Твердые орешки

Звезды на соснах

Мне так и не удалось передать Мае журнал. Я проносил его весь день за пазухой, хотя работы было много и он мне мешал.

Сразу после обеда привезли верстаки. Наш отряд освободили от «мертвого часа» для разгрузки и установки их. Мы, конечно, с удовольствием согласились. Какая разница, что делать? Лишь бы не спать.

Верстаки установили на хоздворе и до самого ужина заготавливали материал для будущих табуретов и «программных болванок». Начальник лагеря велел отметить наш отряд на линейке. Он сказал, что если мы так же будем стараться на занятиях по труду, то даст нам для школы отличные производственные характеристики.

Не работал только Венька. Он даже не явился на хоздвор. А Захар все время пытался командовать и делал замечания. Я-то его хорошо понимал. Ему обидно было, что не его выбрали председателем, и он хотел показать: вот, дескать, какого руководителя вы потеряли…

Наших девочек Нин-Вас забрала на какие-то оформительские работы. Майкино звено сперва делало сосновые гирлянды для столовой, а потом сажало цветочную рассаду в клумбы. Старшая вожатая весь день бегала с папкой по лагерю и выдумывала всякие украшения для палаточных двориков и летней эстрады.

Откровенно говоря, я мог бы Мае передать журнал, но только я отходил от ребят, как Женька Быков и Сашка Кикнадзе начинали за мной следить и подмигивать. Вот черти! Не понимаю, какое им дело до меня и Майки?

В столовой во время полдника я показал Мае на оттопыренную рубаху и знаками объяснил, что журнал дам потом. Она тоже показала какую-то бумажку и при этом пальцем в воздухе что-то написала.

Однако нам и потом встретиться не пришлось. Валерий советовался со мной насчет плана, и мы ходили с ним во второй отряд смотреть, как они его составляют и вообще как у них идет работа.

До самого отбоя возле меня вертелись Женька и Сашка, и я никак не мог от них отвязаться, чтобы подойти к Майке.

В палатке Женька начал рассказывать какие-то глупые истории и не давал уснуть. Но я и без этого не заснул бы. На моей груди лежал журнал, и мне было приятно ощущать его. Я думал о Майке и о том, что ей скажу, когда увижу. Но ничего придумать не мог…

Мне не лежалось, сон не приходил. Я встал, надел тапки и вышел из палатки. Где-то за лагерем пели, смеялись, из поселка доносились собачий лай и голоса, играло радио. Я постоял минутку, послушал, а потом пошел, куда ноги понесли. Ночь была теплая, и луна часто проглядывала из-за облаков. Выкатится, исколется о верхушки сосен и снова летит в мягкое облако… Я и не заметил, как очутился за палатками девочек. Я совсем этого не хотел, честное слово. Я даже не знаю, как это вышло. Если бы сейчас встретил Маю, я бы сбежал. Темно ведь. И что бы Мая подумала?.. Нет-нет, я просто заблудился в темноте. Конечно… И все-таки я стоял, как пень, за сосной и чего-то ожидал.

Во второй палатке горел свет, девчонки ходили, и тени отражались на брезенте. Длинные, косматые, смешные. До меня доносились какие-то слова и смех. Девчонки вообще имеют привычку громко хихикать. Потом, завернувшись в простыни, они начали перебегать из палатки в палатку. И вдруг — переполох, визг на весь лагерь! Девчонки выбежали во дворик и стали кого-то прогонять, а кого — не видно. Я подкрался ближе, но тоже ничего не увидел. А они кричат:

— Уходи! Не подслушивай под палатками!

— Вот сейчас поймаем…

И вдруг в темноту полетела подушка. Оттуда раздалось:

— Ах, так? — И подушка, описав в воздухе дугу, вернулась назад.

Девчонки снова бросили подушку, но на этот раз она не вернулась.

— Не отдам, не отдам! — прокричал знакомый писклявый голос. Девчонки бросились в темноту и выволокли на свет Женьку Быкова. Он отбивался и пищал:

— Ой, не буду! Ой, больше не буду!

Прежде чем отпустить, девчонки как следует намяли ему бока и разбежались по палаткам. Женька, хихикая, тоже побрел в свою палатку.

«Вот свинство! — возмутился я. — Да как же он посмел подслушивать под палатками?! Ему за это так надо дать, чтоб навек запомнил… Вот, значит, куда он бегает после отбоя! Исчезнет, а потом тихонько вернется, прыгнет под одеяло и хихикает. Завтра же предупрежу его!.. Э-э, нет! Не выйдет! Как же это я сделаю? Ведь если я его возле девчоночьих палаток видел, значит сам ходил туда! Чепуха получится… Интересно, а где же вожатые? Ни одного не видно…»

Я собрался уже возвращаться, как вдруг услышал песню. Она доносилась из-за ограды, из молодняка, где обычно устраивают отрядные костры. Побежал туда. Неужели какой-нибудь отряд организовал костер? Из-за забора были видны только небольшие языки пламени и тени. Я осторожно перелез через ограду и приблизился к молодняку. Теперь я отчетливо слышал голоса и сразу понял, что там происходит. Это были вожатые. Я вспомнил, что они и в прошлом году устраивали такие маленькие костры. Здесь они собирались на совещания, чтобы утвердить на завтра отрядные путевки, и после этого пели, читали стихи и танцевали.

