Золотая Грива

Поэзия воды и жа́ра

Как только заканчивается картофельная страда, портится погода. Небо закрывается тёмными облаками, задувает ветер, всё вокруг нахмуривается и затихает. По мобильному телефону звонит дед Аким: сегодня самое подходящее время для того, чтобы заняться «поэзией воды и жара»» – так он именует баню, – и предлагает задействовать Горку. Баба Лина испрашивает желание внука. Тот с радостью соглашается. В городской квартире он принимал только ванну и душ, и никогда не был в деревенской бане.

У деда Акима это небольшое строение из бруса с помещением для двух человек, разделённое пополам. В одной половине – раздевалка с двумя широкими лавками, в другой – моечная. Две полки с двумя эмалированными тазами, пластмассовая бочка с холодной водой и ковшом и полок под потолком, над которым крушится самый ярый жар, там парятся.

– В настоящей деревенской бане, – как бы оправдывается дед Аким, знакомя Горку, – всё должно быть из дерева, даже шайки, ковши, вёдра и бочки. У меня немного не так, но главные составляющие бани – горячая вода, жар и пар – имеются! А даёт их вот эта красавица, – дед Аким похлопывает ладонью по печке-каменке. Сверху в неё вмазан чугунный котёл с краном.

– Печка, Егор Данилович, – это сердце бани. Давайте-ка мы ей и займёмся!

Дед Аким приносит обере́мок сухих берёзовых поленьев. Укладывает на решётку топки, подсовывает под них щепу, лучинки и бересту.

– Важно, Егор Данилович, чтобы всем в топке было просторно, тогда всё вольно и быстро схватывается огоньком. Ну, чиркай спичку… Вот молодец… С первого раза получилось!

Горка похвалой доволен. Растапливать печь его уже научила баба Лина.

Вкусно пахнет сгоревшей берёзовой корой. Дед Аким закрывает дверцу печи.

– Пока банька будет набирать силу, – потирает он руки, – не сгонять ли нам партию-другую в шахматишки?

Играть в шахматы Горку научили в детском садике. В общем показали, как называются фигуры, назначение каждой из них, правила передвижения – словом, начало из начал. Горка признаётся в этом.

– Я, Егор Данилович, увы, тоже далеко не гроссмейстер. Знаете, кто это такой? – и сам же отвечает. – Это величайший знаток и мастер игры. Мы вместе и будем оттачивать свой ум. Шахматы – это его наипервейшая гимнастика. А мне здесь ею заниматься не с кем. Сам с собою иногда играю, – хихикает дед Аким, – это неплохо, но недостаточно. Нужен соперник. Это же какая борьба! Позиционное маневрирование, острая тактика, лихая атака, неожиданные жертвы, – глаза деда Акима загораются, – всё как в бою, только очень, очень тихом.

Порыв деда Акима подначивает Горку.

– Идёмте, – соглашается он.

Через полчаса дед Аким возвращается в баню и полностью заполняет топку поленьями.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло.

Сюда он наведывается ещё раза два для догляду и поддержания огня в печи. А часа через три они уже входят в моечное отделение.

У Горки на мгновение даже перехватывает дыхание – таким оказывается плотный и жаркий дух бани.

– Париться классическим деревенским способом мы, Егор Данилович, не станем. Мой возраст уже не позволяет, а ваш – ещё не позволяет. Процедура щадящая, но не менее полезная.

Дед Аким наливает в таз горячую воду, разводит её холодной до нужной температуры и опрокидывает таз на Горку.

Окунает берёзовый веник в котёл. Горячий воздух наполняется запахом, какой бывает в берёзовом лесу после дождя. Потом плещет на раскалённые камни сверху печи что-то из стеклянной банки. Пахнет пасекой.

– А теперь, Егор Данилович, полезайте на полочку. Кладите под головку веничек, зажмуривайте глазки и дышите, дышите, дышите. Спокойно, глубоко, чтобы до самого пупка доставало, – смеётся дед Аким, – я тоже тому сподоблюсь.

Горка лежит и прислушивается к дыханию деда до тех пор, пока тот со сдерживаемым кряхтеньем не сползает с полки:

– Ох-хо-хо! Чудо как славненько! Словно сам младенец Иисус Христос по душеньке босичком прогулялся. Вы там как?

– Отлично, деда Аким.

– Тогда есть у меня к вам, многоуважаемый Егор Данилович, величайшая просьба.

Горка замирает в ожидании.

– Не соблаговолите ли вы потереть спинку старому человеку, руки которого уже не в состоянии сгибаться так круто?

Горка смотрит на длинные костлявые руки деда Акима.

– Конечно, соб… собл… соблаг… Ну, потру.

– А я взаимно вам… Тогда приступайте.

Дед Аким низко склоняется к полу.

Горка обеими руками берётся за мочалку и вдруг видит углубления под правой и левой лопатками деда.

– А что это у вас?

– Это вы о чём?

– Какие-то дырки на спине?

– А-а-а! Это я на фронте схлопотал. В Афганистане. След от вражеской снайперской пули и осколка снаряда.

– Шибко было больно?

– Надо признаться, ощущения не из приятных.

– Расскажите!

– Место здесь, Егор Данилович, очень уж неподходящее. Праздник души и тела не следует портить горькими воспоминаниями. Как-нибудь в другой раз… Спасибо за услугу. Давайте-ка я взаимно над вашей спинкой поработаю.

Горка взбирается на полку. Дед Аким берётся за мочалку.

– Деда Аким, – вдруг настороженным голосом обращается к нему Горка, – у меня на спине дырки есть?

– Откуда же им взяться! – прыскает дед Аким. – Нету их, мой юный друг, и очень надеюсь, что никогда они не появятся.

– Будем надеяться, – в тон деду совсем по-взрослому говорит Горка.

Потом они обливаются тёплой водой, выходят в предбанник, завёртываются в махровые простыни и располагаются в креслах. Дед Аким наливает в монгольские чашки-пиалы из термоса настойку из восьми лекарственных трав. У чашек нет ручек. Держать их надобно в ладонях. Благодатное тепло их распространяет по всей коже тела, соединяясь с мягким теплом влаги в груди и желудке.

– Ох-хо-хо! – вздыхает дед Аким.

– Ох-хо-хо! – вторит ему Горка.

– А теперь, Егор Данилович, укладываемся на лавки. Положите под головку подушечку – она набита сухой мятой – и думайте о чём-нибудь хорошем.

Горка устраивается поудобнее. Вскоре его глаза невольно закрываются. Горка летит над зелёной презелёной тайгой. Летит, как птица, то опускаясь к вершинам деревьев, то вздымаясь до самых белых облаков. Сладкую дрёму прерывает голос деда Акима.

– Пора подниматься, Егор Данилович, обыгали. Подвеселим огонёк в печурке, да позвоним Алине Агаповне. Пусть приходит – побанится. А мы с вами пока стол сгоношим.