Чудеса Индии

Слышал я про некоего басрийца, жившего в средней части улицы Корейшитов, что однажды он выехал из Басры в Забедж или в соседние с ним страны...[204] благополучно добрался до какого-то острова.

«Я поднялся на берег, — рассказывал путешественник, — влез на высокое дерево и провел всю ночь, скрываясь в его листве. На следующее утро я увидел, что к берегу подошло стадо овец числом приблизительно в двести голов, причем каждая овца была ростом с теленка. Их гнал человек, подобного которому я никогда не видывал: такой он был громадный, высокий, толстый и такой безобразный на вид. Пригнав свое стадо ударами палки, он уселся на берегу моря; овцы же стали пастись под деревьями. Немного погодя, великан бросился ничком на землю, заснул и проспал до самого полдня, затем он встал, кинулся в море, выкупался и вышел на берег. При этом дикарь был совершенно гол. Единственной одеждой ему служил какой-то лист, похожий на лист банана, но более широкий, висевший у него на поясе в виде передника. Выкупавшись, он подошел к одной из овец, схватил ее за ногу, взял в рот ее сосок и принялся сосать молоко, пока не высосал все до последней капли. Так великан поступил со многими другими овцами; а потом растянулся на спине под тенью дерева и стал внимательно смотреть на ветки.

Как раз в это время на дерево, где я сидел, опустилась какая-то птица. Великан поднял тяжелый камень и бросил его без промаху; птица стала падать и наконец застряла между ветвями около меня. Знаком руки дикарь приказал мне слезть; я поспешил повиноваться, хотя совсем ослабел и был наполовину мертв от голода и страха. Великан бросил птицу оземь — а весила она, по-моему, около ста ратлей, — ощипал ее живьем, пока она еще билась, и раздробил ей голову камнем весом двадцать ратлей. Потом он тем же камнем рассек добычу на части, разгрыз, ее зубами и сожрал всю до костей, точно дикий зверь. Когда солнце начало бледнеть, пастух встал, созвал своих овец диким воплем, взял также и меня и, вооружившись палкой, погнал стадо с берега в глубь острова. Сначала он привел нас к заливу с пресной водой, где напоил овец и напился сам; и я также пил, хотя был уверен в неминуемой гибели. Потом великан погнал все стадо дальше и наконец привел нас в какое-то место. Там была ограда из крест-накрест расположенных бревен; в ней было устроено подобие двери.

Я вошел вместе с овцами и увидел посреди огороженной площади нечто вроде ткацкого станка, лежавшего на высоких деревянных брусьях, локтей на двадцать от земли. Это сооружение походило на дом. Великан первым делом схватил овцу, одну из самых малых и тощих в стаде, и раздробил ей голову камнем. Затем он развел костер, руками и зубами, точно дикий зверь, разодрал животное на части и куски мяса побросал в огонь вместе с кожей и шерстью, а внутренности сожрал сырыми. После этого дикарь опять подошел к овцам и стал сосать молоко то у одной, то у другой. Выпив в огромном количестве молока, он выбрал одну из самых крупных овец, обхватил ее руками поперек тела и соединился с ней, не обращая внимания на ее крики. Сделав то же самое с другой овцой, великан полез наверх, что-то выпил и тут же заснул, храпя при этом, как бык.

В полночь я потихоньку дополз до потухшего костра и постарался выбрать оттуда остатки мяса. Я поел ровно столько, чтобы поддержать в себе дыхание жизни, и при этом все время боялся, что нечаянно спугну овец, что великан заметит меня и расправится со мной точно так же, как с птицей и овцой. До утра я пролежал на этом месте, а наутро дикарь спустился вниз и погнал овец на пастбище, а с ними и меня. Он заговорил со мной на языке, которого я не понял; я также пытался обращаться к нему на знакомых мне наречиях, но великан не понимал меня.

