Записки краеведа Кердика, естествоиспытателя Фантазии

Второй мой сон был не менее странным: вот, я, уменьшившись в размерах, перехожу из шкафа в шкаф вертикально и горизонтально, и стенки из дерева не являются для меня преградой. Что бы это значило? Что я мечусь, и не могу себе найти места? Но в этом сне я ни от кого не бегу…

Третье сновидение отнесло меня в мой домик, что в Абфинстермауссе — вот, я выхожу на террасу своего балкона поздним вечером, но тут меня атакуют полу-невидимые гарпии, и парочка таких залетает в дом!

Этой ночью сны мне более не снились, а я… Я так люблю смотреть свои сны, ибо лишь в них моё счастье и отрада. Того, что мне снилось, никогда не было в мире реальном, но за любое из тех сновидений я отдал бы полжизни, ибо оно стоит того — даже если это был ночной кошмар. Почему? Возможно, потому, что только там я во главе угла, главный герой; лишь там меня холят и лелеют, любят, ценят и уважают. Окунуться бы в спасительный сон навсегда, и смотреть его вечно!

Проснувшись и совершив утренний моцион, я решил спуститься вниз — конечно же, ради сытого завтрака; однако, направляя свои ноги вниз по ступеням, я вдруг обратил своё внимание на женщину, стоящую лицом к углу. Она стояла, как истукан, и не издавала ни звука — обычно они в таких случаях хотя бы всхлипывают, а тут…

— Ъ, это жена! — Как бы оправдываясь, отвечал мне мастер Кроекер, когда я поспешил сообщить, что в углу стоит какая-то женщина. — Наказана она…

Про себя я пожал плечами: «Бывает». Я-то думал, подобные методы уже искоренились из сельской глубинки, как искоренились они в своё время из крупных городов — выходит, и здесь я ошибся, посему сделал соответствующие пометки в своём краеведческом свитке, который таскаю с собой всюду.

За завтраком ко мне подсел мужлан лет тридцати трёх — сильный, крепкий и высокий. Кое-где на неприкрытых участках его кожи виднелись руны.

— Почему ты до сих пор не спрыгнул? — Обратился он ко мне.

Я попросту остолбенел от такого вопросительного заявления! Да как он смеет…

Встретившись взглядом с этим типом, этим беспардонным наглецом, я хотел было в достаточно жёсткой манере объясниться с ним — даже если он воин, а я — пожилой человек. Но едва я взглянул на незнакомца, как тут же осёкся: да как так? Передо мной сидел тот самый белый волк, только в человечьем обличье! Тот же хитрый и одновременно мудрый взгляд… Нет-нет; ошибиться я не мог.

— Кажется, я не так выразился? — виновато спросил он. — Я веду речь о нашем славном обычае — по достижении примерно пятидесяти лет (либо по обнаружению у себя безнадёжного упадка жизненных сил) сбрасывать своё бренное тело с обрыва, чтобы не мучиться самому и не мучить других; не быть обузой.

— Я прекрасно знаком с традициями и обычаями нордов, — возразил я, — потому как сам краевед. Мне ли не знать? Но в законе сказано также и о том, что человек может отсрочить свой суицид, если он не завершил всех дел.

— Правое ли твоё дело? — Спросил викинг, вперив в меня свой внимательный взгляд. Он наблюдал за каждым движением, за всякой мимикой на моём лице.

Тогда я твёрдо заявил, что пишу научный труд, который будет во благо всей Фантазии; что детей у меня нет, но компенсация есть многократная, ибо я достаточно известный и всеми уважаемый человек, а мой труд — на века.

Тогда и викинг смягчился, и взгляд его стал менее суров; назвавшись Хунардом, он стал более любезен, более радушен. Он сообщил, что зашёл в трактир узнать, нет ли работёнки для них, бравых солдат кронинга.

— Ибо осточертело сидеть, сложа руки — как надоело охотиться на зверя почём зря. А грабить люд есть скверна, мерзость для меня — ведь клятву я давал…

— Где-то я тебя видел, — заметил я, щурясь даже с надетыми на нос очками.

