Туман не любит солнце

* * *

Дождь как будто сорвался с цепи, словно понимая, что это, может быть, его последний финальный аккорд перед зимними холодами. Хотя Панси аппарирует практически на порог, но за пару шагов успевает изрядно промокнуть.

Заветный адрес. Паркинсон старательно дергает за шнурок дверного колокольчика. Потом, немного подумав, ещё и громко стучит.

— Ну, кого там принесло?

На пороге Рон Уизли — что же, ожидаемо.

— Привет, кхм, Рональд. Я тебе твои документы принесла… доставка на дом, так сказать, — Панси пытается улыбнуться, но мышцы лица словно парализованы Ступефаем. С Роном отчего-то всегда так.

— Здрасте. Интересно, и откуда ты взяла мой адрес?

Ну да, адреса героев войны тщательно засекречены, а то покою от поклонников не будет. Уизли, конечно, не Поттер, но пару фанаток Рона Панси лично прокляла.

— Да то там, то здесь — птичка по зернышку клюет, — туманно отвечает Паркинсон.

— Ну, уж с этого места поподробнее, — решительно заявляет Уизли, — и зайди, не на пороге же тебе стоять.

— О, благодарю, — с непередаваемой язвительностью отвечает Панси, а потом быстро заходит в дом.

Мда, бардак феерический!

— Хм… у меня тут немного не прибрано, — чуть краснеет Рон. — Гостей не ждал. Так кто тебе сказал?

— Я не могу выдать своих информаторов.

— Да брось, им ничего не будет.

Панси недоверчиво щурится.

— Слово гриффиндорца.

Она ухмыляется, но потом решает, что большой беды от её честности не будет, да и Уизли может быть подобреет.

— Мне Перси отдал эти документы, чтобы я их сегодня принесла тебе, а соответственно, сообщил и адрес.

— И как же ты уговорила моего принципиально братца нарушить инструкцию? — Рон машет волшебной палочкой, зажигая свечи на большой люстре.

— Ну, я устроила ему свидание с Дафной Гринграсс.

— Неплохо. То есть подкуп. Только не в жисть не поверю, что Гринграсс с Перси добровольно пошла. Признавайся, ты применила к ней Империо? — в свете свечей хорошо видно, как от улыбки вновь танцуют его веснушки.

Панси чувствует, как на собственных губах вдруг дрожит робкая ответная улыбка. Что-то Рон слишком дружелюбный к ней, ведь они почти не общались после той встречи в парке, только по работе. Наверное, на балу тоже не удержался от дегустации того паршивого алкоголя — вон как глаза блестят. А фрак Уизли уже сменил на нелепый красный свитер и старые джинсы — ему идёт.

— Хорошего ты обо мне мнения, просто Дафна — моя подруга.

— Неужели?

Чёртов Уизли, ведь ты же такой простачок, что же ты такой проницательный?

— Ну ладно. Она мне была должна.

— Ты оформила ей документы на виллу в обход начальства. Миссис Найтли и не знает об этом… или делает вид, что не знает, — спокойно замечает Рон.

— Это не преступление!

— Ага. Так мелкое должностное нарушение. Панси, я же работаю в Аврорате и догадываюсь, сколько левых договоров течет через твои руки. Ты активно злоупотребляешь своим служебным положением.

— Что же ты не настучишь? — внезапно с вызовом спрашивает Панси.

Как же он ей надоел со своей честностью!

— Ты промокла, — абсолютно не тему говорит Уизли и вдруг достает из шкафа толстые шерстяные носки, — вот, снимай туфли и надевай их.

— Да, ладно. Я заклинанием высушу, — растерянно отвечает Панси.

— Глупости. Мама всегда говорила, что в таких случаях помогают только носки. И обязательно колючие. Ты не переживай, Паркинсон, я выбрал для тебя самые колючие.

Панси давится своим ответом от этих слов.

— Надевай, и я жду тебя на кухне. Пойду, чай заварю.

Уже выходя из комнаты, он добавляет:

— Я не собираюсь стучать на тебя, Паркинсон. Вдруг свой человек в Министерском отделе по недвижимости пригодится, — и Рон подмигивает ей.