В то время я весь был покрыт волосами. Должно быть, мой вид внушал дикарю отвращение, потому-то он и не торопился меня съесть. Десять дней я провел у него точно таким же образом. Каждый день мой хозяин делал одно и то же: он непременно ловил одну или двух птиц, и если насыщался ими, то не трогал овец, если же не мог насытиться, — съедал еще и овцу. Я помогал дикарю разводить огонь и таскать дрова и всячески ему прислуживал, в то же время придумывая способ сбежать от него. Так продолжалось два месяца; к концу этого времени я успел поправиться и понял по довольному лицу моего хозяина, что он собирается меня съесть.

Великан, между прочим, собирал с деревьев острова особого рода плоды, гноил их в воде, процеживал эту воду и выпивал ее, а потом всю ночь бывал пьян до бесчувствия. На том же острове я видел птиц размером с буйволов и слонов или около этого; некоторые из них пожирали овец. Из страха перед этими птицами дикарь ночевал со своим скотом в огороженном месте, его жилище находилось среди больших деревьев, а под ними он устроил нечто вроде укрепленного погреба; птицы не спускались туда, боясь застрять между деревьями. Однажды ночью, когда мой хозяин напился пьян и заснул, я влез на дерево, пригнул к земле одну из его ветвей и очутился по другую сторону частокола. Затем я пошел вперед, направляясь к равнине, которую видел с вершины этого дерева. Я продолжал идти всю ночь, а утром, мучимый страхом, взобрался на большое дерево. Со мной была дубина, приготовленная нарочно для того, чтобы ударить великана по голове, если бы он попытался до меня добраться: либо я отогнал бы его, либо он убил бы меня — ведь смерти все равно никто не избежит. Весь день я просидел на дереве и не видел дикаря. Вечером я съел кусок мяса, который взял с собой, и всю ночь продолжал идти.

Утром я очутился на равнине, где росли тут и там деревья. Я шел и никого не видел кругом, кроме змей, птиц и незнакомых мне зверей. Я нашел пресную воду и на время остался около источника, собирая бананы и плоды, которые ел, запивая водой. По долине кружили птицы. Наметив себе одну из них, я приготовил веревку из древесной коры и внимательно следил за птицей, пока она не спустилась пастись. Тогда я подкрался к ней и привязал себя к ее ноге; а птица, занятая едой, не заметила меня. Кончив есть, она напилась воды и взлетела ввысь, описывая в воздухе круг, так что я увидел море. Я мужественно приготовился к любой смерти. Птица опустилась на одну из гор этого острова. Я отвязал себя от ее лап и, хотя был очень слаб, поплелся прочь из страха перед ней. Спустившись с горы, я целую ночь прятался на дереве. Утром я увидел дым и, зная, что дым указывает на присутствие людей, направился в ту сторону.

Идти пришлось недолго; вскоре мне навстречу вышла небольшая кучка людей. Люди эти обратились ко мне на незнакомом мне наречии, отвели меня в село и заперли в доме, где, кроме меня, было еще восемь человек. Они спросили меня, как я сюда попал; я рассказал о своих приключениях и в свою очередь задал им тот же вопрос. Оказалось, что они моряки с корабля, плывшего из Сенфа в Забедж. В пути их застигла буря; около двадцати человек спаслось на лодке и попало на этот остров. Там их захватили жители села, поделили между собой и некоторых уже успели съесть. Я понял, что даже пребывание у пастуха не было так ужасно, как мое теперешнее положение, но пример моих товарищей утешал меня: если бы даже мне и предстояло быть съеденным, смерть в их обществе показалась бы легкой. Мы все утешались тем, что горе у нас общее.

