Чудеса Индии

Моряки неоднократно рассказывали мне о жемчужине, которую прозвали «Сиротою» за то, что она в целом мире не имеет себе подобной. Самый сведущий из рассказчиков передавал мне следующее:

«Жил в Омане честный и добродетельный человек, по имени Муслим ибн Бишр; занимался он тем, что снаряжал водолазов на ловлю жемчуга. Сначала у Муслима было кое-какое имущество, но от водолазов у него не было никакой прибыли, так что все его состояние ушло, и остался Муслим без средств, без запасов, без одежды и без всего, что можно было бы продать, если не считать ножного браслета в сто динаров, принадлежавшего его жене. “Одолжи мне этот браслет, — сказал ей ибн Бишр, — я найму водолазов, и, может быть, Аллах всевышний поможет мне”. — “Ах ты этакий! — закричала она. — Ты не оставил нам ни запасов, ни средств к жизни; мы пропали, обнищали... лучше прожить этот браслет чем, потопить его в море!” Но муж уговорил ее ласовыми речами, взял браслет, продал его, нанял водолазов на все вырученные деньги и выехал с ними на ловлю. Водолазы поставили ему условием, чтобы работа их продолжалась не больше двух месяцев; на этом и порешили.

Пятьдесят девять дней водолазы ныряли за жемчужинами, но в раковинах, которые они вылавливали и открывали, ничего ценного не оказывалось. Но на шестидесятый день они нырнули во имя Иблиса[163] — да проклянет его Аллах! — и выловили раковину, из которой извлекли жемчужину большой стоимости; быть может, цена ее равнялась всему, чем владел Муслим с тех пор, как жил на свете. “Вот, — сказали водолазы, — что мы нашли для тебя во имя Иблиса, да проклянет его Аллах!”. Но Муслим взял жемчужину, раздробил ее и бросил в море. “Что ты за человек! — закричали наемники. — Ведь ты обнищал, пропал, ничего у тебя не осталось. Попадается тебе вот такая жемчужина, может быть, в тысячу динаров, и ты разбиваешь ее!” — “Слава Аллаху! — ответил Муслим. — Разве я могу пользоваться деньгами, добытыми во имя Иблиса? Я уверен, что Аллах — благословен всевышний! — не одобрит такого дела. Эта жемчужина попалась нам только потому, что Аллах всевышний хочет нас испытать. Всякий, кто услышит ее историю, убедится в том, что вера моя непоколебима; а если бы я воспользовался ею, каждый из вас, конечно, последовал бы моему примеру и нырял бы только во имя Иблиса — да проклянет его Аллах! Такой великий грех не покрыть и самым большим барышом. Клянусь Аллахом, я и за все жемчужины в море не впутался бы в такое дело. Ступайте, нырните еще раз и скажите так: “Именем Аллаха и его благословением!” Водолазы нырнули, как приказал Муслим; и прежде чем в этот день, последний из шестидесяти, была прочитана молитва на закате, им попались в руки две жемчужины: одна “Сирота”, а другая гораздо ниже ее качеством. Обе жемчужины отнесли ар-Рашиду[164]. “Сироту” он купил за семьдесят тысяч дирхемов, а меньшую — за тридцать тысяч. Муслим вернулся в Оман со ста тысячами дирхемов, построил себе громадный дом, купил поместье и много земли; дворец его и теперь известен в Омане».

Вот какова повесть о жемчужине «Сироте».

Рассказывал мне Юнус ибн Михран, сирафский купец, побывавший в Забедже:

«В городе, где живет махараджа[165], царь Забеджа, я видел столько больших рынков, что им и счету нет. На меняльном рынке в этом городе я насчитал восемьсот менял, кроме тех, которые рассеяны по разным другим рынкам». Вообще все, что он рассказывал об острове Забедже, о возделанных землях его, об его многочисленных городах и селах, не поддается никакому описанию.

