Иоаннида, или О Ливийской войне

(ст. 179—277)

Их храбрый дух и дикарская ярость вновь вернулись к ним, когда над ними нависла смерть.

Полководец вывел войска из укреплений и созвал совет. Он возвышался, сидя верхом, его избранные старшие и младшие командиры пошли вперед, а воины, прибывая плотным строем, быстро подвигались пешими и конными отрядами. Вместе с латинянами был контингент массилов, верных [Римской] державе, и они выступали как регулярный отряд яростной римской армии. Любовь и ужасный страх, [испытываемые] ими к своему господину, собрали их на этих равнинах. Каждое племя отличалось по внешнему виду. Одни носили туники поверх доспехов; другие – с голыми руками, согласно их обычаю, носили пестрые туники, расшитые пурпуром. Некоторые прикрывались длинными щитами, некоторые – круглыми. Римский воин, конечно, стоял в своем высоком шлеме, в то время как мавр был в мантии, обмотанной вокруг тела. Другой человек, убирая длинные волосы со лба, опирался на два копья либо укреплял свой крепкий дротик в земле. Посреди их всех полководец говорил подбадривающие слова: «Римские товарищи и единственная надежда этой истерзанной земли, истинное спасение Ливии зависит теперь от вашего оружия. Что нам должно сейчас совершить – это положить конец войне и вашим тяжким трудам. Короче говоря, мы должны сражаться». Вся армия и латинские отряды возрадовались и привели знамена в движение. Единым гласом массилы и их командиры подняли страшный шум. Они показывали свой дух, и этот звук пробежал по всему войску, как радостное журчание. Даже беспокойное море, предупреждая о надвигающихся издалека ветрах, не отражает такого эха, как они.

Когда Иоанн, этот замечательный командующий, понял желание своих людей, он дал им еще более лучшие советы, представил различные пути к сохранению безопасности и напомнил о победе, которая будет дарована их могучей державе. Когда он прекратил их [восторженный] рев, жестом правой руки попросив утихнуть, люди в ужасе затихли перед ним и восторженно смотрели ему в лицо, пока он говорил. Их умы и уши были готовы к его командам, и вот, ясным голосом полководец обратился к товарищам: «Это день [уже почти прошел] своим чередом, товарищи, а завтрашний день не подходит для жестокой битвы, потому что весь мир будет славить Господа[129]. Так что, командиры мои, послужим Христу с радостью. Смиренно и в слезах попросим Его покровительства, и, я уверен, оно не замедлит прийти. Своей собственной мощью Бог сокрушит эти злые племена, отметит наши тяжкие труды и дарует новые радости нашей державе. Когда почтенный священник завершит святые обряды и должным образом вознесет святые дары Господу, а воины надлежащим образом исполнят обязанности, мы расставим столы. Но не давайте лошадям пастись слишком далеко на равнинах, ибо я решил сняться с лагеря после того, как мы поедим. И я не хочу сразу ввязываться в зловещую битву. Я просто хочу быстро приблизиться к тем местам, чтоб на следующий день, незадолго до того как солнце взойдет из-за горизонта и коснется земли своими огнедышащими конями, мы дадим бой при соседнем Латаре и выйдем на горячую резню. Нас не истомит долгий марш, конница и пехота будут бодры, и мы с доблестью перебьем эти дикие племена». В ответ на это люди разразились криками. Они аплодировали и выкрикивали согласие, ликуя в сердцах, когда их отряды возвращались в лагерь.

