Явь на кончиках пальцев

Явь на кончиках пальцев

Янча изо всех сил старался не думать о Тане, только это было чертовски сложно.

Эта женщина неведомым образом не только беспрепятственно проникала в его мысли, но и нагло завладевала, казалось бы, самым чёрствым из сердец, бьющихся в Асдале. Ни жёсткий контроль, ни отвлекающие маневры не помогали.

Янчу обескураживало и пугало, что она вот так запросто слышала его мысли. Особенно после того случая, когда он, увлекшись, ненароком представил, каково было бы поцеловать, нет, не Великую жрицу, а простую шаманку Таню.

Янча никак не мог понять, почему это с ним происходит. Отныне все мысли и чувства, которые она в него вселила, стали его постоянными спутниками. Он был полностью во власти своих ощущений и своей вины. Как же он мог так глупо влюбиться? Как же он, Янча, самый невозмутимый из воинов Текхан, мог проявить такую слабость?

Звук голоса Великой Тани внезапной дрожью проходился по коже, а нутро пронзали тысячи мелких холодящих иголок. Её взгляд гипнотизировал, манил, затягивал в водоворот сладких грёз, хотя Янча сопротивлялся как умел. Но даже мысли о том, что он не мог её касаться, не избавляли от наваждения. Каждый раз, когда он о ней думал, внутри сворачивался тугой, пылающий, словно угли, узел. Будто то были свитые под кожей крепкие верёвки, из-за которых за грудиной постоянно ныло и жгло, а отголосок этой внезапной боли путал сознание.

Несмотря на это, Янча не мог не вспоминать улыбку Тани, пусть и обращённую к молодому господину Сайе; беспокойство и страх в её глазах, пусть только единожды, когда она увидела его рану на руке; её прикосновение, пусть лишь случайное. Но когда он думал об этом, его сердце начинало биться сильнее, а дыхание сбивалось, словно он только что побывал в сражении. Словно испытывал особое чувство, которое было сильнее всех прочих. Словно потерял часть самого себя.

Такого с ним ещё не случалось. Янча не мог похвастаться богатым опытом любовных похождений. Но даже доступным таверным девкам было не под силу изгнать эти воспоминания и удовлетворить рождающиеся желания. Каждую из них он невольно сравнивал с Таней и в каждой находил изъян, которого была лишена Великая. И только изнурительные тренировки могли хоть ненадолго вытравить эти неуместные мысли и ощущения.

Зато ночью, когда Великая жрица засыпала, Янча мог дать волю своим сокровенным фантазиям.

Заняв привычный пост на полу у двери, он откинулся на стену и прикрыл глаза.

...Таня.

Его Таня.

Совершенно обнаженная, раскинувшаяся на кровати. В его объятиях. Её тело бесстыдно отзывается на жадные ласки широких ладоней, беспрепятственно сжимающих упругую грудь или скользящих по белым мягким бёдрам. Таня выгибается, реагируя на влажные касания губ и языка, что клеймят всё тело, оставляя яркие следы; на игры пальцев с затвердевшими сосками; на проникновение этих самых загрубевших от постоянного обращения с оружием пальцев в её лоно. Влажное, горячее, готовое принять его.

И Янча сдавленно застонал сквозь зубы, представив, как она умоляет его о большем. Представил её приоткрывшиеся губы, гибкое тело, дрожащее от наслаждения, тихие стоны... Как она вздыхает и выгибает спину от чувственных поцелуев и жадных прикосновений, от жаркого дыхания, что ласкает шею. Как он склоняется над Таней, вбирает твёрдый сосок в рот и перекатывает языком, одновременно массируя пальцами плотный бугорок у неё между ног. И как она громко стонет, запустив пальцы в его волосы, и неосознанно тянет за них. Только на Янчу это не действует — дерзкие ласки становятся лишь интенсивнее и безжалостнее.

Он представлял, как Таня, распластавшись на постели под ним, выгибается и бесстыдно разводит ноги, принимая его ласки. Как её тело пронзает судорогой удовольствия, как она выдыхает его имя и обмякает, опустившись на подушки.

