Триптих

Нет, девушка, только не чартерный рейс.

Катрин. Боже упаси.

Старик. Нам нужен воздушный шар.

Катрин качается и смеется.

Сейчас она соединит.

Катрин. Какой же он должен быть величины?

Старик. Я спрошу, что у них есть.

Катрин. И какого цвета.

Старик делает вид, будто говорит в трубку.

Старик. Да, девушка, нам нужен воздушный шар. Как вы сказали? Двухместная корзина. Я это знаю, девушка, воздушный шар непредсказуем. Как вы сказали? Ну разумеется, девушка: оснащенный мешками с песком, чтобы можно было снова подняться, если под тобой вдруг окажется болото или высоковольтная линия. Я об этом читал, девушка: если хочешь приземлиться, надо тянуть за веревку, например, если даме надоело сидеть в корзине. (Катрин.) Она должна навести справки, сколько у них мешков с песком. (В телефонную трубку.) Да, достаточно, девушка, я думаю, достаточно. (Катрин.) Дюжина на человека. (В телефон.) Как вы сказали? Счет на фирму, как обычно: букинистическая лавка Пролля, Франкенгассе, двадцать один. Это не имеет значения, девушка, главное, что воздушный шар. Серебристо-серого цвета.

Катрин. Белого!

Старик. Белый у вас есть?

Катрин. Белый как снег.

Старик. Белый как снег, наполненный гелием или что там у вас имеется. (Катрин.) Она должна навести справки.

Катрин. Куда же мы полетим?

Старик. Это непредсказуемо, говорит она. Куда ветер подует. Во всяком случае, нам не придется переживать из-за пробок на дороге под Пасху. Конечно, может случиться, что мы зависнем над Руром на несколько денечков и задохнемся или над Ватиканскими садами, и швейцарская гвардия поднимет тревогу…

Катрин. А кто будет тянуть за веревку?

Старик. Равноправие, Катрин, равноправие.

Катрин. Договорились?

Старик. Разумеется. У тебя двенадцать мешков с песком, у меня двенадцать, один взмах ножом — и снова паришь. И у каждого веревка, это ясно, и если я сошел, например, по старости, то он снова взмывает в небо, белый воздушный шар: Катрин Шимански парит дальше…

Катрин качается.

Катрин. Пролль, я вас люблю!

Пауза.

Старик. Как было дальше?

Катрин снова надевает туфли.

Катрин. Я хотела идти на поезд, вы мне не поверили, а я действительно хотела исчезнуть, без воздушного шара.

Слышится птичий щебет.

Старик. Ты еще кое-что сказала.

Катрин (встает и целует Старика). Пролль, я вас люблю. (Встает и причесывает волосы.) Что же я еще сказала? (Останавливается и смеется.) Вспомнила! (Продолжает причесывать волосы.) Я подала вам руку и сказала: дедуля! И мы совершили прогулку.

Ксавер и Пилот, который сидит, изучая карту.

Ксавер. Многое осталось загадкой. Несмотря на научное исследование всех сохранившихся обломков. Например, так и не выяснили, почему вы вдруг повернули налево — за двадцать километров до взлетно-посадочной полосы, которая была свободна, и пожарные уже стояли наготове, как вы потребовали. Согласно показаниям радара, вы были в эту минуту еще на высоте девятисот метров. От черного ящика ничего не осталось, так как при ударе об землю произошел еще один взрыв. Четыре двигателя разбросало на расстоянии двухсот метров друг от друга. Лес — я сам видел только фотографии — выглядел, как после тайфуна. Согласно докладу управления авиации, удалось собрать две тысячи частей трупов, весом каждая не более килограмма, но опознать их не удалось.

Пилот снимает наушники.

Впрочем, вам-то я зачем это рассказываю.

Пилот встает, оглядывается.

Кого вы ищете?

Катрин и Старик останавливаются.

Старик. Раньше тут росли березы и ручей был настоящий. В мое время. Ручей с камнями на дне и водорослями на камнях, так что поскользнешься, если пойдешь по камням босиком…

Катрин. Это вы рассказывали.