Напротив них восставшие насамоны тоже держали совет, рассматривая кризис жестокой войны. Они собрали нечистые полки своих отрядов, союзных с прочими племенами, которых любовь к добыче и последний смертный день, уготованный им ужасной судьбой, подвигли обречь Ливию войне. Среди них сын Гуенфана разжигал горькое пламя войны, перебирая в голове военные планы, нетерпеливый к дальнейшему промедлению. Однако ж первым, кто встал с речью, был Карказан: «Войско Иоанна рядом и давит на нас, и жестокий голод – тоже. Для наших племен есть лишь одна надежда на спасение – немедленно ввязаться в бой, пока сила наших членов еще остается крепкой и здоровой, ибо наши стада – единственная и последняя надежда в пропитании, а потоки рек – наш последний источник воды. Нет смысла даже упоминать вино: воды потоков – единственное наше утешение. Если мы одолеем этого врага, тогда у мавров будет все, и, поскольку вражеский воин будет убит, мы разграбим лагерь, полный бесчисленного добра. Ответы, которые рогатый Аммон дал нам в пророчестве, говорящие нам о нашей победе в войне над латинскими отрядами, останутся, как я твердо полагаю, неизменными».

«Завтра у римского народа – соблюдаемый им праздничный день, – повел речь Автилитен. – Римские воины, занятые соблюдением их обычных ритуалов, вряд ли рассчитывают на битву. Прикажи нашим людям тогда выступить. Вломимся внезапно в дезорганизованное войско в жгучий полдень, когда они будут прятать измотанные тела в тени, ослабшие от чрезмерной жары. Все, что нам понадобится, – немного лишней храбрости, чтоб преодолеть двойной ряд их укреплений. Сначала надо захватить их упрямого полководца прямо в его ставке; в то же самое время собери наши знамена и избери отряды, которые храбры, плотно выстроены и чьи командиры доблестны. Вот и вызывайте на бой отряды латинян. Это будет подходящее место для доброй схватки и большого кровопролития. Гарсана повел бы силы плотным боевым порядком к месту, где негодяй Куцина разбил лагерь. Там же есть и непоколебимый отряд римлян, горячий до схватки. У них тоже есть яростный предводитель, готовящийся уничтожить наши племена ради Рима, так что пока он будет подбадривать [своих воинов], раздувшись от почетных званий, они будут чествовать его начальником и братом по крови, рожденным от матери-латинянки[130]. Довольный собою ото всей этой лести, этот охочий до убийств враг захочет показать себя храбрым и верным [римлянам]. Коль скоро он и его подлецы будут мертвы, насамонам не придется даже и говорить о прочих врагах. Любой [воин] из этих земель последует за твоей силой, таким образом, храбрая победа будет дарована нашим знаменам». Люди согласились с его советом, и омерзительные племена завыли от ярости и раззадорили рассудки.

(ст. 278—347)

И вот волны скрыли день в океане, и настала черная ночь. Феб распряг коней и Цинтия[131] запрягла своих, обновив нашу силу. Она возникла из волн сразу же, лишь только он скрылся под водой. Все люди расслабились в спокойном отдыхе, и вводящий в оцепенение сон овладел прочими животными, чьи истомленные члены почувствовали прикосновение сладкой дремы, [разлившейся] по равнине: рогатый скот и разные птицы, ужасные дикие создания и холодно[кровные] рыбы у берега. Но Иоанн, поскольку в его сердце был разожжен огонь войны, провел бессонную ночь в бдениях и, преисполненный идей и осторожный по природе, обдумывал огромные затруднения, вставшие перед ним, и разрабатывал тактический план. Рядом с ним был погружен в те же думы ужасной войны мудрый Рицинарий, в душе склонный к миру, но, тем не менее, рассматривал вставшие перед ними трудности, используя свою рассудительность для составления очередности рассматриваемых [проблем]. Они умягчали умы друг друга диалогом и оберегались от сна разговорами. И, конечно, как часто оба они оборачивались к Господу с долгой молитвой и слезами о спасении державы, их людей, Ливии и их самих! И оба они, хоть и были преисполнены скорби, молились не напрасно, ибо Отец, устрашающий мир Своей молнией, узрел их моления из своего высокого обиталища и положил конец великим трудам войны.

