Триптих

Действующие лица

Вдова

Дочь

Роже

Франсина

Молодой пастор

Участники поминок

Инвалид

Ребенок (без слов)

Усопший (без слов)

Колокольный перезвон кладбищенской часовни. Затем тишина и свет: белое пустое кресло-качалка. Сцена погружена во мрак, за исключением площадки величиной с жилую комнату. Входят Вдова, лет шестидесяти, и первый Участник поминок.

Участник поминок. Наш Пролль! Вдова. Да…

Участник поминок. В последний раз я его видел на Пасху в прошлом году. Он был в таком хорошем настроении.

Вдова. Да…

Участник поминок. Мы так смеялись. Вдова. Да…

Участник поминок. Его анекдотов я никогда не забуду.

Вдова едва сдерживает слезы.

Софи?!

Вдова берет себя в руки.

Ему еще повезло. Нынче мало кто умирает дома, да и семьдесят лет, по-моему, прекрасный возраст.

Вдова. Да…

Участник поминок. Вы провели рядом с ним всю ночь, вы держали его руку, Софи, до последнего мгновения.

Вдова. Да… (Всхлипывает.)

Участник поминок стоит в растерянности, проходит некоторое время, прежде чем Вдова снова берет себя в руки.

Вы знаете, у меня просто в голове не укладывается. Я вижу его. Как он сидит в своем кресле. Вижу. У меня все время звучат в ушах мысли Маттиса.

Участник поминок (достает трубку). Это я могу понять. (Набивает.) Молодой человек, тот, что говорил на кладбище, кто он такой? Честно говоря, мне было ужасно неловко…

Появляются другие Участники поминок, человек сорок.

Достоинством веет от молчания, которое они хранят и во время приветствий; все держатся подчеркнуто вежливо.

Среди них и Молодой пастор; в руке у него черная шляпа. Не все одеты в традиционный траур: одна из молодых женщин — в брюках, в знак траура у нее лишь черный платок на голове, она единственная, кто курит. Один из молодых мужчин — в черном свитере с высоким воротом. Все ждут.

Вдова. Ильза? Ну где же она!

Какому-то ребенку шепотом делают выговор, пауза длится так долго, что достоинство переходит в смущение, наконец появляется Дочь с подносом, и первым, кому она предлагает угощение, оказывается молодой человек в свитере.

Роже. Хочется есть! Не стану отрицать, я ужасно голоден, а ведь всего два часа назад позавтракал. (Берет еще один бутерброд.) Спасибо.

Дочь идет дальше.

Вдова. У вас нет салфетки?

Роже. Я никогда еще не произносил надгробных речей.

Вдова. Я принесу вам салфетку. (Уходит.)

Дочь. Напитки в саду.

Участники поминок не спеша угощаются.

Участник поминок. Что происходит с телом, когда оно лежит в земле, никому из нас рассказывать не надо, тем более, на кладбище. Я тоже стою на почве фактов, я не верю, что мертвые воскресают. В конце концов, мы не дети. Мы не затем ходим на похороны, чтобы выслушивать то, что поведал сей молодой человек… (Раскуривает трубку.)

Участник поминок. Все ж таки у людей есть и душа!

Дочь обходит присутствующих, пока поднос не пустеет, затем обращается к ребенку.

Дочь. А ты? Хочешь, я угощу тебя малиновым соком? Ты любишь? Давай-ка вместе сходим на кухню. Идем! Приготовим малиновый сок. (Берет ребенка за руку и уходит вместе с ним.)

Участник поминок. У тебя есть спички?

Другой роется у себя в карманах.

Участник поминок. Трубка опять потухла.

Третий подносит ему спички.

Третий. Можете оставить их себе.

Участник поминок снова зажигает трубку.

Участник поминок. Я тоже не набожный, но мне не мешает, когда на кладбище говорит пастор. Понятно, это не бог весть что. Но, по крайней мере, не пошлость. (Снова пыхтит трубкой.)

Участник поминок. В конце концов, существуют традиции.

Тишина.