Старик. Там был кузовной завод.

Катрин. Что там было?

Старик. Кузовной завод, надежда моего отца, который был неисправим: каждый раз, когда он, дежурный на бензоколонке, получал чаевые, то придерживал дверцу машины и был доволен всем на свете, несмотря на евреев. (Оглядывается.) Вот этот самый был моим отцом.

Катрин. Мужчина в шелловском комбинезоне?

Старик. А она — моя мать.

Дежурный, воткнув удочку в землю, стоит перед старухой в инвалидной коляске.

Дежурный. Ты Анна?

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Ты состарилась.

Старуха. Восемьдесят семь уже.

Дежурный. Я всегда думал, ты слабенькая, Анна, ты с этим не справишься.

Старуха. Трудное было время.

Дежурный. Я оставил долги.

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Сколько же?

Старуха. Забудь об этом!

Дежурный. Наш мальчик об этом не забыл.

Старуха. Потому что он не любит тебя, и чем больше тебя он живет, тем все меньше и меньше любит. Потому что ты всегда твердил: так это делается, смотри сюда, так это делается!

Дежурный. Вот она, благодарность.

Старуха. Многое переменилось, ты знаешь, во взглядах. Они вдруг обнаружили, что получили неправильное воспитание. (Смеется.) Да, Штефан, вот так.

Дежурный. Я думал: если б когда-нибудь появился кузовной завод! А потом он появился, хотя я им не понадобился, хотя я тут родился и хотя я дипломированный механик. Это ты знаешь, и после я подумал: бензоколонка…

Старуха. Это я знаю.

Дежурный. Я бы и с этим справился!

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Несмотря на эти проценты.

Старуха. Штефан, ты слишком рано умер. До того, как построили шоссе. И только лишь после войны, Штефан, все пошло в гору. Я ведь всего этого даже не помню. Прямо впору подумать, будто война стоила того…

Дежурный смотрит на нее.

Дежурный. Стало быть, ты моя вдова.

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Ты похорошела, Анна.

Катрин и Старик останавливаются.

Старик. Это Карлос!

Молодой испанец с патронташем и в берете республиканской милиции, стоя на коленях на земле, чистит старомодную винтовку. Ему восемнадцать.

Катрин. Что он делает?

Старик. Я пережил его на тридцать лет… В первые недели у нас были только эти английские винтовки, времен первой мировой войны, иногда наши боеприпасы к ним не подходили. Он был поденщиком, я учил его писать и считать.

Катрин. Вы рассказывали.

Молодой испанец вынимает затвор.

Старик. Потом это была моя винтовка.

Катрин и Старик продолжают прогулку.

Катрин. Там с вами кто-то здоровается.

На заднем плане появляется еще один Старик, который передвигается на костылях; инвалид кивает несколько раз головой.

Кажется, он хочет с вами поговорить.

Старик. Пойдем!

Катрин. Тут такая толкотня.

Старик. Ведь Пасха!

Колокольный звон, затем григорианский хорал. Слышен ТЕ DEUM, в исполнении монахов-бенедиктинцев аббатства Св. Мориса и Св. Мора, Клерво. (Грампластинка Филипс А 02082 L, конец второй стороны.) Во время пения и колокольного звона, завершающего пение, все персонажи остаются неподвижны.

Клас в светлом пальто.

Клас. Мы в Лондоне, Катрин, в Британском музее. Ты гладишь базальтового сфинкса. И мы рассматриваем мумии. Мы живем, Катрин, и наступила Пасха! Неправда, Катрин, что я всегда только злюсь.

Катрин и Старик продолжают прогулку.

Катрин!..

Слышен шум смывного бачка.

Это все, Катрин, о чем ты помнишь?

Молодой пастор подходит к Класу.

Я знаю, господин пастор, человека любишь таким, каков он есть, или не любишь. Тюбики и баночки, которые она вечно не закрывает, и газеты на полу, и волосы в туалете, я знаю, это мелочи. Да я и не сказал ей больше ни слова. Разве Катрин виновата, что беспорядок повергает меня в меланхолию! Катрин другая. Господин пастор, я старался. Но она тем не менее настояла на разводе.

