Летающая Тэкла

* * *

Виа Опимия как будто сама собою выросла под ногами. Только что были мох, бурелом, разные кочки – и вот уже под ними прощупывается кладка, а затем трава и вовсе расступается и на поверхность выходят каменные плиты, очень ровные, словно вчера проложенные.

– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.

Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.

– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.

Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.

Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.

Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.

Но стоило смолкнуть на миг разговору, как ночь и лес тотчас подступали к путникам, прорезали их слух долгими отдаленными криками, вползали в самую душу неприятными шорохами.

Карлики поспешно возобновляли болтовню, и ночь отходила, затаивалась поблизости, а путники вновь погружались в хрупкий уют бездомья. Они разговаривали почти всю ночь, и Альбин сам не заметил, как заснул на полуслове. Тэкла устроилась рядом с ним. Проснувшись, он увидел, что она спит себе, уложив щеку ему на ладонь. Щека была гладкая, круглая, как чашечка, – ничего более подходящего для того, чтобы лежать на альбиновой ладони, казалось, в целом-то мире не сыщется. Маленькое, совершенно круглое ушко Тэклы во сне забавно двигалось.

Альбин осторожно подменил свою ладонь шелковым носовым платком и высвободился. Лес поутру посерел, утратил всякую таинственность. Только запахи оставались тут чересчур резкими, но такое им уже встречалось.

Двое братьев спали богатырским сном – это те, кто сторожил остаток ночи. Двоих не было видно – ушли осматривать окрестность. У костра Альбин обнаружил, таким образом, только третью часть от общего числа своих оруженосцев, из коих один жарил, надев на прутик, какой-то сморщенный черный гриб, а другой беседовал с незнакомцем. При виде патрона карлик тотчас замолчал и напустил на себя угрюмость, а незнакомец поднялся, глядя прямо в лицо Альбину, нахально и вместе с тем приветливо.

При виде него Альбин вздрогнул и напрягся. Он хорошо изучил Codicillae Patricii, где перечислялись, с подробным описанием типичных внешних признаков, все оставшиеся в мире патрицианские роды. Книга, имевшаяся во владении Антонинов, считалась наиболее полной и включала в себя не только романские фамилии, но и иноземные, так что, встретив Ольговича или Мономаховича, Альбин не сделал бы ошибки.

Человек, стоявший сейчас перед Альбином Антонином, несомненно, являлся патрицием. Дело даже не в идеальном телосложении и правильности очень красивого лица. Сколько раз Альбину доводилось встречать красавчиков со страшными дефектами внутреннего развития! Старая стряпуха, чернокожая мутантка Нэб с лепешкой вместо носа говаривала, бывало, разрезав хорошую на вид картофелину и обнаружив внутри ее гниль: «Вот так и человек!..» Не счесть случаев, когда Альбин вспоминал это стряпухино присловье.

Впоследствии он научился воспринимать человека не внешне, но как бы всего целиком, в совокупности, улавливая мельчайшие особенности поведения и манеры держаться. И тогда он различал явственные следы, которые оставляет сознание собственной неполноценности.

Так вот, незнакомец не только выглядел, но и держался как истинный патриций. И тем не менее в Codicillae Patricii описание этого типа отсутствовало. Золотисто-рыжие волосы, молочно-белая кожа и прозрачные, очень светлые глаза. Рыжеватый пух на подбородке. Женственные руки. Однако несмотря на почти девичью мягкость, несмотря на преобладание белого и золотого, незнакомец воспринимался ледяным, как труп. Он улыбался – тонко, ни дать ни взять куртизанка, понявшая, что ее наружность произвела надлежащее впечатление.

