Я и мои друзья

Мало-помалу мы с Симушом стали ко всему привыкать, и такая жизнь начала нам даже нравиться. Но тут случилось событие…

Как-то в лагерь прикатил газик председателя колхоза. Каково же было наше удивление, когда из кабины вместе с Иваном Ивановичем появился… Якруш! Он хмуро посмотрел на нас и, переминаясь с ноги на ногу, стоял у машины. Иван Иванович легонько подтолкнул Якруша — не стесняйся, мол, двигай. И, улыбаясь, сказал:

— Вот, еще одного героя привез. Скучновато ему в деревне. Возьмете?

— Отчего же! — ответил начальник лагеря.— Пополнению мы рады. Верно, ребята?

Мы молчали.

Николай Иванович переглянулся с председателем и сделал вида что ничего не заметил. Тут-то Якруш сказал Ивану Ивановичу:

— Что я вам говорил? Отвезите меня обратно. Не хочу я сюда!

— Э-э, так не пойдет! — решительно взял его за плечи Николай Иванович.— Ты же пионер! Значит и для тебя существует дисциплина. А пионер всегда там, где он нужен. Пошли!

И Николай Иванович повел Якруша к палаткам. Председатель колхоза, улыбаясь, посмотрел им вслед, потом внимательно взглянул на нас с Симушом, неопределенно хмыкнул, сел в машину и уехал.

Симуш ткнул меня в бок.

— Видал? — прошептал он.— Ну, теперь начнется! Драпать отсюда надо, точно тебе говорю. Этот Якруш выкинет еще штуку!

— Поживем — увидим,— неуверенно ответил я.

А сам подумал: «Уж если драться полезет, так это просто ему не пройдет! Не в деревне! На пионерской линейке сразу приструнят!»

Первое время все вроде было спокойно. Якруш вел себя тихо, не озорничал и не придирался. Даже в споры старался не вступать, хотя страсть как любил спорить. Якруш гордился тем, что он «городской», видел больше и читал больше нас. И этим тыкал нас в глаза, стоило ему возразить, как он выходил из себя и начинал драку. А тут ходит, помалкивает.

Прошла неделя. И Якруш, что называется «сорвался». Натура не выдержала. Побил Антошу. Тот нашел где-то-спелую землянику и притащил горсть ягод, чтобы похвастаться. Якрушу захотелось ягод попробовать, но Антоша не давал. И Якруш его ударил. На вечерней линейке Николай Иванович его так отчитал, что Якруш стоял ни жив, ни мертв. Но мы с Симушом видели, что он затаил зло. Особенно на нас с Симушом, потому что мы заступились за Антошу. Якруш, вставая в строй, так выразительно покосился в нашу сторону, что мы поняли — война объявлена!

Прежнее наше благодушное настроение лопнуло, как мыльный пузырь! Теперь только и жди пакостей.

В эту пору поспела и клубника. Работать нам довелось по-настоящему. В иной день весь отряд по пять-шесть часов не уходил с грядок. Клубники было так много, что машина, прикрепленная к нам для перевозки ягод, не успевала вывозить собранный урожай.

У каждого из нас была норма: собрать по две корзины клубники в день. Лентяй Якруш еле-еле успевал. Он чаще в рот клал клубнику, чем в корзину. Заметив, что тощий Тимуш опережает всех и собрал третью корзину, Якруш пристал к нему: дай, мол, я сдам. Тимуш воспротивился. Тогда Якруш, будто нечаянно, толкнул и опрокинул его корзину. Ягоды рассыпались по земле. Это заметила Катя и подскочила к Якрушу.

— Как ты смеешь? На стыдно? Собери ягоды! — потребовала она.

— Еще чего! — набычился Якруш.

Он уже собрался уходить, но Катюша вцепилась в его рубаху.

— Собери! — повторила она.

Якруша словно муха укусила. Не помня себя, он размахнулся и хотел ударить Катюшу. Но та вдруг присела, и Якруш, потеряв равновесие, шлепнулся на землю. На громкий смех и крик ребят прибежали и мы с Симушом. Якруш, поднявшись, отряхивал с колен пыль.

— Ну, подожди! — погрозил он Катюше.— Я с тобой еще посчитаюсь!

Хмуро посмотрев на наши решительные лица, подхватил пустое ведро и скрылся за деревьями.