Пастор. Можно задать вам вопрос?

Клас. В Лондоне мы были счастливы, господин пастор. Такая чудная гостиница и уютно, она пела в ванной, и мы много посмотрели, корабль Скотта, того, что замерз на Южном полюсе.

Пастор. Как вы умерли?

Клошар, который сидит в одиночестве.

Клошар. Мертвыми становятся не сразу… Я слишком много жрал, потому он так растолстел, труп внутри меня, а когда я постился, он тощал, но я уже знал, что никогда от него не избавлюсь, от трупа во мне. Я вывозил его в общество, где вели разговоры, где имели мнения. И меня слушали, хотя мой труп скучал от моих мнений. Он еще не вонял, и волосы у меня были и все, что положено иметь мужчине, и женщины были влюблены в мою меланхолию. Я кланялся вечер за вечером, я подходил к рампе и преклонял труп во мне. Однажды утром, когда я проснулся на скамейке в городском саду, со мной заговорили солдаты Армии спасения, и за порцию горячего супа я спел Аллилуйя. У меня в кармане были маленькие ножницы, и еще целых тридцать лет я стриг себе ногти.

Старуха в инвалидной коляске и Дежурный.

Старуха. Да-да, Штефан, да-да.

Дежурный. Рыбу удить и то не умеет!

Старуха. Ты всегда твердил: из него ничего не получится. Ты всегда злился на нашего мальчика.

Дежурный. А ты всегда его защищала.

Старуха. Все-таки у него есть диплом.

Дежурный. Типографа!

Старуха. Да-да, Штефан, ты считаешь, что только ты работал, ты как отец, только ты был безработным…

Дежурный. Я не шлялся по демонстрациям.

Старуха. И все же ты был безработным.

Дежурный. Разве я пел «Интернационал»?

Старуха. Нет.

Дежурный. На что же он жил?

Старуха. Позднее он вместе с друзьями создал маленькую типографию, дела пошли неплохо. Он же получил образование. Но потом типографию запретили, потому что они печатали какие-то брошюры. И тогда Тис стал меня презирать, и я пролила много слез, он приносил мне свое белье, и я ему говорила, должен же человек поесть, и как он ел: молча, потому что презирал меня! Но когда живешь за счет киоска, приходится торговать тем, что надо людям.

Пауза.

Дежурный. Да, а после войны у него была букинистическая лавка, и вдруг дела у него пошли совершенно замечательно. У него бывали книги, которых нет даже в настоящих книжных магазинах. Ты знаешь, что такое букинистическая лавка?

Господин лет тридцати, элегантно одетый, держит в руке букет роз с длинными стеблями, выглядит смущенным, потом поворачивается к Медсестре, несущей поднос с инструментами.

Господин. Сестра…

Ильза. Кого вы ищете?

Господин. Я ищу вазу.

Ильза. Потерпите немножко.

Господин. Большую вазу.

Старуха в инвалидной коляске и Дежурный.

Старуха. Ильза!

Медсестра останавливается.

Почему ты не разговариваешь с отцом?

Ильза. Я ему не нужна.

Старуха. Что ты говоришь.

Ильза. Он ведь даже не слушает.

Старуха. Но он часто ходил с тобой в пешие походы, это я видела у него в альбоме, у тебя тогда еще были косы, Ильза, и отец укрывал тебя своей штормовкой.

Ильза. О да.

Старуха. Потому что было холодно, и между скал он разложил костер, чтобы вы не замерзли.

Ильза. О да.

Старуха. Разве он тебя не слушал?

Ильза. О да, когда я была ребенком.

Старуха. Ты все это забыла?

Ильза. Нет, бабушка.

Старуха. А велосипед? Я, собственно, знаю про велосипед потому, что у твоего отца опять не было денег, и он занял их у меня, ведь тебе хотелось иметь велосипед, Ильза, и ты его получила.

Ильза. О да.

Старуха. Согласись, ты несправедлива.

Ильза. Я ему написала, когда у меня была помолвка, и в ответ он прислал мне открытку.