— Верно, — загадочно произнёс Хунард и ушёл прочь.

Спустя некоторое время я, Кердик-наблюдатель, Кердик-испытатель решил прогуляться по селению пешком, так и оставив своего осла в стойле «Дубкрафна» до поры до времени.

Вдруг, проходя по центральной площади, где всегда немало народу (к тому же намечалась ярмарка) я чисто случайно подслушал следующее:

— Супротив честнаго Б-га души лютыя истязаша… — Вопила на всю улицу какая-то девица (кажется, это была Береника — та самая нагрубившая мне горничная из гостиницы).

— Должна нравиться? Боюсь, это невозможно. Почему? Ты — обычная, земная; для тебя (как и для девяноста девяти из ста) главное в жизни — семья и дети (тогда как всё это совершенно неприемлемо для такого странника и отшельника, как я). Нет в тебе искры, изюминки; будешь ты всего лишь женой мужа и матерью чад, но — не подругой жизни для меня. А потому иди прочь, с глаз моих долой, и ищи себе другого дурака — который будет стелиться пред тобою, всячески угождать да содержать. Я же никому не позволю ворочать собою; бо скверна, униженье для меня.

Я обомлел, когда увидел, что сии речи доносятся с уст моего нового знакомого — того самого Хунарда! Который… Неожиданно куда-то делся!

Зато в тот миг, когда вся улица вдруг бросилась врассыпную, наутёк, когда до меня донеслись визги женщин и детей, я сразу понял, в чём дело: с площади, с того самого места, где прежде стоял викинг, в сторону леса бежал огромный белый волк.

— Не познакомлю, — насупился Хунард при очередной нашей встрече, когда я спросил, есть ли у него другъ в качестве волка или собаки. — Ибо это я и есть!

— Как это? — Похолодел я.

— Не пугайся: я не оборотень, не вамп, не варг. Те отравлены «мудрецами»-магократами нашего кронства и превращаются в зверя ночью, против собственной воли и в адских муках, тогда как я — добровольно и в кого угодно, но чаще — в белого волка.

— Расскажи мне о себе! — Начал упрашивать Хунарда я, Кердик-интервьюер, попутно делая записи в своём сокровенном, своём драгоценном свитке.

— Не сегодня, — отрезал тот и опять куда-то сгинул — только его и видели.

В следующий раз я и Хунард снова столкнулись в таверне — обмолвившись парой фраз, мы поднялись наверх спать — каждый в свою комнату.

— Можно ли к тебе, о Хунард? — Осторожно постучав в дверцу ранним утром, я открыл её и вошёл внутрь.

— Входи, я уже кончил… Пошла прочь! — Сказал тот, небрежно сталкивая полуголую женщину с постели — ещё красную и горячую, которая в растерянности постаралась немедля выбежать вон, огорошенная его звериной грубостью, но, несомненно, восхищённая его же мужской силой, его хищной страстью и напористостью.

— Зачем же так, Хунард? — Мялся я, пятясь к стене и пропуская восвояси девицу, попутно с некоторым любопытством разглядывая её сквозь призму своих очков — ранее я никогда не видел абсолютно голых женщин, и сие было для меня в диковинку.

— А как же ещё-то? — Мрачно, но одновременно и спокойно ответствовал друг, сидя на циновке и взирая перед собой, и взгляд его был в пустоту. — Сказано же в книге: «Дев — оседлаша, а врагов — побиваша; коли кто супротив — так его это неправдоваша…».

— В какой книге, Хунард? — Мигал я непонимающими, ещё сонными глазами, переминаясь с ноги на ногу. Услышав же в очередной раз словеса, какими обычно изъясняются жители княжества Хладь, я и вовсе оторопел от неожиданности.

Похоже, что Хунард не был настроен на полноценный диалог, поскольку так и не разъяснил мне, своему другу, из какой книги почерпнул он крылатую фразу.

Ввиду сильных морозов я счёл за лучшее не выходить сегодня из придорожного заведения — пожалуй, я дождусь существенного потепления: эти холода в значительной степени сказались на моём промедлении, ведь я здесь уже две недели, и мне давно пора идти дальше.

Спускаясь к обеду, я услышал спор нескольких человек, и снова в центре скандала был Хунард.

— Вы считаете, что моя миссия на этой земле заключается в том, чтобы помогать другим людям? Как бы ни так! Я не Годомир Лютояр! — Вскричал он в сердцах и великом бешенстве.

— А кто такой Годомир Лютояр? — полюбопытствовал я, присаживаясь.

Но все мои потенциальные собеседники, точно воды в рот набрали.

Я же, когда на протяжении многих лет собирал материал о Фантазии, что-то слышал о том имени — именно поэтому оно и показалось мне знакомым. Но с годами память неумолимо ухудшается, и всё, что я помнил и/или знал о Годомире, выветрилось с сокрушительным успехом.

— То был славный малый; великий воин своего времени, — начал Гудлейфр Кроекер. — Годомиром его нарекли ещё при рождении, и на протяжении всей жизни он своими деяниями всячески подчёркивал, что имя это дано ему не зря — годами он насаживал мир во всём мире, по всей Фантазии.

— А Лютояром его прозвали позже, когда показал он себя в бою, когда раскрыл силушку свою великую, — с трепетом и почтением молвили другие. — Ибо лют и яр он был на расправу с недругами своими, но честен, справедлив с теми, кто был столь же добр и благороден, как он. И с ним в один ряд такие герои, как его современник Бренн; Эйнар Мореплаватель, Айлин Добрая, Бэн Простой, Робин Хороший, а также Хельга Воительница вместе со своими верными лучницами — Аластрионой, Венделой, Гвендолиной.

— На самом деле их гораздо больше, — задумчиво произнёс мастер Кроекер. — Не стоит забывать, что на другом полушарии нашей Фантазии, в кронствах Кронхейм, Фаннихольм, Эльфхейм и Гномгард жили и творили такие величайшие деятели своей эпохи, как люди Тиль Мергенталер, Вернер Романтик, Роган Мастерок; эльфы Эльданхёрд, Лунная Радуга, Мейленггр, Рилиас; гномы Олвин, Нейн, Зайн, Юнни, Ларуал, Сигрун Победитель, Махенна и многие другие.

— Мастер Кроекер расскажет тебе о них подробнее, коли пожелаешь, — усмехнулся Хунард, видя, с какой учёной жадностью я впитываю на слух каждое имя. — Он мастер в таких делах, и нет рассказчика лучше него.

— В другой раз, — уклонился Гудлейфр. — Но это случится обязательно и скоро, в хорошей компании и за поеданием различных вкусностей.

Хозяин таверны сдержал своё слово, и однажды я записал все пересказанные мной предания в свой записной свиток. Пожалуй, единственное, что меня смущало в этих сказах и былинах — это то, что все их персонажи побеждали зло силой физической (что чаще всего) либо силой магической — будто по-другому конфликт решить нельзя. Похоже, что в древние времена ничего не слышали про дипломатию — а зря, ибо не каждый мужчина — воин и защитник отчизны; увы, не всем написана судьба держать в руке тяжёлый меч… Вот, например, я: даже в свои двадцать я не смог бы назвать себя воином, хотя в мыслях я был солидарен в помощи, заботе и охране своего края. С другой стороны, было приятно лицезреть, что и в современной молодёжи, держащейся дружной семьёй, ещё имеется некоторая крепость, доблесть старины. Взять ту же Беренику, служанку Гудлейфра — сколько в ней силы, удали, хватки, сколько жизненной энергии! Она на раз положила меня в состязании по армрестлингу — ручаюсь, что даже если бы мне было столько же вёсен, сколько прожила она (а годков ей было восемнадцать), то и тогда я не одолел бы её.

— А остались ли ещё в нашей Фантазии герои, подобные Годомиру? — спросил я и затаил дыхание в ожидании скорого ответа.