Шел день за днем. Незаметно лето перевалило на вторую половину. Жизнь в лагере протекала своим заведенным порядком. Мы купались, трудились в саду, отправлялись в туристические походы, пели у костра пионерские песни. Начали созревать яблоки. Теперь каждое звено, каждый пионер боролись за лучшие показатели. Около столовой к завтраку всегда вывешивалась свежая «Молния».

С Симушом мы по-прежнему держались вместе. Как-то обходя свой участок, мы натолкнулись на странную яблоню. На ней не было яблок. В то время, когда ветки других деревьев провисали под тяжестью урожая и под них приходилось ставить подпорки, эта безмятежно шелестела пустой листвой. Мы удивленно переглянулись.

— Что бы это значило? — спросил я Симуша.

— Видно, померзла весной. Не цвела,— ответил он.— Вот и не уродилось ни одного яблока.

И тут я увидел на верхушке красное спелое яблоко.

— Смотри! — показал я Симушу.— Яблоко! Большущее! Ой, какое яблоко!

— Где? Где же? — силился разглядеть его Симуш.

Наконец, разглядел. Яблоко и в самом деле было на редкость спелое, красное, заманчивое. Я таких крупных что-то и не видывал. У Симуша вспыхнули глаза.

— Достанем? — предложил он.— А вдруг это какой-нибудь необыкновенный сорт? Может, ветку кто-то уже обобрал? А это яблоко не заметил?

— Не знаю,— пожал я плечами. Но яблоко и мне захотелось попробовать. А что? Может, так оно и есть, как говорит Симуш. Обидно, если мы никогда не узнаем, что за вкус у этого сорта. Но, смерив глазом расстояние до яблока, я спросил Симуша:

— Как же мы его достанем?

Симуш ни слова не говоря, разбежался, подпрыгнул, уцепился за толстый сухой нижний сук и вскарабкался на дерево.

Он быстро добрался до верхних веток, но яблоко висело почти на конце одной из них, и как Симуш не ловчился, дотянуться до него не мог. Он тряс ветки, качал ствол яблони, но все было безуспешно. Снизу я подавал ему советы. Изловчившись, Симуш уже было почти дотянулся до яблока, как вдруг раздался предательский треск, ветка надломилась и Симуш грохнулся вниз. Я так и похолодел. «Ну, все! — мелькнула мысль.— Или ногу сломал, или разбился.. А ветка!! Что теперь будет?!»

Я кинулся к Симушу. Он лежал под яблоней и смотрел на меня большими испуганными глазами. Не успел я и рта раскрыть, он прижал палец к губам и зашипел, как гусь:

— Тс-с! Тихо! Услышат…

Я упал рядом с ним на землю и также шепотом спросил:

— Что делать? Ой, и попадет теперь!..

— Надо что-то придумать. Иначе худо станет,— отвечал Симуш, оглядываясь.— Выгонят из лагеря. Как пить дать!

Убедившись, что никто нас не видел, мы вскочили и убежали из сада.

Дед Степан обнаружил сломанную ветвь на другой же день. И, конечно, сказал об этом Николаю Ивановичу. Лагерь загудел, как разбуженный улей. Нас немедленно собрали на «линейку».

— Кто сломал яблоню? — строго спросил Николай Иванович, хмуро оглядев строй.— Думаю, что тому, кто это сделал, лучше признаться сразу. Все равно мы узнаем об этом! Ложь никогда не может остаться в тайне. Ну, так кто же?

На площадке воцарилась мертвая тишина. Все затаили дыхание. Я понуро уставился в землю. Как же, признайся! А чем это кончится? Выгонят из лагеря, да еще оповестят родителей, дойдет дело до правления колхоза! Ого, тогда будет дело! Нет уж, дудки! Пускай других дурачков поищут. Мне показалось, что и Симуш думал так же. Я слышал, как он обиженно сопел за моей спиной.

Молчание ребят, видно, рассердило Николая Ивановича. Он раздраженно заходил взад-вперед перед строем. Неожиданно круто повернувшись, он уставился на Симуша.

— Ты чего дрожишь, как в лихорадке? — спросил Николай Иванович.— Что с тобой?

