Полихромный ноктюрн

1. Причуды восприятия

Держа свой путь по Небесным тропам, Первый слышащий одинокого повстречал воина, облачённого в шкуру проклятого зверя — шестиротого волка. Неистовость переполняла могучего воителя. Вместо крови текла из множества ран. Первый беззвучно позвал Лиодхау… и ярость уснула. Так стали они верными соратниками, вместе повели людей сквозь тьму до Змеиного моста. В одной из множества битв против порождений человеческих слабостей неистовость проснулась вновь, охватила разум Лиодхау. Тогда он и низвергся на нижний простор. На поверхности плоско-круглой оставался неподвижен. Ни сдвинуть, ни унести. Настоящая непоколебимость. Кровь из его ран и вырезала в камне карту пройденного пути по Небесным тропам. Таково было его последнее желание, так появились туннели, над которыми и построили ваш город…

Безымянный сказитель.

Сказители странствовали по континенту, всю поклажу хранили у себя в головах. Бездонна их мысль, сильно их слово. В большинстве случаев, появлялись в городах неожиданно. Рассказывая истории, тут же собирали вокруг себя множество ушей, желавших вкусить мудрость вековую. Слушатели с трепетом впитывали каждое слово, искали смыслы и весьма успешно придумывали их. Чаще всего рассказчики посещали людскую обыденность после какого-либо чудовищного события; как оно случилось после обезглавливания культа Умастителей, проводивших изуверские плотоядные обряды. Было ли появление сказителей случайным — неизвестно. Но ныне для искателей правды появилась возможность ухватиться за нить, пройти сквозь лес домыслов и добраться до правды; или же до её подобия.

Тайный предшественник ужаса выбрался из забвения, вытянул ночь из объятий однообразия. Предок самой кровожадности укрылся под мантией ночи, дабы устроить своё пиршество при свечах с огнями выкидыша жестокости. Главным блюдом к столу оказалась одна из трёх основополагающих для города семей — семья Ванригтен. Древу многовекового уважаемого рода нанесли невосполнимый ущерб. Беда настигла не во время поездки за город и даже не во время охоты на кабана, а в самом неожиданном и защищенном месте — в собственной усадьбе. Тела внутри «Гнезда» мало напоминали человеческие: их изуродовали до неузнаваемости. То, что осталось от благородных, едва ли отличалось от содержимого глубокой ямы, в которую неумелый мясник сбрасывал ошмётки да внутренности животных. Подобное зверство казалось невозможным под тёплым светом солнца. Прикоснись оно своими золотыми руками до этого кошмара, то поспешило бы укрыться за горизонт; или же закрыть глаза тяжёлыми тучами, не желая видеть последствия событий, прокричавших в тишине его отсутствия.

Обрывки лиц, по завершению невообразимых страданий, выглядывали из кровавой слякоти, оплакивали утраченную возможность быть погребёнными по всем правилам древнего ритуала. После подобной роковой шутки судьбы, слова скорби обречены врезаться в крышку закрытого гроба: такие метаморфозы, притянув случайный взгляд, способны повредить рассудок; расколоть его как хрустальную вазу, наполненную застоявшейся водой прозаичного опыта.

Когда констебли переступили порог усадьбы, гибридное новое чувство, родившиеся на замену страху и отвращению, пыталось затушить искру разума в глазах. Немыслимое водило хороводы вокруг чёрных колодцев-зрачков. Взрослые мужчины, которые за время службы повидали и пережили многое, ощутили себя на месте маленького ребёнка, что оказался выброшенным в дремучий лес неизвестности, где свистит ветер, воют волки и шелестит сухая листва. Непонимание выталкивало из их ртов разные, и даже невозможные, предположения. Было и такое: это вовсе не Ванригтены, а какая-то скверная преступная шутка.

Версия с несмешным представлением разбилась в дребезги как зеркало из-за неловкого движения руки, уронившего его на твёрдый пол. Это сделала перепуганная прислуга. Не потерявшие дар речи подтвердили: это именно Ванригтен-ы, а не кто-то другой. Слуги с помутненными взглядами и дрожью в теле указывали на клочки одеяний, которые семья носила в последний вечер. А на указательном пальце тонкой руки, тянущейся к небу, распознали драгоценное кольцо с солнечной ромашкой в окружении шелеста полей. Каждый в городе узнал бы его, а в особенности — бедняки. Госпожа Риктия слыла у последних воплощением заботы Все-Создателя. Вероятно, всё из-за её прогулок. Она частенько выходила на улицы с намерением поделиться своей заботой. Там находила обделённых судьбой. Присаживаясь на какую-нибудь импровизированную скамью из ящиков, раздавала сытные лепёшки, приготовленные на кухне по секретному рецепту. Всё бесплатно. Такая выпечка приходилась по вкусу обитателям здешних закоулков. Пока голодные рты терзали хлеб, разговаривала с ними и с пониманием напоминала о важности Пути Сахелана. Называла людей весами, идущими по незримым тропам, а лишения — галькой, падающей на чаши. Она верила: нарушение равновесия не позволит приблизиться к желаемому. А потому необходимо помнить о подводных камнях. Доброта была не единственным даром. Ко всему прочему, Риктия была довольно хороша собой: высокая, стройная, а формы и размеры её мыслей, вместе с длинными чёрными волосами, порождали восторг, восхищение.

Один из Домов, помешанный на идеальной внешности, в своё время пытался заполучить такой шедевр, но Ванригтену повезло больше. Он-то и подарил ей кольцо, которое никогда потом не снимала. Даже после смерти обручальное не сдвинулось ни на пылинку, осталось на том же самом пальце. Как молча пропыхтели бы завистницы: «Ведьма, шарлатанка, колдунья, так сильно полюбила кандалы роскоши».

