Твердые орешки

Святые слезы

У нас в классе есть такая Оля Чубасова. Девочка как девочка, вот только болтунья страшная. Всюду она бывала, все она читала, все она знает. Соберет на переменке подружек и давай руками всплескивать: «Ой, девоньки, что я знаю!.. Ой, девоньки, что я видела!»

Так вот эта самая Оля однажды заявила, что ей ночью ангел приснился. Такой красивый, с белыми крыльями и большим пропеллером на спине. Девочки очень удивились, замолчали, а потом тревогу забили: «Почему ангел?», «Откуда ангел?» И правильно сделали, что тревогу забили, потому что там, где ангелы, там и до бога недалеко. А бога, ангелов и чертей на свете нет. Это все знают.

Собрали мы звено, и начали выяснять, откуда к ней в сон ангел забрался.

Оля охала, пожимала плечами, а потом вдруг сказала:

— Знаете, ребята, это мне, наверное, просто вертолет приснился.

Все засмеялись, а я подумал: «Нет, тут что-то не так! Тут Оля чего-то не договорила. Оля, конечно, в бога не верит! Но почему же ей такие сны снятся?»

Дома я спросил у бабушки:

— Бабушка, ты в бога веришь?

— Господь с тобой! — сказала бабушка. — Как ты можешь задавать мне такие вопросы? Ты же знаешь, что я член партии с 1922 года!

Я потом пожалел, что спросил ее об этом, потому что моя бабушка действительно в бога не верит, наоборот, она очень активная бабушка. Она на каждых выборах в агитпункте дежурит, а я поддежуриваю ей: газеты раскладываю, объявления развешиваю, в общем бегаю по ее поручениям.

А вот во дворе у нас живет другая бабушка, Василиса Пахомовна. Так та в бога верит. Это точно. Я это еще тогда понял, когда она меня и Павку весной крашеными яйцами угощала. Дома у нее в углу фотография бога висит, а под ней коптилка горит. Сама Пахомовна, говорят, в каком-то соборе служит. К ней даже настоящие попы ходят, бородатые, в длинных юбках.

У Пахомовны-то я и решил все узнать. Прихожу в воскресенье утром, а у нее в гостях поп сидит, она его чаем поит.

— Ну, с чем пожаловал? — спрашивает Василиса Пахомовна.

— Я насчет бога к вам, — говорю. — Вы-то, наверное, знаете, есть он или нет его…

Посмотрела старушка на попа, а он блюдечко с чаем отодвинул и ко мне обращается:

— Похвально, отрок, что господом нашим интересуешься — А потом говорит Пахомовне: — Обязательно своди его, сестра Василиса, в наш собор, приобщи к вере господней. А для убеждения покажи ему животворную плачущую икону богоматери нашей!

«Этого еще не хватает! — подумал я. — Мне, пионеру, в церковь ходить!»

А Василиса Пахомовна говорит:

— Обязательно приобщим, обязательно… Ты, малец, во дворе меня подожди. Я сейчас соберусь и выйду. В собор пойдем.

Выскочил я от нее и тут же хотел сбежать. Но потом подумал: «Нет, отступать не годится. Я пионер и обязан разоблачать религию. А в бога никто меня верить не заставит. Пойду, и все! Чего мне бояться?»

Не прошло и минуты, выходит Пахомовна с попом.

— Идем, — говорят, — на такси сядем — скорее в соборе будем.

— Хорошо, — отвечаю. — Только я позади идти буду, чтобы вам не мешать. (Очень мне нужно, чтобы все видели, как я со святыми по городу расхаживаю!)

Тут поп говорит:

— Лучше впереди шагай: у тебя ноги молодые, быстрее ходят.

А я удирать и не собираюсь, и пошел вперед, и в такси первым вскочил…

Долго мы ехали, пока на окраине не очутились. Заехали во двор, что за собором, и вышли из машины. Василиса Пахомовна посмотрела на батюшку, а потом спрашивает у меня:

— Может, ты для начала благословение примешь?

— А оно не горькое? — спрашиваю. — В пилюлях или порошках?

— Бог с тобой! Что ты говоришь? — всплеснула руками Пахомовна. — До чего дитя темное!.. Тебя батюшка крестным знамением осенит, перекрестит, понял?