Некто. В саду есть напитки.

Молодой пастор подходит к Роже, тот жует.

Пастор. Где госпожа Пролль?

Роже. Не знаю.

Пастор. Я бы хотел проститься.

Роже вытирает палец о носовой платок.

Роже. Господин Пастор, мы бы все хотели…

Некоторое время все заняты едой, за исключением Молодого пастора, высматривающего Вдову, Роже, который уже поел, молодой женщины в брюках, которая стоит в стороне и курит, и человека с трубкой; возвращается Дочь и раздает всем бумажные салфетки.

Дочь. Напитки в саду.

Присутствующие медленно уходят, пропуская один другого вперед. Остаются: Роже и Молодой пастор и на заднем плане молодая женщина в брюках, которая курит, теперь с пепельницей в руках. В белом кресле-качалке сидит Усопший, мужчина лет семидесяти, не шевелясь, но с открытыми глазами. Его никто не замечает.

Роже. Вы его лично знали?

Пастор. Нет.

Роже тоже закуривает сигарету.

Роже. Жизнь после смерти, он в это не верил. Я его знал, господин пастор, и держал речь в его вкусе.

Молодой пастор молчит.

Я очень высоко ценил старика Пролля…

Молодая женщина выходит из глубины сцены.

Франсина. Возьмите пепельницу.

Роже. О, большое спасибо.

Франсина. Другой здесь нет.

Роже стряхивает пепел.

Роже. Вы верите в жизнь после смерти?

Франсина (гасит сигарету в пепельнице). Не знаю…

Роже рассматривает ее.

Не знаю!

Входит опоздавший на поминки старик, опирающийся на костыли; он оглядывается вокруг и выглядит смущенным.

Роже. Я не сомневаюсь, что вечность существует. Но мне-то что с того? Это вечность минувшего.

Инвалид приближается к ним.

Инвалид. Где госпожа Пролль?

Роже. Она пошла за салфеткой.

Инвалид (говорит вполголоса). Кто бы мог подумать. Так внезапно. Семьдесят лет нынче не возраст. Или он уже давно был болен? Я и не знал. (Представляется.) Лухзингер. (Кивают друг другу.) Мы с Маттисом были друзьями, можно сказать, в одном гребном клубе состояли, о Господи, сколько ж воды с тех пор утекло…

В саду первый смешок.

Господин пастор, извините меня. (Ковыляет прочь.)

Роже. Я знаю только, что человеческого сознания без биологической основы не существует. Уже сотрясение мозга лишает меня сознания. Как может сохраниться сознание после материального разрушения мозга! К примеру, если я пущу себе пулю в лоб… Я просто хочу сказать: как биологический факт смерть — нечто тривиальное, подтверждение закона, которому подчинена вся природа. Смерть как мистификация, это другое. Я конечно не говорю, что она бессодержательна. Но мистификация. Даже если представление о вечной жизни индивидуума несостоятельно, мистификация заключается в том, что смерть в конечном счете есть правда о нашей жизни: мы живем раз и навсегда.

Франсина. И что это значит?

Роже. Прожитое остается. Я имею в виду: отдельные события нашей жизни, каждое на своем месте во времени, не меняются. Это их вечность.

Молодой пастор молчит.

Франсина. Вы хотя бы однажды теряли человека, которого любили, как никого другого?

Роже. Почему вы об этом спрашиваете?

Франсина. Вы рассуждаете так рассудочно.

Входит Дочь с Ребенком, у которого в руке стакан с малиновым соком, и провожает его в сад; Роже и Франсина следуют за ними; Молодой пастор остается в одиночестве.

Пастор. «А некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер? Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе. Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что, ЕСЛИ БУДЕШЬ ВЕРОВАТЬ, УВИДИШЬ СЛАВУ БОЖИЮ? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал меня. Сказав это, он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет!»[7]

В саду снова отдельные смешки.

«Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки мои; подай руку твою и вложи в ребра мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: Ты поверил, потому что увидел Меня; БЛАЖЕННЫ НЕ ВИДЕВШИЕ И УВЕРОВАВШИЕ!»[8]

Входит Вдова с салфеткой.