Мне очень хотелось посмотреть, как они развлекаются. Я подошел еще ближе и вскоре начал различать лица. Они были красные от огня, и вожатые напоминали индейцев, только перьев на голове недоставало. Жора-баянист лихо растягивал баян, кто-то играл на гитаре, а остальные танцевали. Один наш Валерий сидел у костра и ковырял палкой в углях. Вожатые здесь были совсем не такие, как с нами. Днем они серьезные, строгие — не подступись! А тут как будто пионеры. Шумят, веселятся, толкают друг друга. Особенно поразила меня Нин-Вас. Она же все-таки старшая, а вытворяет такое, прямо диву даешься! Сперва танцевала гопак вприсядку, а потом потребовала, чтобы ребята сложили из рук стульчик и носили ее вокруг костра. После этого она подоткнула юбку и начала прыгать через костер. Мне это очень понравилось. Вот если бы Нина Васильевна с нами была такой же, было бы здорово! И вообще у вожатых веселей, чем у нас…

В эту минуту справа от меня раздался какой-то шорох. Я забежал за дерево и присел. Но как ни старался разглядеть, кто это там шебуршит, ничего не видел. Оттого, что я долго смотрел на костер, на глаза набегали какие-то желтые и зеленые круги, и я с трудом различал даже деревья. А через пару секунд кто-то на меня наткнулся и перевалился прямо через спину. Раздался громкий визг, и длинноногая фигура шарахнулась в сторону. Я вскочил. Это была Зинка Дорохова. Она ойкнула, отскочила и сказала:

— Ой, Маенька, это же Митя!

Мне показалось, что на меня направили прожектор и поймали на месте преступления. «Этого еще не хватало! Что им тут нужно?» Я собрался бежать, но поздно. Майка шла прямо ко мне и бессовестно трещала сучками и шишками.

— Митя, ты? — спросила Мая и улыбнулась. Конечно, отчего ей не улыбаться? Ведь она-то, наверное, подумала, что это я специально сюда пришел. Что мне оставалось делать? Я сказал:

— Не видишь, что ли? — и полез в темноту.

— Куда же ты? Стой!

Майкина рука потянулась за мной, а я — дальше.

— Иди сюда! Где ты?

— Здесь, — сказал я и не узнал своего голоса.

— Ты тоже любишь на них смотреть? — спросила Мая.

Я не знал, что ответить, и спросил:

— А где Зина?

Майка пожала плечами и улыбнулась.

— Идем, — сказала она и пошла вперед, к лагерю. — Сейчас они будут расходиться.

Песня действительно оборвалась. Послышались смех и глухие удары. Это вожатые затаптывали костер.

Мая шла впереди, а я плелся сзади. Все пни, как назло, лезли под мои ноги, а луна выкатилась из-за деревьев и сияла, словно сгорала от любопытства. Наконец мы перелезли через ограду. На территории было еще светлее, и я боялся, что из палаток сейчас выбегут ребята. И вдруг все пропало: все страхи и этот дурацкий стыд. И вокруг стало тихо-тихо. Я слышал каждый Маин шаг, слышал, как шуршит ее сарафан. Больше я ничего не слышал, больше я ни о чем не думал.

Не знаю, сколько мы так ходили, но помню, что дважды возвращались на то же самое место. Я не знал, что делать, о чем говорить… И тут вдруг почувствовал за пазухой какую-то тяжесть и вспомнил про журнал.

— Вот, возьми, — сказал я.

— Спасибо, — прошептала Мая.

— Это я назло Сашке тебе дал.

Мая удивленно посмотрела на меня.

— А так разве не дал бы?

Мне пришлось промолчать, и Майка сама за меня ответила:

— Дал бы, конечно. Что ж тут такого! — И вдруг спохватилась: — Ой, я совсем забыла!

— Тише! — прошипел я.

Майка рылась в кармане юбки и громко продолжала:

— Твое письмо ведь у меня! Я его у дежурной взяла, чтобы тебе передать.

Я хотел поблагодарить, но почему-то вдруг сказал:

— Ну, знаешь, свои письма я сам могу получать! — и выхватил конверт.

И я вспомнил, как Майка в столовой что-то писала мне в воздухе.

— Почему сразу не отдала?

— Я хотела… — пролепетала Майка.

— Хотела, хотела! — передразнил я и спрятал конверт в карман.

Мая опустила голову и отошла. Я совсем не думал ее обидеть. Мне стало стыдно, и я буркнул:

— Извини!

— Я на тебя вовсе не сержусь. Ни капельки!

Мне хотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее, веселое или хотя бы повторить сто раз спасибо, но язык мой улегся во рту, прилип к зубам и ни с места. Так мы стояли и молчали. Вдруг Мая подняла голову и, глубоко вздохнув, сказала:

— Посмотри, как красиво!

Я тоже задрал голову вверх. Мне показалось, что звезды упали и повисли на соснах. На каждой ветке по звезде. И еще я видел, как быстро и бесшумно проносятся облака по небу, точно огромные белые птицы. Потом там появились мы с Майкой и начали прыгать с тучки на тучку и кричать, а из-за луны откликалось далекое эхо. Звезды на соснах еще ярче начали лучиться и подмигивать мне, и я сказал:

— Красиво!

Послышались шаги.

— Митя, это Валерий! — шепнула Майка и моментально исчезла.

Валерий остановился неподалеку, потом заметил меня и подошел. Он не сказал ни слова и даже не удивился, что увидел меня здесь. Вид у него был огорченный. Я подумал, что, наверное, его снова распекли при всех у костра. Недаром же он не принимал участия в веселье. Я не знал, как его утешить. Я подошел к Валерию, тронул его за руку и сказал:

— Смотрите, Валерий, звезды на соснах!