Наводнение

Глава вторая, в которой Ной плывет, а грешники ожидаемо находят своё место на дне

Слишком медленно тянется время,

Я боюсь не дождаться рассвета,

Да и что он изменит, если темно внутри…

Безответны холодные камни,

Ненасытны коварные грифы -

Будут жадно клевать моё сердце до самой зари.

Найди меня, освободи меня

От лап и от крыльев обезумевших птиц.

Укрой меня, успокой меня

И больше не давай смотреть мне вниз.

1.

Дождь лил после этого ещё неделю, не прекращаясь. Моя теория о Ное крепла, в то время как решимость ещё раз проведать Уизли только таяла. Я убеждал себя, что ничего ей не должен, что с её стороны полной глупостью будет ждать моего нового визита, и всё равно совесть предательски ныла. Но стоило мне лишь подумать о том, чтобы встретиться с ней ещё раз... Ну нет! Пусть лучше Волдеморт воскреснет. Хотя вот этого тоже не надо. Короче, я не хотел ни того, ни другого. Я просто хотел, чтобы все меня оставили в покое, пусть и наедине с этим заунывным дождём.

И когда я увидел её за спинами покупателей, в дневном свете, льющемся из окон, бледную и осунувшуюся, моё сердце... Оно прыгнуло мне прямо в горло и затрепыхалось там рыбой, пронзённой гарпуном. Клиенты тянулись плотной вереницей — предобеденное время в этот раз выдалось оживлённым. Она ходила сзади, разглядывая витрины, и только когда за последним человеком закрылась дверь, подошла к прилавку.

— Вы снова за ингредиентами? — спросил я, скрещивая руки на груди.

— Нет, я хотела вернуть долг, — она вытащила из кармана фунты. — Не составите мне компанию за обедом?

Обеды едят с кем-то не слишком дорогим: коллегами, дальними родственниками; да и при свете дня лучше видны все недостатки: седые волоски у меня в шевелюре, потрескавшиеся сосудики у неё в усталых глазах. Но почему тогда во мне так странно всколыхнулось волнение?

— Неважно выглядите, — заметил я.

— Не полностью восстановилась после болезни, — ответила она и пожала плечами. — Ну так как, пойдём?

Обычно Гудман приходил чуть позже, чтобы подменить меня на обед, но тут я решил изменить традициям и сам спустился к нему в рабочее помещение, попросив замену. Уже через пару минут мы вновь, как и в тот памятный вечер, шли по Лютному, слегка оскальзываясь на влажной булыжной мостовой. Уизли всё ещё прихрамывала и, чуть не сверзнувшись в лужу на очередном камне, попросила разрешения опереться на мой локоть. Так мы и вышли к уже знакомому маггловскому кафе, почти в молчании, но уже в каком-то спокойном и даже слегка уютном. Хотя, может, мне просто так казалось. Когда долго не задаёшься вопросами взаимоотношений с людьми, чёрное может показаться белым и наоборот. Но мне совершенно не хотелось, чтобы вдруг откуда-нибудь выпрыгнула, скажем, Минерва МакГонагалл и своим разумным тоном рассказала бы, как оно обстоит на самом деле.

Мы разместились за столиком со скруглёнными краями, возле окна, и, ожидая заказ, смотрели, как мимо пробегают магглы, зябко кутаясь в дутые куртки и шарфы.

— Как вы себя чувствуете? Скоро вернётесь к тренировкам?

— Не так быстро, как мне бы хотелось. Колдомедик не рекомендует летать ещё минимум неделю. Пью восстанавливающие зелья, сплю по полдня — ужасно скучно.

— Ну ничего. Скоро будете как новенькая, — я криво усмехнулся и мысленно добавил: "И провалите наконец из моей жизни", а затем продолжил гадать, зачем бы ей всё это понадобилось.

— Спасибо вам за то, что отговорили тогда варить яд. Наверное, мне это было и правда нужно, — она вырисовывала узоры из крупиц просыпанного сахара на столе и слегка прикусывала губы, будто волнуясь. У неё были красивые волосы, рыжие прядки аккуратно пристроились за маленькими ушами и мягко скользили по плечам. А ещё у Уизли была крошечная щербинка между зубов и по-детски округлые щёки.