Тем временем армия мармаридов, совершив ночные жертвоприношения, наполнила воздух бешеным криком. Они воздвигли алтари и воззвали к своим ложным божествам. Они обвели скот вокруг алтарей и потоками пролили на траву отвратительную кровь. Некоторые люди приносили жертвы Гурзилу, другие – тебе, рогатый Аммон, прочие поклонялись Синиферу, которого мазаки воспринимают в богоподобности Марса и представляют его могучим богом войны. Другие поклонялись Мастиману, ибо этим именем племена мавров величают Тенарийского Юпитера и, проливая много крови, приносят этому пагубному божеству человеческие жертвы. Увы, какая мерзость! Их жалкие стоны бичевали воздух и само небо со всех сторон. Вот один мужчина прижимает клинок к горлам жертв и обращается при этом к самому божеству. Призывая его явиться из иллюзорного мира теней, он молит бога попытаться следовать по пути солнца. Затем, по языческому обычаю, они раздирают внутренности животного, узнавая о своих судьбах. Но Бог пресек такого [рода] действия, и [языческое] божество было полностью глухо к их песнопениям, и их жрица никому более не давала ответов.

Вот солнце заблистало на краю самого отдаленного участка небосвода, пробившись сквозь воды океана. Излучая благоприятный свет, оно встало и рассыпало сверкающие лучи по земле в тот счастливый рассвет. Тогда христиане – римские воины со своими великодушными командирами вместе со знаками различия – вышли, согласно предписанному порядку. В месте посреди лагеря, где полководец Иоанн разбил шатры [войска], священник установил алтарь и украсил его со всех сторон священными полотнищами, по завету отцов. Аколуфы[132] образовали хор и, плача, смиренными голосами пели сладкозвучные гимны. Но когда полководец достиг святилища и вошел [на его территорию][133], люди разразились стонами горя, и слезы потоками заструились из их глаз. Со всех сторон их голоса достигли неба, они снова и снова били себя кулаками в виновные груди, словно были [сами] себе врагами. «Прости наши грехи и грехи наших отцов, молим тебя, Христе», – стонали они и с простертыми вверх руками смотрели на небеса и просили утешения у Господа. Сам Иоанн, [находясь] впереди, стоя на коленях и склонившись, был тронут их благочестием и возносил молитвы за этих людей. Слезы текли из его глаз, как река, и, нанося себе удары в грудь, он молился так: «Создатель мира, единственные Жизнь и Спасение нашей державы, Боже, Всемогущий Творец неба, земли и воздуха, Ты, Который наполняешь своей мощью небеса, и землю, и волнующееся море, и все, что образуется на земле, и минералы под ней, и как грязный Аверн владеет бледными душами [мертвых][134], так Ты один обладаешь абсолютным правлением. Полнота твоей власти – хвала, царство и сила Твоей могучей десницы.

(ст. 348—379)

Призри же наконец на римлян, посмотри вниз, Всемогущий и Святой Отец, и подай нам помощь. Молю Тебя, сокруши Своей силой эти гордые племена. Сделай так, чтоб эти люди признали Тебя единым могущественным Господом, хоть Ты и сокрушишь наших врагов и сохранишь в бою Своих людей. Тогда весь [этот варварский] народ проклянет своего деревянного бога и признает, что Ты, Всемогущий, есть единственный истинный Бог». Пока он так читал молитву, этот их добрый господин сделал землю мокрой от слез, струившихся из его глаз и, движимый жалостью, он горевал сердцем о той опасности, в которой в настоящий момент пребывала Ливия, и о тяжких трудах, что предстояли державе и ее народу. Рядом с ним также лил слезы Рицинарий, увлажнив лицо потоком не меньшим, чем у его господина. Таким же просителем, с печальным выражением лица, он молил о помощи латинянам. Великодушные командиры и храбрые младшие начальники, омочив груди слезами, вознесли рыдания к небесам, и вместе с ними все отряды молились Богу голосами, полными слез. Первосвященник возложил на алтарь святые дары и принес их в жертву за латинский народ, сделав алтарь мокрым от слез. Затем, молясь [уже] спокойно, он воздал хвалу нашему Небесному Отцу, благословил святые дары и преподнес их один за другим Христу, воздавая Ему надлежащую хвалу. И дары были приняты Господом на высоких небесах и сразу же освятили и очистили весь латинский народ[135].