— Э-э, нет! — замахал я руками. — Я не за этим сюда приехал. Вы мне сперва докажите, есть бог или нет, а там видно будет.

— Ладно, — говорит батюшка. — Веди его, сестра Василиса, к слезоточащей иконе, а потом ужо ко мне приведешь.

Вошли мы в собор с какого-то черного хода. Прошагали через пустынный зал и попали в небольшую темную комнату. Пока глаза к мраку привыкли, я думал, что пусто в ней, а потом разглядел у стены кучку людей. Еще через минуту начал я различать на потолке и на стенах разные фигуры. Все они были с крыльями и летали или сидели на облаках, как на подушках. Это, конечно, святые были нарисованы. Тут и я подумал: «Вот насмотришься такого, и ночью тебе не только ангелы, но и черти приснятся». А Пахомовна держит меня за руку, крестится и говорит шепотом:

— Здесь она, богоматерь наша. Слезы проливает.

— Где? — спрашиваю я и чувствую, как у меня мурашки по спине забегали. Старушки стоят, что-то бормочут, а воздух вокруг нафталином пахнет.

Отстранила Пахомовна старушку, что передо мной стояла, и увидел я эту плачущую богоматерь. Оказывается, она не живая, а нарисованная, в раме. Глаза у нее большие, печальные, и из них через каждую минутку по слезинке выкатывается. Мне даже немного жалко ее стало. Потом я тихонько спросил у одной старушки:

— Бабушка, а бабушка! Как это делают, что у нее из глаз вода капает?

— Цыц, безбожник! — прошептала старушка. — Это чудо! Это святые слезы, а не вода!

«Но ведь откуда-то они берутся? Не с потолка же текут», — подумал я про себя. Однако вокруг иконы ничего такого не было. Стоял я, стоял, слушал, как старушки бормочут, и скучно мне стало. Вдруг вижу — справа в стене дверь, каким-то ковриком завешена. «Дай, — думаю, — загляну туда. Может быть, там чудеса поинтересней?»

Пахомовна стоит на коленях, молится, обо мне забыла. Я тихонько к двери. Приподнял коврик — и туда.

Захожу, а там еще темнее, чем в комнате, где икона плачет. Начал я присматриваться и вижу, что у самой стены какая-то стеклянная банка висит, а в ней вода. «Может быть, здесь лаборатория какая-нибудь?» — думаю. И тут я увидел, что у банки внизу кран, а от него две резиновые трубки прямо в стенку уходят. Потрогал я кран рукой и чувствую, что он еле-еле откручен. Я страшно не люблю, когда что-нибудь не до конца сделано: взял да и открутил кран полностью. Трубки вздрогнули, выпрямились, и вода в банке стала быстро убавляться. Вот так лучше. Это работа!..

Вдруг, слышу, за стенкой шум поднялся. «Что бы это могло значить? Может, новое чудо? Может, икона заговорила?»

Выбежал я снова в комнату, где икона стоит, и вижу картину: у богоматери из глаз слезы фонтаном бьют, на метра два каждый, совсем как у клоуна в цирке. И лицо ее от этого даже веселей стало, как будто улыбается. А старушки — кто крестится, кто ругается, и все воду с платьев отряхивают.

Хотел я обратно побежать, воду закрутить, но тут почувствовал, что меня кто-то крепко за ухо взял. Обернулся, вижу — Пахомовна. Глаза злые, горят, а сама сквозь зубы цедит:

— Ах, ты, безбожник! Что натворил? Все твоим родителям расскажу, достанется тебе!..

Я уж не помню, как домой пришел. Сначала бежал и волновался, даже оглядывался, не бегут ли за мной, а потом смех меня начал разбирать. «Так вот, — думаю, — как попы чудеса делают!»

Дома я, конечно, бабушке все рассказал. Она мне на это:

— Ну, раз уж ты узнал, как святые слезы делают, так ты и ребятам об этом расскажи.

И недавно на сборе звена я делал доклад «Религия — опиум для народа» и разоблачал поповские чудеса. Когда о плачущей иконе говорил, так даже на доске схему нарисовал: банку с водой и резиновые трубки, по которым «святые слезы» в нарисованные глаза текут. Между прочим, Оля Чубасова с места мне чудеса разоблачать помогала.

Вот я и думаю: «Наверное, сама там побывала…»