* * *

Натянув носки, Панси тащится по коридору, стараясь не споткнуться о раскиданные вещи. Замечает в зеркале своё отражение — Мерлиновы подштанники! От дождя прическа превратилась в гнездо, которое словно трепали бешеные гиппогрифы, — и сейчас эта красота затмевает даже известные лохмы таких дам, как Гермиона Грейнджер и Беллатриса Лестрейндж, причем последняя после побега из Азкабана. Тушь потекла. А элегантное бальное черное платье доходит как раз до щиколоток… оттуда уже начинаются те самые шерстяные носки — колючие, заразы! Уизли — гад!

— Увидеть и умереть, — констатирует Панси.

Попытки подправить макияж не увенчиваются успехом, а за прическу она даже не рискует браться. Тем более у Рона уже закипел чайник. А всю кухню заполнила громкая музыка.

Панси плюхается на табурет.

— Одного понять не могу, чем ты Найтли прижала? — спрашивает Уизли, выкладывая на тарелку помятые кексы.

— Шантаж, — угрюмо отвечает Паркинсон, ей до смерти надоело лгать. Тем более, похоже, Рону не имеет смысла врать — он и так в курсе всех дел, ну или скоро будет в курсе. Пусть лучше узнает от неё.

— Впечатляет. Надеюсь, ничего ужасного?

— Обычные финансовые махинации в период правления Волдеморта, — откусывает большой кусок неожиданно вкусного кекса Паркинсон. — Кто-то сражался, а кто-то сейфы Гринготтса набивал.

— У тебя совершенно нет принципов, Панси, — Рон садится напротив и подпирает подбородок кулаком, задумчиво смотрит на неё.

— Знаешь: на свете куда больше людей с принципами, чем без них. Непринципиальный человек — это редкость, особенно, если он кому-то верен, так что цени.

Паркинсон делает большой глоток чая и улыбается — сладкий. Она любит сладкий чай.

— Неужели?

— Так и есть. Вот ты — если бы не был верен своим идеалам дружбы, отбил бы Грейнджер у Поттера в самом начале, ещё когда мы по лесам шатались, и получил бы то, что хотел.

— Перестань! — Рон мгновенно заливается краской.

— А женщины, Уизли, они настойчивых любят. Чтобы между дружбой и любовью, любовью и долгом Родине мужчины всегда выбирали их. Чтобы раз и навсегда — до самого гроба. Как в легендах, нелепых и не существовавших.

— Тебя слушать противно, — брезгливо говорит Рон.

— Гриффиндорец, — хмыкает Панси и тянется за очередным кексом.

— А что же ты тогда за мной бегаешь, а Паркинсон?

Бьёт без промаха.

— А я не принципиальная, — кривит губы в усмешке Паркинсон. — Кто поёт, опять твоя Смит?

— Да. Эта песня называется «Pastime Paradise», — машинально отвечает Уизли.

— Своеобразный текст. Ладно, где у тебя пепельница?

— А я не курю. И другим запрещаю делать это в моём доме, — ехидно сообщает Рон.

Паркинсон едва удерживает рвущиеся с языка матерные ругательства.

— Ну что ж, будем снимать стресс по-другому. Не откажите даме, господин Аврор.

Она тянется за поцелуем, но сама не целует.

— Не принципиальная, говоришь, — тихо говорит Рон и резко впечатывает её в стену — так, что Панси ударяется затылком о какую-то полку, — затыкает поцелуем рот.

Пока Уизли, путаясь в крючках и застежках, стягивает с неё платье, Паркинсон беззвучно и ликующе смеется, запрокинув голову, — она добилась своего!

* * *

Панси идет по берегу Темзы. Февральский ветер треплет тёплый плащ, словно пытаясь своими ледяными когтями разорвать подол… а потом и саму Панси. Она добилась, чего хотела. Прошло три месяца, а она до сих пор помнит быстрые, грубые поцелуи и феерический трах на полу захламленной чужой кухни. Рон Уизли и сам не походил на себя — это она, Паркинсон, заразила его своей злостью, своей непринципиальностью.