Комната младшего сына — Лицрика, напоминала мастерскую стекольных дел, куда ночью наведалась боль, перевоплотившаяся в голема-стеклодува, что без устали трудился, показывал силу своих невозможных лёгких. А потом выставил получившееся художество на всеобщее обозрение в самом центре опочивальни в ожидании восторга и похвалы. Да, немногие ценители смогли бы по достоинству оценить такой вздувшийся искалеченный экспонат. Неестественно длинные руки наследника уподобились корням кошмарного древа; от их вида именно такое сравнение приходило на ум. Свободолюбивый юноша всегда ровнялся на достойного отца, был бодр, энергичен, любил бегать по коридорам. Не мог и секунды усидеть на месте. Но теперь всё изменилось, его туловище пришилось к полу невидимыми нитями. Поднять или же перевернуть не представлялось возможным. По крайней мере, без специального инструмента. Любознательные глаза потухли, из них больше не отстреливают искорки молодого авантюриста. Сама пустота поселилась в них. Безжизненный взор Лицрика почему-то устремлялся на шкатулку с украшениями, будто надеялся забрать её с собой. Интересно, знал ли он, что за коробочкой спрятался сухой и безголовый жук?

Когда молодые служанки заходили в покои, усталые лица рисовали не только выражение ужаса, но и некое отвращение, сквозь которое проглядывало долгожданное облегчение. Должно быть, увиденное оставило слишком глубокую рану. Потрясение в буквальном смысле трясло их.

Самоотверженные констебли тщательно изучали место происшествия. Им не удалось найти только молодого господина, Каделлина. Осматриваясь, не обнаружили ни единого намёка на его встречу с общей участья. В покоях старшего наследника было чисто, можно сказать — до блеска. А каждый предмет хранился на своём месте. Дорогие сувениры из далёких краёв и ещё боле дорогие побрякушки недвижимо лежали на полках и в паре сундучков на столе. Ничего не украли. Коллекция мёртвых насекомых обладала способностью напугать, удивить своим разнообразием. Особое внимание притягивалось неизвестным восковым существом с двумя хвостами; один больше другого. Из них торчали наросты-лезвия, а вокруг головы росли неопределимые на первый взгляд щупальца. Передние лапки с хитиновыми серпами, соединяясь в маскоподобную пластину, составляли уродливую гримасу. Служанки постарше каждый раз бухтели: «Да где ж такую крокозяблю отловили? Хоривщина какая-то. И как только можно с такими тварями жить под одним небом…». Их бухтения быстро перетекали в восторг, ибо шкаф с одеждами скрывал в себе роскошные наряды, вышедшие из-под игл лучших мастеров. Они красивы настолько, что следовало хранить их как произведения искусства да беречь от солнечного света.

Злые клеветники на улицах шептались: глава Дома, Лицлесс Ванригтен, заставляет своего сына носить исключительно женские одеяния пока никто не видит. Тогда каким образом причудливый секрет всё же выбрался за пределы? Вероятно, одну из служанок подкупили, чтобы поделилась ложью с какой-нибудь подругой, умеющей держать язык за зубами.

Некоторые распространители слуха, видя соответствие, оправдывали такой выбор одежды тем, что внешность Каделлина позволяла ему встать в один ряд с самыми красивыми девушками и не быть там лишним. Другие же считали: это наглая ложь, нагнанная кем-то из вне. Зависть положению могла взрастить и не на такое. Но всё утихло, когда пополз новый слух, раскрывающий в юном наследнике скромного, но искусного, любовника, покорителя женских сердец.

Констебли дожидались прихода исполнителей элитной гвардии Оренктона. Продолжая поиски, разыскивали улики способные расставить всё по местам; объяснить произошедшее или хотя бы дать подсказку, направляющую на путь возвращения событий в русло нормальности. Но до обнаружения такого ориентира, всё выглядело, как если чудовище из городских рассказов пришло в реальность, чтобы яростно утолить неутолимые потребности. Погром, отметины на стенах, останки тел, всё это подыгрывало обратному полёту фантазии, которая, скрипя зубами, ныряла на самое дно болот разума в поисках ответов.

Тэттор Кильмиор, узнав о трагедии, позволил желанию взять верх над привычкой и пришёл воочию увидеть последствия ночного происшествия. Ранее не занимался подобным — старался держаться в стороне. Если же дело требовало личного участия, сразу поручал это другому, по его мнению, более подходящему человеку для улаживания вопросов. Разумеется, успех приписывал к своим заслугам, а от неудач открещивался всеми возможными способами, обвиняя исполнителя в ошибочности собственных ожиданий. В общем, настоящий управленец и кладезь множества достоинств. Однако следует помнить, что все похвалы и воспевания исходили от глашатаев. В портовой части города, в рыбацкой деревне, ходило одно выражение: «Рыба гниёт с головы». Как-то раз рыбак Виисло случайно произнёс её, смотря на свой улов, и ему вслух подумалось: «Всем мы ровняемся на голову. А что если голова-то гнилая? Как старуху не крась… моложе она не станет». С тех пор такая мысль засела в голове меньше чем у горстки людей.

Облагороженный хвалебными речами Бургомистр Тэттор выкатил круглый живот, созвал всех констеблей в главный зал. Когда постукивая своими башмаками, выстроились перед ним, то дрожащим голосом приказал: — Никому не выносить весть о случившемся бардаке за пределы усадьбы. Даже пискнуть не смейте. По крайней мере… пока представитель Министерства не прикажет обратное. А сейчас смотрите, чтобы и мышка не пробежала. Кто нарушит приказ, тот отправится на бессрочный отдых, сами знаете куда. Ну всё, дармоеды, продолжайте отрабатывать своё жалование. Хоть на что-то сгодитесь.