А потом он целует её. Упоительно, долго, жадно. Как в последний раз. И одновременно входит в её лоно и начинает двигаться. Медленно, нежно, наслаждаясь каждым мгновением. Заставляя её открыться навстречу его страсти и нежности. Чтобы потом ускориться. Движения становятся более резкими, страстными, неистовыми. Он слышит её вскрик и хриплое дыхание. И чувствует, как она сама вбирает его в себя, впиваясь ногтями в спину...

От этого наваждения Янча очнулся не сразу, скорее всего, сработали инстинкты. Едва он открыл глаза, как увидел перед собой высокого темноволосого мужчину. Поэтому, вскочив на ноги, он едва сдержался, чтобы не выхватить меч. И, только узнав в пришедшем молодого господина Сайю, почтительно склонил голову. Дожидаясь, пока тот уберется восвояси, Янча старался игнорировать бушевавшие в душе эмоции, испытывая совершенно неуместные и противоречивые чувства. С одной стороны, ему хотелось не пускать Сайю к дверям в покои Великой, чтобы тот не смел тревожить её сон. А с другой — Янча был бы рад, если бы она приказала вышвырнуть вон этого пронырливого принца. Вот только названый сын Тагона не посмел нарушить покой Великой. Как Янча и думал, Сайя лишь приоткрыл дверь и, не шевелясь, стал наблюдать за спящей Таней.

Янча приподнял голову, вглядываясь в бледное, с правильным чертами лицо Сайи. То, что он прочёл в его глазах, ещё больше раздосадовало его — неукротимое желание обладать бесценным сокровищем, которое перемешивалось с плохо скрытым тщеславием от недавно обретенной власти.

По венам хлынула обжигающая отрава, в области сердца скрутился тугой душный узел, а к горлу подкатила противная горечь. Пальцы невольно сжались в кулаки, и Янча резко опустил голову, скрывая за чёрными прядями, упавшими на лицо, горящий недовольством взгляд. Китоха наверняка бы выдал насмешливую фразу про ревность. Но у воина Текхан нет даже права соревноваться с пусть названым, но всё же принцем за внимание Великой жрицы: где по положению он и где сын Тагона?

Янча от злости так сжал челюсти, что, казалось, звук зубного скрежета эхом пронёсся по коридорам Цитадели.

Сайя, словно почувствовав на себе чужой взгляд, чуть повернул голову в сторону и скосил глаза:

— Кажется, в покоях Великой слишком жарко, — тихо, буквально шёпотом, но вкрадчиво произнёс он. — Не мешало бы сказать слугам, чтобы больше заботились о свежем воздухе перед тем, как их госпожа отойдёт ко сну.

Янча почтительно кивнул в ответ.

Сайя бесшумно затворил дверь, развернулся, чтобы уйти восвояси, но усмехнулся и, сделав пару шагов, застыл рядом с склонившим перед ним голову Янчей, который кожей ощущал колючее презрение, коим был окутан этот внезапно объявившийся названый сын Тагона. Откуда такое высокомерие у полукровки, если тот сам ходит по лезвию бритвы со своей тайной рождения?

Янча знал много, но о многом и молчал, поскольку был верен Тагону. Сын так сын. Полукровка так полукровка.

Но его близость с Великой почему-то заставляла Янчу чувствовать себя влюблённым глупцом, снедаемым ревностью и метаться, подобно зверю, запертому в клетке.

Наконец Сайя тихо удалился.

Янча даже выдохнул от облегчения.

И всё же польза была от появления этого юнца — Янча смог прийти в себя. Мечты о Тане сбивали его с толку, путали мысли и заставили в итоге потерять бдительность. Как он, один из лучших воинов Текхан, мог так позорно не услышать приближения Сайи? Непростительно для стража и телохранителя. Даже при том, что Сайя ходил бесшумно, как кот. Иногда казалось, что он парит над землей, а не ступает по ней ногами — настолько был грациозен сын Тагона. Неужели Таня благоволит к таким, как он? Хотя, если вспомнить Ынсома, грациозности там не было ни на йоту. Видимо, тоска по двойнику Сайи невольно вызывает у Тани неосознанную симпатию к последнему.