Мне ужасно хотелось спросить, что она будет делать сегодня вечером — ах да, будет пить лекарства и лежать в постели! — а ещё терзало любопытство, что же случилось с Поттером. Я почти открыл рот, чтобы задать какой-нибудь из этих одинаково глупых вопросов, когда она вдруг начала рассказывать про квиддич. Я всегда терпеть не мог эту игру, но она говорила с жаром, и мне отчего-то нравилось смотреть, как она краснеет от удовольствия и воодушевлённо описывает всякие "финты Вронского" и как она мечтает попасть в сборную страны. Я сам не заметил, как пролетело время и пришлось возвращаться в аптеку. Пока мы вышагивали назад, вновь стал накрапывать дождь. Лёгкие капли повисали прямо в воздухе, словно подчинённые заклятию "Вингардиум Левиоса".

Она ушла, на прощание вновь назвав меня по имени, и пригласила на матч между "Падлмир Юнайтед» и "Пушками Педдл" через неделю — первую игру сезона, на которой она хотела побывать из любопытства. И я должен был бы сослаться на ворох срочных дел и невыполненных обещаний, но губы мои уже сами собой произносили:

— Я напишу вам.

2.

"Зачем мне это надо?" — думал я, смотря в зеркало. Жил себе спокойно, никого не трогал — по крайней мере, последнюю пару лет. А теперь стой тут, трясись, как перед канувшим в Лету Волдемортом. А я ведь даже не был уверен, что там мне было настолько же страшно. Тогда страх временами вообще отключался: мол, смерть — это лишь вход в благословенный покой. Мне нравилось это состояние: хождение по лезвию бритвы; любое неверное действие, означающее смерть. Так, мне казалось, я мог хоть немного искупить свою вину перед мёртвой подругой детства. Не то чтобы сейчас я считал эту вину искупленной, просто я выгорел, внутренне иссох, во мне не осталось ни капли слёз. Я не хотел больше хождения по краю, не желал самоуничижения, во мне поселилась звенящая пустота. Если бы я и умер тогда, после укуса лордовской змеи — это бы меня не расстроило.

Джинни Уизли явно же не воплощала собой покой, которого я так жаждал. Скорее, наоборот, глядя на её восторженное лицо, с отражённым на большой поверхности карей радужки небом, я понимал, что это метание, бесконечное метание с головокружительной высоты в глубины отчаяния. И не мог объяснить, что вообще делаю на самой вершине квиддичных трибун, что ненавидел ещё со школы всеми фибрами своей души. Почему держу бутылки со сливочным пивом, почему не испытываю недовольства от пронзительного ветра на такой высоте, почему не чувствую обветренных рук. У неё был курносый нос, усыпанный веснушками, и маленькая грудь. Я не находил её внешность какой-то особенной, обворожительной. Но что-то было в ней такое, что-то крепко-накрепко цепляющее, заставляющее смотреть и непременно желать увидеть ещё. После матча мы шли вдоль улицы, пока не завернули в какой-то небольшой парк. Она всё ещё подпрыгивала от возбуждения — настолько её цепляла вся эта квиддичная возня. Рассказывала мне, кто какие приёмы применял, расставляла руки, смешно планировала, словно сброшенный с дерева листок. А потом вдруг воскликнула:

— Смотрите, утки, — схватила меня за руку и потащила к чёрной глади озера, по которой и в самом деле проплывали сизые птицы. — А у меня даже хлеба нет...

Я был слегка ошарашен тем, как непринуждённо сжимает она мою ладонь, что, естественно, никакие утки не шли мне на ум. Я притворялся, что разглядываю их, прилагая все мысленные усилия к вопросу о том, что я должен делать и что хочу на самом деле. Наконец прояснив для себя этот момент, я не спеша привлёк Джинни к себе и поцеловал.