Туман окутал Темзу. Хотя бы капельку солнца… Ну хоть капельку! Панси запрокидывает голову к небу, отчаянно ища пусть самый маленький, но живой солнечный лучик. Сплошная серая мгла.

А потом, после того вечера, они расстались быстро и скомкано. И едва раскланивались в Министерстве. Панси курит последнюю сигарету. А вот Уизли не курит и, судя по всему, его раздражает запах табака. Ну и пусть! Пусть найдёт себе какую-нибудь правильную клушу и дарит ей солнечные улыбки! А Паркинсон будет добиваться своего. Только чего? Ах, если бы она тогда на войне не растерялась, а наложила Круциатус на Уизли и смотрела бы, смотрела, как он кричит и стонет от невыносимой боли, повинуясь её волшебной палочке. Тогда бы Панси не влюбилась, тогда бы было всё иначе…

Паркинсон вдруг расстегивает на себе плащ, одну из пуговиц выдирая с корнем. И подставляется ледяному ветру. Сырой туман пропитывает волосы и лижет лицо — она сама, как этот туман. Раствориться бы в нём, сыром и мерзком. Там ей самое место! Недобрая, нелюбимая.

Недокуренная сигарета падает в лужу, и пачка, как назло, пуста! Панси судорожно хлопает себя по карманам, но там тоже ничего нет. Тогда Паркинсон принимается обыскивать мантию под плащом. Мантия старая, ещё летняя. Сигарет в ней нет, зато пальцы нащупывают странный круглый предмет. Панси вытаскивает и недоуменно разглядывает камешек с дырочкой посередине — идиотский подарок Лавгуд. Паркинсон и забыла про этот хлам. Вертит камешек в руках. «Посмотри сквозь дырочку на солнце и загадай желание. Только самое тайное и заветное…» Бред! Панси хочет выкинуть камешек в Темзу. Но тут сквозь туман пробивается слабенький, нелепый лучик солнца. Паркинсон изумленно вглядывается в небо. Глупости какие! Да и не будет толку для волшебства Ведьминого камешка от такого луча-задохлика.

А потом Панси дрожащей, окоченевшей от холода рукой подносит камешек к лицу и, прищуривая один глаз, старательно ловит отблеск солнца — самое тайное и заветное…

* * *

Министерская столовая. Что может быть обыденнее? Замызганные столики и заляпанные окна. А вот цветов много — расположились в плошках по всему залу, вытесняя заскочивших за законным обедом сотрудников. Редкостная бурда, именуемая кофе, стоит, как в приличном ресторане. Панси вяло ковыряется в тарелке. Когда же, наконец, мисс Паркинсон последует примеру миссис Найтли и начнет приносить каждый день на работу еду из дома. Тем более готовить Панси наконец-то научилась и даже полюбила.

— Что ты такая мрачная? — кто-то садится за её столик, вот же неймется людям.

Паркинсон старательно навешивает на себя дежурную улыбку, а потом поднимает взгляд:

— Уизли?!

— Как видишь.

Те же веснушки. Жаль, не танцуют — Рон не улыбается.

— Арестовывать пришел?

— А что, есть за что? — а вот теперь почти улыбается.

Лёгкий он. Панси бы так.

— Вам лишь бы на честных людей чужие грехи повесить, — бурчит она.

Теперь Рон уже почти смеётся:

— Ну-ну… Ладно, к разговорам о твоей кристальной чистой совести вернемся попозже. Так отчего ты такая мрачная? Неужели котлеты настолько не съедобны?

Честно говоря, Панси безумно рада, что Уизли сам подошёл. Нет, она ни на что не надеется — она же не идиотка! Просто какой-то странный камень с души свалился.

— Тут курить нельзя, — отвечает она.

— По-прежнему потакаете вредным привычкам, мисс Паркинсон?

— Так ведь никто не воспитывает, — неожиданно ухмыляется Панси. — Все честные да принципиальные господа себе таких же барышень ищут.

Вот почему с Уизли всегда так? На те же грабли! Мерлин, Паркинсон, да что же ты такая дура?!

Улыбка Рона и впрямь потухает, но он не злится, а тихо говорит: