, а завтракали и ужинали сами, по отдельности.

Вышел старый по какой-то надобности? Заглянул к соседям, обнаружив отсутствие лука или соли? Тогда скоро вернется... Бикхану не терпелось поговорить с дедом, рассказать о новых проблемах с бригадиром Ферапонтовым.

В последнее время их с бригадиром отношения застыли в шатком равновесии. Бикхан не раздувал историю с уехавшими к геологам баранами, понимая, что бригадир и сторож будут от всего отпираться и обвинять в клевете. Ферапонтов тоже ничего враждебного не предпринимал, и, казалось, выжидал, когда Бикхану исполнится восемнадцать и его призовут, благо ждать осталось недолго.