Твердые орешки

Палатка, в которой…

В нашей палатке четыре койки. Моя стоит слева у входа, за мной — койка Саши Кикнадзе, против меня место Женьки Быкова, а за ним — Веньки Чижа. Венькина настоящая фамилия Чижевский, но все зовут его просто Чижом, даже вожатые.

Мы уже восьмиклассники, вернее — всего месяц, как закончили седьмой класс и в восьмом еще не учились. Поэтому когда я говорю «ученик восьмого класса», мне кажется, что обманываю…

Сегодня четвертый день смены. Я все еще не могу привыкнуть к новому месту. Сколько раз ни отдыхал в пионерском лагере, всегда одна и та же история: верчусь, кручусь, никак не могу заснуть, а утром хоть за ноги стаскивай.

Теперь новая история: засыпаю-то я поздно, а просыпаюсь чуть свет. Ночью обязательно снится, что я лечу в какую-то пропасть. Иногда даже просыпаюсь — дух захватывает!

Утром в лесу птицы поют так громко, что в ушах колоть начинает. Дятлы над головой долбят часто-часто, а внизу в стволах гулко отдаются удары. Если затаить дыхание, слышно, как из-под птичьих коготков кора осыпается… Когда я открываю глаза, то начинаю жмуриться: солнечные лучи, как иглы, прошивают палатку то там, то здесь, как будто ткут ее.

Воздух на рассвете тугой, прохладный; вдохнешь, и кажется, до самых пальцев достает. В палатке еще сумрачно, точно туманом заволокло. И вдруг невидимая рука отклоняет густые ветви, и на палатку падает яркий желток. Он чуть колышется, как будто дышит, и разливается все шире и шире. Это солнце свой обход начинает. Я снова закрываю глаза, и меня всего обволакивает ленивым теплом. Солнце переходит на койку Женьки Быкова, потом захватывает Сашино место, а в полдень три четверти палатки залито горячим светом. Только в углу, где койка Веньки Чижа, солнца не бывает. Здесь над палаткой густая листва, лучам не пробиться. Чиж всегда тень ищет. Он и сейчас укрыт с головой, а ноги торчат из-под одеяла. Я смотрю на его подушку, из-под нее коробок выглядывает. Я знаю, там папиросы. Венька иногда бегает в уборную или за территорию лагеря, чтобы покурить. Когда вожатых поблизости нет, он вытягивает из кармана уголок пачки и, подмигивая, спрашивает: «Покурим, что ли?» Но ребята хихикают и не берут. У него только длинный Захар из третьей палатки папиросы «стреляет» или просит: «Оставь долю!»

Я Веньку не понимаю. Так он вроде парень толковый. И читал много и модели всякие делает, а вот от ребят в стороне держится. Бродит где-то на хозяйственном дворе и всегда на линейку опаздывает. Его за это «отшельником» прозвали…

До горна еще минут десять. Я достаю из тумбочки журнал «Юность» и смотрю картинки. Я уже весь его прочитал, даже стихи, а других книг у меня нет: библиотека только завтра откроется.

И вдруг: «Трат-та-та-та!» — звонко раскатывается по лесу, словно кто-то в огромный медный таз колотит. Звук несется по центральной аллее между палатками, потом бросается в стороны, бьет по стволам и сучьям и, рассыпаясь на мелкие осколки, тонет в глубине леса.

«Ура-а-а! Подъем! Подъем!» — несется со всех сторон, и десятки ног шлепают мимо нашей палатки.

А мы лежим. То есть мысленно я тоже бегу к стадиону и даже чувствую, как щекочет ноги мокрая трава, но тело не двигается. Какой-то голос внутри меня говорит: «Торопиться некуда. Торопиться некуда!»

Еще на рассвете, как только я открыл глаза, мне показалось, что что-то произошло. Нет, не со мной, конечно, а с нашим отрядом. Тогда я начинаю вспоминать вчерашний день…

Помню, что Нин-Вас (это мы старшую вожатую, Нину Васильевну, так называем) бегала с каким-то письмом и читала его нашим девчонкам. До самого вечера не расставалась она с синим конвертом. Я спрашивал у Веньки, что все это значит. Но он, как всегда, небрежно махал рукой: мол, какое мне дело?.. Я снова перебираю в памяти события дня и, наконец, вспоминаю. Вчера после обеда мы почти все время были без вожатого. Наш Михаил Павлович три раза бегал на почту говорить с городом, а его рюкзак с вещами стоял на центральной аллее. Вечером он ходил с начальником лагеря и что-то ему доказывал, протягивая какую-то бумажку. Старшая вожатая тоже волновалась и все время твердила начальнику одну и ту же фразу: «Мы другого такого работника не найдем!..»