Симуш молчал. Взгляды ребят обратились в нашу сторону. Симуш то бледнел, то становился пунцовым, как галстук на его шее, но не отвечал.

— Ему нездоровится, Николай Иванович,— пришел я на помощь другу.— Еще с утра жаловался. Голова…

— Ах, вот оно что… Нездоровится… Придется вызвать врача… — заметил Николай Иванович. Потом подумав, обратился ко воем.— Вижу, виноватых нет. Так, что ли? Будем считать, что это сделал кто-то посторонний. Но если я ошибаюсь и есть пионер, которому не хватило смелости признаться в содеянном, считаю, что он сделал второй дурной проступок, и, на мой взгляд, более тяжкий чем первый. Больше мне сказать нечего. Разойдитесь, и пора за дело!

Николай Иванович резко повернулся и ушел в свою палатку. Весь отряд смотрел ему вслед, не проронив ни звука. Также молча, мы разбрелись кто куда. Но у меня осталось впечатление, что Николай Иванович догадался, кто виновник. «Неспроста он смотрел так на нас,— думал я.— Решил подождать, пока сами скажем об этом. И как он мог догадаться? И почему учителя все наперед знают? Ничего от них не скроется!»

Какой-то шум привлек мое внимание. Это девочки собрались возле своей палатки и о чем-то спорили. Слышен был голос Катюши.

— Таких пионеров исключать надо! — громко говорила она.— Он недостоин своего звания! Когда узнаем, кто это сделал, поставим вопрос об этом на пионерском сборе!

Я взглянул на Симуша. Лицо у него было серое. «Ы-ых! — разозлился я на Катюшу.— Можно подумать, что у нее ошибок не бывает. Сначала надо разобраться, как все случилось, а потом решать! А то — исключать! Сразу! Ну и язык же у нее, как осиновый лист трепещет!»

Мы с Симушом пошли к пруду. Выбрали место подальше от лагеря, сели. Вокруг — тишина. Солнце купается в воде, шелестят листья от легкого ветерка, посвистывают в камышах птахи. Симуш угрюмо молчит, о чем-то думает. Я не выдержал, спросил его:

— Думаешь, значит?

— Думаю и тебе советую,— недовольно буркнул он.

— У лошади голова больше, пусть она думает,— пошутил я. Симуш зло покосился на меня, но, ничего не сказав, вдруг встал и ушел.

Весь день мы не разговаривали. Держался он как-то обособленно, не играл со всеми в футбол, не появлялся на волейбольной площадке. Все время старался уединиться. И если ему кто мешал — сердился. Но к ужину вроде повеселел, заговорил со мной, как ни в чем не бывало. Я думаю, что он мне объяснит что-либо, но Симуш помалкивал. Так в таинственном молчании он отправился спать.

А утром нас ожидало событие. Николай Иванович объявил, что вчера он нашел у себя записку.

— Вот она,— сказал он, показывая клочок бумаги.— Слушайте, я ее вам прочитаю: «Яблоню сломал Н. Е. К. Своими глазами видел. Подписываться не буду, потому что от таких хулиганов, как Н. Е. К., можно ожидать что угодно. Орлиный глаз». Как видите,— сказал он после паузы,— автор записки свою подпись все-таки поставил. Не очень оригинальную, но…

Я с удивлением оглянулся на Симуша. Он и глазом не моргнул, как будто бы его это не касалось. «Неужели Симуш до этого додумался?» — не поверил я, хотя был абсолютно убежден, что это его рук дело. Просто некого было заподозрить. И потом — мы-то знали кто виновник! «Это ужасно! Это просто нечестно!» —возмутился я.

А ребята зашумели.

— Что значит — Н. Е. К.? Кто он? И кто написал эту записку? Оба трусы! Пускай выйдут из строя, поглядим, что это за герои!..

Неожиданно все замолчали. В напряженной тишине из строя шагнули Якруш и Гоша. И тут все догадались, что инициалы — Н. Е. К.— этих ребят. У Якруша фамилия — Никишов, имя — Евграф, а отчество — Кириллович, а у Гоши — Николаев Егор Константинович. Надо же! Но кто тогда из них сломал яблоню? Все посмотрели на Николая Ивановича.

И вдруг я почувствовал, что Симуш заволновался. Он начал переминаться ни с того ни с сего, ковырять носком сандалия бугорок на земле.