* * *

Из-за двери спальни послышался тихий стон.

Янча вскинулся и, не раздумывая, вбежал в покои Тани и замер, поражённый увиденным.

— Уходи!

Её взволнованный вскрик был сродни удару хлыста по щеке, отчего старый шрам, закрытый маской, внезапно отозвался ноющей болью. Но суровый воин Текхан не мог пошевелиться не из-за её вскрика. Таня сидела на кровати и тяжело дышала, её глаза лихорадочно блестели в полутьме, тёмные волосы в беспорядке разметались по плечам, а тонкая полупрозрачная ткань ночной сорочки бесстыдно сползла вниз, обнажая грудь. Так восхитительно. Так откровенно. И так непростительно.

«Что она делает?» — пронеслось в голове Янчи, когда его взгляд, горящий каким-то сумасшедшим огнём, скользнул по лицу девушки, а после против воли спустился ниже, задержавшись на соблазнительных округлостях. Янча ещё ни разу в жизни не видел её такой. Его словно окатило кипятком — сердце заполошно заколотилось в груди, мышцы свело тугое напряжение, растекающееся по венам жидким огнём. Он не должен был разглядывать её такую. Такую невероятно прекрасную и такую желанную...

Янча с огромным трудом оторвал взгляд от Тани и рухнул на колени, хрипло вымолвив:

— Великая...

Он опустил голову, вперив взгляд прямо перед собой и стараясь ни о чём не думать. Но вид обнажённой Тани возрождал в памяти недавние грёзы, и желание обладать ею нахлынуло с новой силой. Янча знал, что увидеть Великую в спальне грозило ему отрубанием пяток или даже смертью. Ещё он также помнил, что она читает его мысли, поэтому старался не думать, но картинки их соития калейдоскопом стали прокручиваться в его голове.

— Ты не виноват. Просто уходи, — взволнованно выдохнула девушка, и её голос отозвался щемящим томлением в груди молодого воина.

Янча, пытаясь успокоиться, ещё сильнее склонил голову и сжал кулаки. Вдавил костяшки пальцев в каменные плиты с такой силой, что, казалось, сейчас по полу пойдут трещины. Чем больнее ему становилось, тем он больше надеялся на то, что его тело, скованное жарким напряжением, перестанет гореть от желания. Но всё было тщетно: перед его глазами была она — в распахнутой сорочке, прерывисто дышавшая и прикусившая нижнюю губу. Забывшись на мгновение, Янча тяжело и шумно вздохнул, снова представив её в своих объятиях. Затем, не осознавая своих действий, невольно подался вперёд, вытянул одну руку, схватился за край кровати и, нащупав покрывало, сжал его, с силой потянув к себе. От близости Великой его сознание туманилось, кровь в жилах закипала, и Янча медленно, но верно, погружался в пучину собственного безумия.

В голове шумело так, что Янча не сразу услышал, как Таня испуганно всхлипнула:

— Пожалуйста, нет...

Её приглушённый голос эхом отозвался в затуманенной любовным дурманом голове. Внутри словно разгорался настоящий пожар, состоящий из противоречивых чувств. Янча ощутил, как его словно разрывает на куски. По телу растеклась ядовитая горечь досады, а где-то там, в груди, где должно было находиться его мёртвое сердце, нещадно обожгло болью.

Янча через силу поборол всколыхнувшееся вожделение, стиснул зубы и резко оттолкнулся от края кровати. Он медленно поднялся, всё так же склоняя голову ниц, и попятился назад. Затем резко развернулся и почти выбежал из покоев Великой.

Он мчался по коридору загнанным зверем и только на выходе из Цитадели понял, что забыл закрыть дверь в её опочивальню.