Моё сердце, как ошалелое, перекачивало кровь. И если бы Уизли хоть чем-то проявила своё недовольство, выдала, что ей неприятен мой поцелуй, клянусь, я бы сбежал так быстро, что ни одной крылатой твари было бы меня не догнать. Но она покорно обмякла в моих руках, нежно скользнула ладонями в волосы, прикасаясь холодными пальцами к коже головы. Её губы были мягкие и податливые, она доверчиво прижалась ко мне, напрочь лишая разума. Я крепче притянул её к себе, провёл руками по спине, сквозь плотную ткань мантии ощутив волнующий женский изгиб. У меня крышу сорвало от нахлынувших чувств, а внизу остро кольнуло. Во избежание неловких разъяснений я отстранил её от себя, впрочем, не отпуская совсем. Я растирал её озябшие ладони и чувствовал себя одновременно глупо и как-то совсем счастливо.

— Вы мне очень нравитесь, Северус, — сказала она, делая крошечный шаг ко мне и краснея. Я промолчал, но опять улыбался, как дурак. И ничего не мог сделать с этой шутовской улыбкой, хоть и очень пытался.

3.

Я думал, что захлебнусь, как есть. Захлебнусь в этом ощущении — и откуда что взялось только? Одно из двух: либо я становился одержим, либо я уже и забыл, как это: быть влюблённым. Целую неделю Уизли приходила к закрытию аптеки. Мы шли ужинать и потом гуляли по маггловским улицам, мигающим светофорами и фарами дребезжащих по асфальту машин. А потом стояли и долго-долго, так, что под конец у меня совсем кончался кислород и голова становилась лёгкой и совершенно пустой, целовались возле двери в её квартиру. Губы Уизли имели сладковатый привкус вишнёвого блеска и мятной жвачки. Она приглашала в дом, но я, словно нерешительный демон, всё стоял на пороге и не смел войти.

— Зайдёшь на часок? — в очередной раз спросила Уизли, заглядывая в глаза. Мой взгляд блуждал по её лицу, видя и не видя одновременно. Она мне казалась какой-то нереальной, нездешней, зимним ветром, тоскливо дующим в трубах, талой водой, скользящий меж пальцев и оставляющей лишь покрасневшие от холода ладони и тень воспоминания. А мне так хотелось, чтобы она не исчезала...

— Нет, хорошим девочкам давно пора быть в постели, — шепнул я ей на ухо, находя губами нежное место за мочкой.

— Не уходи, — ласково попросила Джинни и потянула на себя мой шарф.

Я не был святым. Случалось мне знакомиться с женщинами на домашних вечеринках у старых товарищей, на которых я нет-нет, да бывал. Случалось переброситься парой слов и совиной почтой с воскресными посетительницами "Трёх метел". Случалось... Да много всего случалось, жизнь-то за плечами была не маленькая. Но вот так — насквозь, как лондонский дождь через воротник пальто, до самого сердца — не пробирался никто. Пара свиданий — и через неделю я даже имён их не помнил. Мне хотелось бы, чтобы с Уизли было так же: вермут и конфеты из тёмного шоколада, как повод зайти в гости. И потом: "Прости-прощай, мне было так хорошо с тобой". Я хотел, чтобы в глубине души оставался лишь сусальный образ Лили — моей нежной девочки. И я в панике обратился внутрь себя и понял: Уизли, словно паводок, снесла все мои внутренние заслоны, всё, не связанное с ней. И оставила меня, обнажённого и голого, совершенно беззащитного перед ней.

Дождь ненадолго прекратился. В начале декабря воздух стал прозрачным и морозным, он колко забирался в лёгкие и болезненно щекотал в горле. На улице неловко покашливала начинающаяся зима, а у Джинни были чудесные тёплые ладошки и волосы пахли осенней листвой и корицей. И как хорошо было бы никуда не уходить с её порога. Зайти в тёплую темноту её спящей квартиры, отметить своё присутствие тяжёлой мантией на вешалке в прихожей и одной лишней кружкой в раковине. И, может быть, заявить права и на саму хозяйку квартиры: проложить дорожку поцелуев по томно изогнутой шее с выступами позвонков, вдохнуть аромат кожи, солоновато-вспотевшей после моих прикосновений, прикусить молочно-розовую мочку уха...