Голоса за палаткой стихли, скоро со стадиона донеслась музыка. Жора-баянист, как всегда, играл песенку о зарядке. Вы ее, наверное, знаете. Вот эту:

Потому что утром рано
Заниматься мне гимнастикой не лень,
Потому что водою из-под крана
Обливаюсь я каждый день…

Вдруг раздается шумный голос Нин-Вас. Он быстро приближается к нашей палатке и, словно ветер, врывается в нее. Не успеваю я открыть глаза — палатка распахивается и показывается лицо Нин-Вас.

— Конечно, снова пятая! — говорит она и, пригнувшись, вбегает прямо в палатку.

«Почему «конечно, пятая»? — думаю я. — До сих пор старшая нам ни одного замечания не делала. Если бы она сейчас заглянула в третью или восьмую и застала такую же картину, то, наверное, сказала бы то же самое».

— Поднимайтесь немедленно! — приказывает она и тормошит Быкова и Кикнадзе. — Думаете, если вожатого нет, если его призвали в армию, то можно нарушать режим?!

«Так вот, значит, откуда у меня это предчувствие!» — думаю я и молча подымаюсь с постели.

— Соколов, что ты молчишь? — спрашивает старшая и смотрит на меня испуганными глазами.

Сашка прыскает со смеху. Я ведь стою как истукан, потому что обо всем этом думаю. Поневоле испугаешься.

— Одевайся и беги на зарядку! — повышает голос Нин-Вас. — Я сейчас проверю всех на стадионе.

Сказала и исчезла.

Сашка, как козел, вскочил с постели, засверкал своими черными глазищами и с диким криком: «Вперед! В атаку!» — выбежал из палатки.

Женька Быков сел на койке и невнятно бормочет:

— Что?.. Откуда?..

Он всегда трудно просыпается. С него одеяло стянешь, а он еще минут пять сны досматривает. Вот и сейчас бежит позади меня и пошатывается. А я лечу как стрела. Мне действительно кажется, что я лечу: тело мое легкое, и земли я под ногами не чувствую.

Через минуту стою в строю. Весь стадион машет руками, и только слышно дружное посапывание да голос физрука:

— Делай раз! Делай два!.. Повторяем!

Я через десять рядов вижу Жору-баяниста. Голова его свалилась на плечо, глаза закрыты. Ох, и здорово он играет, вслепую! Ни на пуговички, ни на клавиши не смотрит! И что ни попросишь исполнить — все знает. Мне кажется, если ему в постель дать баян, он не проснется и начнет играть…

Веньки Чижа, конечно, нет, а Женька Быков уже совсем проснулся. Он прыгает передо мной на одной ноге, кривляется и кукует: «Ку-ку, ку-ку!»

— Принять исходное положение! — доносится голос физрука, и мы кладем руки на бедра.

Слева делает зарядку Мая Романова. Она смотрит на меня и улыбается. Я не помню, чтобы она не улыбалась, и даже не представляю себе ее другой. Саша Кикнадзе говорит, что она глупая, поэтому всегда улыбается. Вот еще выдумал! Это же неправда. Мая умная и добрая. Ее в школе все Ромашкой зовут. Это, наверно, потому, что волосы у нее белые-белые, а фамилия — Романова… Ромашка!.. Ей очень идет это имя. Мне кажется, если бы я не знал, что ее так прозвали, придумал бы точно так же…

— Наклон вперед, руками касаемся носков!..

Мая делает упражнения четко, ноги в коленях никогда не сгибает. Я украдкой посматриваю на нее и стараюсь делать не хуже. Она уже успела загореть, и волосы стали казаться еще белее. Вот она наклонилась, опустила голову, и локоны тяжело падают вниз, пересыпаются, как золотой песок…

— Повторяем движение!.. Быков, заставлю зарядку делать сначала!…

А Мая все смотрит на меня. Глаза ее прищурены, смеются. «Что это она выдумала?»

Вдруг Мая говорит:

— Митя, Митя!

— Чего тебе? — спрашиваю шепотом.

— «Юность» дочитать мне дашь?

Я хочу сказать, что дам, а Сашка Кикнадзе сзади шипит:

— Слышь, Митяй, не давай! Это журнал нашей палатки. Пусть девчонки сами себе достают!

Ему журнал вовсе не нужен, просто он ненавидит девчонок.

Я Ромашке ничего не отвечаю, но она меня понимает. Я, конечно, назло Сашке журнал ей дам…

Зарядка кончилась. Мы бежим застилать кровати. Я лечу, перескакивая через пни и качалки малышей. Аппетит зверский. Я заранее знаю, что попрошу две добавки, три добавки…

— Эй, эй, берегись!..