Вот чудесная повесть, которую рассказывал мне один из наших друзей:

«Однажды я ехал на корабле из Убуллы[166] в Баян[167]. По дороге на нас налетели волны и шквал; буря все усиливалась, и наконец, не сомневаясь в близкой гибели, мы скинули одежду. На корабле ехала с нами женщина с маленьким мальчиком. Сначала она сидела совершенно спокойно, а когда опасность усилилась, стала смеяться и подбрасывать ребенка на руках. У нас не было охоты ее расспрашивать, потому что сами мы отчаивались спастись. Но когда мы избежали опасности и выбрались на сушу, я сказал нашей спутнице: “Что ты за женщина! Видно, ты не боишься бога славного и великого! Ты ведь видела, что мы попали в такую беду, что не надеялись даже спастись, а ты смеялась и качала мальчика; разве ты не боялась утонуть так же как и мы?” — “Если бы вы знали мою повесть, — ответила женщина, — вы подивились бы и не стали меня бранить за терпение и беспечность в опасности”. — “Расскажи нам”, — попросили мы, и наша спутница начала так:

“Я жительница Убуллы. У родителя моего был приятель, служивший матросом на одном из тех судов, которые ходят между Оманом и Басрой. Приезжая из Омана на своем судне, он останавливался у нас, гостил несколько дней и дарил нам подарки, а когда он уезжал, мы отдаривали его, чем могли. Друг этот был порядочным человеком, и отец выдал меня за него. Года через три, не больше, отец мой скончался. “Собирайся, — сказал мне муж, — я повезу тебя в Оман; там у меня мать и другие родственники”. Я поехала с ним в Оман и почти четыре года прожила в его еемье; а муж мой ездил по-прежнему между Басрой и Оманом. В Омане он и скончался через пять месяцев после рождения этого мальчика, а я жила в этом городе исключительно ради него, и по истечении законного срока[168] мне не захотелось больше там оставаться. Я объявила свекрови и всем мужниным родственникам, что хочу возвратиться в Убуллу, в родную семью. Те упрашивали меня остаться. “Мы всю жизнь будем делиться с тобой, — говорили они, — у нас никого не осталось на свете, кроме этого мальчика”. Но я не послушалась их уговоров. Перед отъездом я купила ребенку прочную бамбуковую колыбельку, сложила туда все свои и его платья, которые успела запасти, и все самое ценное из своего имущества. Все это я старательно закрыла сверху, положила ребенка и села на судно, отплывавшее в Басру.

По дороге нас застигла буря; в полночь корабль разбился, и моряки и пассажиры рассеялись в море, не видя один другого. Я уцепилась за какую-то доску и продержалась на ней до следующего утра. Наконец около полудня нас заметил хозяин проходившего мимо судна; десять человек и меня в том числе выловили из моря и взяли на корабль. Нас перевернули вниз головой, чтобы вытекла вода, которой мы наглотались в море, поили лекарством и ухаживали за нами до следующего утра, пока мы не пришли в себя. Я же совсем забыла про своего сына после всех этих ужасов, и самая мысль о нем как-то ускользнула из моего сердца. На следующий день я услышала, как хозяин судна сказал: “Посмотрите, нет ли у этой женщины мрлока, а то ребенок, которого мы нашли, наверное умрет”. — “Есть ли у тебя молоко?” — спросили меня матросы. Тогда я вспомнила про мальчика и сказала: “У меня было молоко, но после всего случившегося я не знаю, осталось ли что-нибудь”. — “Посмотри на этого ребенка, — сказали моряки, — пока он еще не умер”. И вот принесли мне совершенно нетронутую колыбель с ребенком; ее даже не открывали и ничего из нее не взяли. При виде мальчика я вскрикнула, упала навзничь и потеряла сознание. “Что ты?” — спрашивали окружающие, брызгая на меня водой. Через час я очнулась и стала плакать, прижимая ребенка к груди. “Что с тобой, женщина?” — спрашивали моряки. “Этот мальчик мой сын” — ответила я. “Это твой сын? — спросил хозяин судна. — Подойди ко мне! А какие вещи лежали под ним?” И я принялась перечислять им эти предметы, а моряки вынимали вещь за вещью, как будто я только что все уложила; все присутствующие громко рыдали, славили бога и благодарили его. Вот я тонула в этом мраке и была разлучена с сыном, а бог чудесным образом нас соединил. Мне ли бояться теперь? Если Аллах назначил мне утонуть, не поможет тут осторожность”».