На следующий день нам принесли зерен сезама[205] или похожих на него, бананов, масла и меда. “Мы питаемся этим с тех пор, как попали сюда”, — пояснили мои товарищи. Мы поели ровно столько, чтобы поддержать в себе искру жизни. Потом людоеды снова вернулись, осмотрели нас, выбрали самого упитанного и вывели на середину дома. Мы простились с ним и успели дать друг другу предсмертные поручения. Людоеды с ног до головы натерли его маслом, заставили два часа просидеть на солнце, а затем закололи несчастного и на наших глазах разрезали его на куски. Часть его мяса зажарили, часть сварили, а часть посолили и съели сырым. Затем наши хозяева напились пьяными и тут же заснули.

Тогда я сказал остальным пленникам: “Давайте убьем этих людей, пока они пьяны, и уйдем своей дорогой. Если мы спасемся — слава Аллаху; если погибнем — даже смерть лучше того бедствия, которое выпало на нашу долю. Может быть, жители селения и настигнут нас — так что же! Ведь умираешь только раз”. Весь остаток этого дня мы колебались, склоняясь то к одному, то к другому решению, пока не наступила ночь. На следующее утро нам по обыкновению принесли еду. Прошел день, прошло два, и три, и четыре дня — а наше положение все не менялось. На пятый день явились людоеды, снова выбрали одного из моих товарищей и поступили с ним точно так же, как с предыдущим пленником. Но, когда они напились и заснули, мы встали и всех их перерезали.

Каждый из нас запасся ножом, взял себе немного масла, сезама и меда. Когда стало темнеть, мы вышли из жилища, окрестности которого успели изучить днем, и отправились к берегу моря, но только в другую сторону — не в сторону села. Нас было семь или восемь человек. Мы вошли в рощу и, опасаясь людоедов, влезли на деревья, а когда нас окутала ночная тьма, мы спустились и отправились дальше, определяя дорогу по звездам. Мы шли целый день по берегу, пока не почувствовали себя в безопасности. Теперь мы двигались медленней, останавливались в пути для отдыха и ели плоды в лесу — а в нем росло много бананов. Так мы скитались долгое время, пока наконец не попали в прекрасную долину с хорошей пресной водой. Тут мы решили остаться до самой смерти или до того времени, пока не зайдет сюда какое-нибудь судно. Мало-помалу трое из моих товарищей умерло, и осталось нас только четверо.

Однажды, бродя по берегу, мы нашли полусгнившую лодку, которую волны выбросили на берег; в ней лежало несколько разложившихся трупов. Лодка завязла в тине, и волны разбивались об нее. Мы побросали мертвецов в море, вымыли лодку и починили ее, приготовив из глины, найденной на острове, нечто вроде замазки. Из дерева мы смастерили мачту, из кокосовых листьев — веревки, а из волокон — парус. Затем мы запаслись водой наполнили лодку кокосами и другими плодами, сели в нее и отправились в путь. Некоторые из нас были сведущи в [морском] деле; после пятнадцати дней пути, испытав много ужасов и чудес, мы попали в одно из селений Сейфа. Оттуда мы переехали в Сенф, где и рассказали о своих приключениях. Жители собрали вам провизии на дорогу, и каждый из нас отправился в свою страну, а я возвратился в Басру...[206] после сорокалетнего отсутствия».

В семье этого человека уже мало кто остался в живых. У отца его оказались дети, которые не признали его: с тех пор, как известия о нем прекратились, они разделили его имущество между собой. Путешественник этот прежде занимал хорошее положение и был вполне обеспечен, во ему не удалось вернуть ничего из своего имущества. Впоследствии он скончался.

Рассказывал мне какой-то моряк, что однажды плыл он в самбуке[207] между Серирой и Китаем.

«Когда мы были на расстоянии пятидесяти замов от Сериры, — передавал рассказчик, — на море разыгралась буря, и часть груза мы бросили в море. Непогода затянулась на несколько дней. Вдруг на нас налетел такой сильный ветер, что мы не могли управлять кораблем. Видя неминуемую гибель, мы решили кинуться в море и добраться до берега вплавь. Мы бросили якорь, хотя и не верили в возможность спастись, — как вдруг волны утихли.