– Простите мое вторжение, – заговорил он чуть развязно. – Неподалеку находится моя, знаете ли, villa rustica. Мы с друзьями охотились – здесь в изобилии водятся чудесные упитанные простосуппусы – и доезжачие заметили ваш костер…

– Если мы случайно нарушили границы ваших владений, – сказал Альбин, – то приносим всяческие извинения. Мы пользовались законом о дорогах, который позволяет любому гражданину Ромарики передвигаться по мощеной via в любом направлении и через любые территории.

– О, никаких претензий! – губы незнакомца расползлись в улыбке. – Позвольте, однако, представиться: Луций Корнелий Сулла.

Он чуть откинул назад голову, наслаждаясь эффектом, который произвело это имя.

Альбин побледнел. Повстречайся ему на дороге дьявол, он знал бы, что делать. Но как вести себя с Суллой?

Корнелии Суллы были патрициями из патрициев, много знатнее Антонинов и Цецилиев, не говоря уж о Теодоридах. Некоторое время они занимали наиболее важные посты в Генетическом Банке Ромы, но затем неожиданно для всех спутались с мутантами, выкрали важный генетический материал и часть оборудования и скрылись в Арденнском лесу. Десяток оставшихся опозоренных Корнелиев больше не претендовал на патрицианское звание. Несколько поколений, вступавших в брак с мутированными партнерами, и… «Меня зовут Корнелия, я – мутант!» – вспомнилась Альбину болонская девушка.

И вот перед Антонином стоит Луций Корнелий Сулла во всей красе, безупречный до кончиков ногтей.

– Антонин, – пробормотал Альбин.

Светлые глаза Суллы сверкнули.

– Великолепно! – воскликнул он, взмахивая при этом рукой. Жест показался Альбину театральным и вместе с тем совершенно естественным – как будто Сулла жил внутри некоей драматической постановки. – Антонин! Впрочем, именно так я и подумал.

Он улыбнулся, кратко и плотоядно, после чего уселся и вытянул ноги в сапогах, хороших, но явно не городской работы. Сулла уловил взгляд Альбина, сам посмотрел на свой сапог и повертел ногою так и эдак.

– Мутантская ручная вышивка мехом, – объявил он хвастливым тоном.

И хоть было во всем поведении этого человека из рода потерянных патрициев что-то тревожащее – как и во всей этой местности – однако его простодушное замечание вдруг совершенно успокоило Альбина. Он также устроился возле костра, и оруженосец подал ему чай.

«Слуги, слуги мои верные, – думал Альбин, посматривая на своих безмятежных карликов, – что с вас взять, коли вы мутанты… Этот Сулла даже меня ошеломляет».

А Сулла прихлебывал чай – кружку за кружкой – и бесконечно рассказывал о своей villa rustica, о своре охотничьих струфианов, которых нарочно натаскали на простосуппусов, – «умора поглядеть, как бегут во время травли: те юркают, а эти – лапой их и клювами!»; о друзьях и клиентах фамилии – «любезнейшие и приятнейшие contubernalis, хоть и мутанты»; о местных дамах – «матроны так себе, зато конкубины – медовая роса!»; наконец, о дружеских пирушках в лучших традициях Светония и Тацита: «суп из простосуппуса, ха-ха-ха!».

Сулла все говорил и говорил, и Альбин чувствовал, что начинает терять сознание. В глазах у него то темнело, то странно вспыхивало, голова мучительно тяжелела, а в ушах продолжал звучать безжалостный голос Суллы, и в одно краткое мгновение, когда сознание Альбина вдруг полностью прояснилось, он увидел прямо перед собой лицо Луция Корнелия: молочное, чуть одутловатое, красивое отталкивающей женственной красотой, сладенькое яблочной гнильцой. Ледяные глаза оценивали, ощупывали, взвешивали Альбина Антонина. Вот взгляд узких зрачков соединился со взглядом Альбина, и он все понял – его мозг словно бы прошило сапожной иглой, – но понял также, что уже поздно. «И все-таки Сулла патриций», – подумал Альбин, прежде чем над ним сомкнулись мазутные воды забытья.