Рассказал мне один из купцов Сирафа: «Однажды я ехал морем из Омана в Басру. С нами находилась мансурская девушка, молодая и прекрасная лицом. Я заметил, что один из матросов, подходя к ее каюте, делал ей разные знаки, но не мог ничего добиться, потому что девушка не выходила оттуда. Около Харика[169] море переменилось, разыгралась буря, и корабль разбился. Мне удалось уцепиться за рею, где еще до меня повисло несколько человек, в их числе мансурская девушка и тот самый матрос, который приставал к ней на корабле. Он и тут стал домогаться ее любви, но девушка отталкивала его ногой и сопротивлялась ему весь день. А волны между тем то подымали, то опускали нашу рею. Наконец молодая мансурка перестала сопротивляться, и матрос изнасиловал ее на моих глазах. А мы не могли подняться, не могли уговорить его не делать этого, не имели никакой возможности помешать ему, да и не до этого нам было, когда мы погибали в морских волнах. На следующее утро оказалось, что девушка погибла: она упала с реи в море, как и большинство пытавшихся на ней спастись».

Этот купец рассказал мне также, что в Сеймуре жил один сирафец по имени Аббас ибн Махан. Человек этот был мусульманским хунарманом[170] — виднейшим лицом в городе и покровителем мусульман. Какой-то приезжий матрос, человек развратного нрава, проходил однажды по Сеймуру. По дороге он увидел идола, изображавшего дивно-прекрасную девушку. Матрос улучил мгновение, когда на него никто не смотрел, подошел к статуе и поместился между ее бедрами. Но вдруг мимо него прошел один из служителей храма; моряк испугался и отошел. Служитель понял, в чем дело, подошел к статуе и, увидев жидкость между ее бедрами, потащил иностранца к сеймурскому царю, которому и рассказал о случившемся. Матрос сознался в своем проступке. «Как вы думаете с ним поступить?» — спросил царь своих приближенных. — «Бросить его на растерзание слонам», — сказал один. — «Разрезать на куски», — отозвался другой. — «Это невозможно, — ответил царь, — преступник из арабов, а с арабами у нас договор. Но пусть кто-нибудь из вас пойдет к мусульманскому хунарману Аббасу ибн Махану и спросит его: “К чему вы присуждаете человека, когда его находят с женщиной в мечети?” Посмотрите, что он скажет, и поступите соответственно». Так и сделали. Один из везиров пошел к Аббасу ибн Махану и спросил его, а хунарман, желая возвеличить ислам ответил ему: “Человека, застигнутого в таком положении, у нас убивают”. Тогда виновного казнили.

Когда Аббас узнал обо всей этой истории, он ушел из Сеймура тайком от царя, так как боялся, что его задержат ввиду почетного положения и высокой должности.

Вот что рассказал мне сирафец Дарбезин, шурин Убейдаллаха ибн Айюба (а Убейдаллах приходился дядей судье Абдаллаху ибн Фадлу):

«Однажды, когда я находился в Ханфу — столице Китая Великого, населению объявили, что один из вельмож багбура вернулся из чужих стран и завтра въезжает в город. На следующий день люди расселясь вдоль проезжей дороги, чтобы посмотреть на вельможу. Приближенные его начали появляться с самого восхода солнца и въезжали до тех пор, пока оно не склонилось к закату; за ними приехал сам вельможа в сопровождении ста тысяч всадников».

Любопытный рассказ передал мне Аббас ибн Махан, хунарман Сеймура, со слов одного купца.

Этот купец отправил судно в Оман из Сендана или Сеймура, наверное я не помню. Перед отплытием судна он дал своему доверенному на корабле длинный саджевый[171] брус, отмеченный его собственным знаком; он поручил доверенному продать этот брус и дал список дешевых товаров, которые следовало купить на вырученные деньги.