Вдова. Где Роже?

Пастор. Госпожа Пролль, я должен проститься.

Вдова. Я хотела дать ему салфетку…

Молодой пастор подает ей руку.

Пастор. Истина — это истина, даже если ваш покойный муж не смог ее познать. Он ее познает, госпожа Пролль, я в этом уверен.

Вдова. Благодарю вас, господин пастор.

Пастор. Придет свет, прежде нами невиданный, и придет рождение без плоти; другими, чем после нашего первого рождения, пребудем мы, потому что мы были, и без боли и без страха смерти пребудем мы, рожденные в вечности.

Вдова провожает Молодого пастора к выходу. Остается Усопший в своем кресле-качалке. Голоса в саду; негромкие, но все более непринужденные. Немного погодя проходит Дочь с Участником поминок, которому она показывает дорогу.

Дочь. Дверь направо в прихожей.

Участник поминок кивает и идет дальше, Дочь возвращается к гостям. Остается Усопший в своем белом кресле-качалке. Голоса в саду. Потом возвращается Вдова и останавливается перед Усопшим.

Вдова. Маттис, я знаю! Ты не хотел пастора. Как часто я это слышала! По-другому было нельзя.

В саду слышно, как смеются сразу несколько человек.

Сейчас все в саду.

Тишина в саду.

У тебя была хорошая смерть, Маттис. Это все говорят. Сегодня мало кто может умереть дома. Вспомни свою бедную сестру! И семьдесят — это библейский возраст… Маттис, ты хочешь, чтобы я тебя боялась? Я не обращалась с тобой, как с дураком. Как ты мог говорить такое? Врач тоже слышал, а потом ты и врачу сказал: моя жена обращается со мной, как с последним дураком… Ах, Маттис!.. Куда ты уставился. Я говорю: по-другому было нельзя. А ты мне не веришь! Я сказала молодому пастору, что ты вышел из церкви — конечно, я ему сказала!.. Почему ты на меня не смотришь? Маттис, ты ужасен. (Пауза.) Ах, Маттис, мой Маттис! (Пауза.) Сегодня уже неделя с тех пор, как ты в последний раз брал в руки удочку. Ровно неделя. И везде еще стоит твоя обувь, а я все время думаю: когда пойдет дождь, ты вернешься домой… Ты не знаешь, что это такое — быть вдовой. Честно говоря, я обрадовалась колокольному звону, все были ему рады.

Участник поминок возвращается из туалета.

Из твоих испанских ветеранов не пришел ни один. Быть может, их давно уже нет в живых — а о чем мне говорить с людьми! Всегда говорил ты…

Голоса в саду.

Пастор ведь верно сказал: так смерть должна служить нам предупреждением, чтобы мы изо дня в день встречали друг друга с любовью — и потом я сижу рядом с тобой, Маттис, всю ночь, и вдруг ты говоришь, что теперь хотел бы остаться один. Так ты сказал! А наутро, когда я принесла тебе чай, ты был мертв — всегда все было по-твоему.

Тишина.

Ты не боишься смерти. Как часто ты это говорил! Ты всегда думал только о себе…

В саду со звоном разбивается стакан.

Мы думали, придет по меньшей мере человек сто, тогда тут было бы слишком тесно, ты знаешь — к счастью, дождя сегодня нет!.. Маттис, я говорю с тобой… Маттис! — что же я тебе такого сделала? Ты не узнаешь своей Софи? Я вызвала врача, я ухаживала за тобой, Маттис, день и ночь… Разве я не жила бок о бок с тобой двадцать шесть лет? Везде еще стоит твоя обувь, а что я буду делать с твоими кристаллами, это не такая уж большая ценность, по правде говоря, а ими битком набит целый шкаф… Я всегда тебе доверяла, Маттис, другой ты меня не выносил, хватал обычно свою удочку… Я всегда думала, ты все привел в порядок — какой там порядок!