Джим-лифтёр

СТЕКЛЯННЫЙ БУКЕТ

Чезарину Нонни знал весь завод в Мурано. Когда её крепкая, пряменькая фигурка появлялась во дворе или в цехах, не было человека, который не улыбнулся бы ей, не окликнул:

— Доброе утро, Чезарина!

— Чеза, как дела?

— Зайди ко мне после обеда, Чезарина. Я сделал для твоего брата свистульку.

Всем было приятно видеть круглое серьёзное лицо девочки, её спокойные чёрные глаза и толстые косички за спиной.

Завод в Мурано давно славится своими стеклянными изделиями. Из Венеции на остров Мурано приезжают иностранцы специально для того, чтобы купить голубые переливчатые вазы в виде дельфинов или морских коньков, прозрачные стеклянные раковины, тонкие бокалы, напоминающие диковинные водоросли, флаконы, отсвечивающие золотом и лазурью, зеркала, украшенные гирляндами стеклянных цветов.

Все эти вещи делают знаменитые на весь мир муранские стеклодувы.

Отец Чезарины, Паоло Нонни, был лучшим стеклодувом, которым гордился весь завод. Когда Паоло брал своими длинными коричневыми пальцами стеклянную трубку, нагревал её на синеватом огне и начинал дуть в неё, трубка волшебно превращалась то в зеленоглазого осьминога, то в диковинную, стоящую на хвосте рыбу, то в мутнобелый морской коралл.

Управляющий заводом, синьор Казали, очень кичился тем, что у него работает такой искусный, известный далеко за пределами завода стеклодув. Он даже позволял Паоло то, чего ни за что не разрешал другим рабочим: брать стеклянную массу и выдувать в свободное время всё, что ему вздумается. Часто после работы Паоло оставался на заводе и делал подарок для своей жены — большой букет стеклянных цветов.

Долго-долго работал Нонни над своим букетом и когда наконец показал его товарищам, в стеклодувном цехе всё стихло. Люди стояли тесной кучкой и, затаив дыхание, разглядывали стеклянные цветы.

Бледнозелёные стеклянные листья обвивались вокруг молочно-белых лилий, в глубине которых искрились и дрожали золотые тычинки. Капли росы блестели на лепестках лилий. Рядом алели рубиново-тёмные маки с чёрными, точно уголь, сердцевинами. Голубовато-прозрачный дельфин, отливающий золотым и розовым на плавниках и на хвосте, держал цветы в разинутой пасти.

— Паоло, ты большой художник. Ты даже сам не понимаешь, парень, какой ты большой мастер! — сказал старый стеклодув, дядя Алатри. — Сколько лет я живу на свете, а ещё не видел такой работы…

Прибежал взволнованный синьор Казали: ему уже сообщили о букете.

— Ты, конечно, продашь его мне. Скоро юбилей владельцев завода, и я поднесу им твой букет, — обратился он к Паоло.

— Букет не продаётся. Я сделал его в подарок моей жене Лючии, — сказал Паоло.

— Послушай, на что твоей жене такая вещь? Ведь вы живёте в лачуге, на канале, я знаю. Ей даже некуда поставить твой букет, — пытался его уговорить управляющий.

Но на все уговоры стеклодув только упрямо качал головой. Он бережно отнёс букет в шкафчик, где хранились образцы работ цеха.

Лючии не пришлось получить подарок Паоло. Фашистское правительство Италии решило помочь в войне немецким фашистам. Рабочих на заводе заставили выделывать аптекарскую посуду и стёкла для самолётов. А Лючия целыми днями стояла в очереди за хлебом. Никто не думал в эти дни о стеклянном букете.

Наконец Италия совсем изнемогла в этой войне и прекратила военные действия. Для всего народа и для Паоло и его жены это было счастливое время: Паоло снова вернулся к любимой работе, а Лючия могла заняться домом и детьми — Чезариной и Беппо.

Приближался день рождения жены, и Паоло заботливо обтёр запылившийся букет, который так и простоял в шкафу на заводе. Но в день рождения Лючии чёрные, фашистские самолёты закрыли голубое летнее небо. Фашистская Германия мстила своей бывшей союзнице Италии за то, что она вышла из войны.

Остров задрожал от грохота бомб. Запылали дома. Чезарина и её братишка Беппо, игравшие на улице, с плачем побежали домой.

— Мама, мама, где ты? — отчаянно звала Чезарина.

Дети не нашли ни дома, ни матери: Лючия погибла под развалинами.

В тот же вечер Паоло Нонни отвёл детей к старому дяде Алатри, а сам ушёл бойцом в партизанский отряд. Отважные итальянские патриоты боролись с немецкими фашистами и со всеми, кто поддерживал фашистов в Италии.

Вскоре почти все молодые рабочие ушли воевать. На заводе остались только самые старые стеклодувы во главе с дядей Алатри. Старик заботился о детях Нонни, как о собственных внучатах. Приходя с работы, он всегда находил время заняться с Чезариной чтением и письмом. Он сам варил детям луковую похлёбку, чинил игрушки Беппо и латал ботинки девочки.

Проходили месяцы, а о Нонни всё не было вестей. Только ходили слухи, что где-то на севере с отчаянным мужеством сражается против фашистов партизанский отряд, в котором есть командир — храбрец и умница, по кличке Стеклодув.

Наступил конец войны. Многие рабочие вернулись на завод. Но между ними не было Паоло Нонни. Партизанский командир Стеклодув остался лежать под свежей земляной насыпью далеко от родного Мурано.

Старый дядя Алатри сам сказал Чезарине о гибели отца. Девочка не заплакала. Она взяла на руки малыша Беппо, унесла его куда-то за дом и долго-долго сидела там, спрятавшись и не отзываясь на зов старика. Вечером она вернулась и подошла к дяде Алатри.

— Дядя, возьмите меня на завод, — сказала она, и старику показалось, что за этот день Чезарина выросла. — Теперь я — старшая, и я хочу научиться работать.

Чезарину поставили подносчицей в стеклодувный цех: она должна была подносить мастерам стеклянную массу, разжигать огонь и, кроме того, подметать и убирать цех. К вечеру всё тело девочки ныло от усталости, но она была счастлива: ведь теперь она сама, на собственное жалованье, могла кормить Беппо!

Только управляющего она боялась и старалась не попадаться ему на глаза. Синьор Казали однажды явился в цех и прямо направился к шкафчику с образцами, где всё ещё стоял букет Паоло. Ведь в каморке Алатри негде было его поместить.

— Теперь, когда стеклодува Нонни нет, его работа принадлежит заводу, — объявил он, неловко вытаскивая из шкафа стеклянный букет.

Хрупкие лилии и маки в его руке задрожали и зазвенели, точно жаловались на грубое обращение.

Раздался ропот. Рабочие не скрывали негодования. Седой дядя Алатри, похожий на старого сокола, подошёл к управляющему.

— Прошу прощенья, синьор. Теперь, когда нашего Нонни с нами нет, работа принадлежит его детям и больше никому, тихо сказал он, но так, что все его услышали.

Он взял из рук ошеломлённого управляющего цветы и протянул их тоненькой черноглазой девочке:

— Возьми их, Чезарина, и поставь на место. А когда ты научишься работать, ты заберёшь этот букет домой и, глядя на него, будешь вспоминать своего отца.

Синьору Казали очень хотелось придраться к чему-нибудь, накричать, показать свою власть. Однако ни отобрать букет, ни прогнать Чезарину он не решился: очень уж мрачно поглядывали на него стеклодувы. Вообще после войны Казали растерялся. Раньше ему достаточно было прикрикнуть на рабочих, пригрозить увольнением — и всё перед ним смирялось. А теперь на заводе появились коммунисты и комсомольцы, на стене завода кто-то нарисовал углем огромные серп и молот, и синьор Казали предпочитал пока не ссориться с рабочими. Он ушёл из цеха, бормоча что-то злобное, и стеклодувы торжественно поставили букет в шкаф.

— Не бойся, Чезарина, Казали ничего тебе не сделает, — успокаивали они девочку.

Наступило лето, знойное, душное. Даже с моря не веяло прохладой. В заводских цехах, особенно в стеклодувном, стояла удушающая жара. С лиц стеклодувов, наклонённых над горелками, градом стекал пот.

В эти жаркие дни Чезарина раньше обычного приходила в цех, поливала водой пол, чтобы было прохладнее, и старательно протирала его шваброй. Однажды, когда она собиралась взять свою швабру, к ней подошёл дядя Алатри.

— Сегодня ты попробуешь выдувать стекло. Пора тебе приниматься за настоящую работу, — сказал он и подвёл девочку к месту, за которым — она это знала — работал её отец.

Старик показал Чезарине, как разогревать трубку, как дуть в неё. Впервые в жизни Чезарине удалось выдуть стеклянный, весь искрящийся на солнце шарик, похожий на мыльный пузырь. Она понесла показать дяде Алатри свою первую работу.

— Молодец, девочка! — сказал Алатри и созвал остальных стеклодувов: — Смотрите, люди, как работают эти маленькие пальчики… Я всегда говорил, что из Чезарины будет толк.

Какой это был торжественный день! Смуглые щёки Чезарины пылали. Не помня себя от радости, она возвратилась к своему табурету, взяла новую трубку. А что, если она попробует выдуть цветок? Конечно, это только мечта… Но попытаться-то она может?..

Девочка попросила у начальника цеха ключ от шкафа, бережно вынула стеклянный букет в вазе-дельфине и поставила его на столик возле себя. В лучах солнца, бившего в окна, маки и лилии заиграли и заискрились, как драгоценные камни. Чезарина, трепеща, смотрела на цветы: сумеет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь похожее? Сможет ли она работать, как отец? Хватит ли у неё сил, терпения, таланта?

Но в ту минуту, когда она взяла стеклянную массу, раздались голоса, и в цех вошёл синьор Казали с иностранцами. Управляющий сопровождал высокого вылощенного офицера-американца и угловатую нарядную девочку в очках.

— О, какие здесь делают красивые вещи! — воскликнула девочка оглядываясь. — Па, мы здесь накупим подарков для всех моих друзей, хорошо? — И она зашныряла по цеху, разглядывая стеклодувов, их разгорячённые жарой лица.

Рабочие с угрюмой насмешкой косились на американку в очках. Дядя Алатри, на которого она уставилась, не выдержал и сказал:

— Проходите, проходите, вы здесь мешаете, мисс.

Мисс, которую звали Флоренс, не поняла слов, зато поняла выразительный жест дяди Алатри и шмыгнула дальше. На глаза ей попалась Чезарина.

— Па, посмотри, здесь работает девочка, — позвала она отца.

Вдруг взгляд её упал на букет. Стеклянные цветы, пронизанные солнцем, казались живыми.

— Отец! — возбуждённо закричала Флоренс. — Отец, иди скорей сюда! Купи для меня этот букет. Нет, уж я его никому не подарю, я возьму его себе! И, пожалуйста, поскорей, а то здесь так жарко — ужас!

Чезарина давно уже тревожно следила за управляющим в американцами. Она не понимала, о чём они говорят, но сразу почувствовала к ним неприязнь. И вдруг она увидела руку девочки, протянутую к букету, и офицера, который вынимал бумажник.

— Не продаётся! — не своим голосом вскрикнула Чезарина и стала перед столиком, заслоняя собой букет. — Эти цветы не продаются!

Маленькая американка взглянула сквозь очки на управляющего.

— Что говорит девочка? — спросила она. — Я не понимаю.

Сконфуженный и злой, синьор Казали пробормотал:

— Девочка говорит, что не хочет продавать букет… Видите ли, мисс, это работа её отца, который погиб.

Офицер насмешливо скривил губы:

— Странно, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — неужели администрация не может заставить девчонку? Сказать ей, что она будет выброшена с завода, если не продаст свой букет, — и дело с концом…