Братоубийцы

II

Снега на вершине горы уже начали таять, солнце припекало, окоченелая земля стала прогреваться. Первые зеленые ростки пробили почву и боязливо выглядывали наружу. Скромные полевые цветы раздвинули камни и радостно, смотрели на солнце. Какие-то мощные силы бесшумно трудились под землей – и вот сдвинут могильный камень зимы, тварь воскресла. Дул свежий ветерок, в воздухе разносился то аромат цветов, усыпавших позеленевшие скалы, то зловоние от разлагавшихся человеческих тел.

Апрель. Вербное воскресение. Канун Страстной. Сегодня вечером въедет Христос на молодом осле в страшный Иерусалим, избивающий пророков. «Се грядет жених в полунощи», – громовым голосом возвестит отец Янарос, приветствуя Спасителя, с горькой улыбкой вступающего в смертоносные сети людей. И отец Янарос, печальный, ударит в колокола, сзывая в церковь христиан, чтобы увидели они, что претерпел и что, претерпевает Бог от людей.

«Быть не может, что это неправда, – размышлял отец Янарос. – Слышал я, что даже звери – волки, шакалы, дикие кабаны – и те становятся кроткими в эти святые дни. Дует свежий ветер, берущий за душу, слышится в воздухе чей-то громкий голос, полный любви, полный боли; звери не знают, кто Этот Взывающий, но люди знают: это Христос. Христос-то ведь не сидит на небе, за облаками, на троне, нет. Он сражается на земле, и Он страдает, и Его оскорбляют, и Он голодает и распинается с нами. Слышат люди всю Страстную неделю вопль страдающего Христа. Быть не может, чтобы и их сердца не отозвались болью».

Вот о чем размышлял на. рассвете отец Янарос, стоя на пороге церкви и прислушиваясь к еще спавшей деревне. Всем телом чувствовал он двери, дома, печные трубы, из которых не валил еще дым, деревенские улочки, мужские голоса, брань, плач голодных детей – чувствовал вне и внутри себя, точно так же, как чувствовал, как стучит у него кровь в венах, на шее и на висках, как раздуваются ноздри и похрустывают кости. Он стал одно с камнями и людьми, как те чудовища из сказок: наполовину люди, а ниже пояса – кони. Так и отец Янарос ниже пояса был этой деревней, Кастелосом. Горит дом – и он горит; умирает ребенок – и он умирает; и когда стоит коленопреклоненный в церкви, перед чудотворной иконой Богоматери Мегаломаты, предстательницы Кастелоса, то не один он, отец Янарос, стоит на коленях, но и вся деревня, со. всеми домами и людьми, стоит с ним и в нем.

Вслушивается отец Янарос: деревня просыпается. Просыпается и он с ней, слышит неподалеку на маленькой деревенской площади звучный голос глашатая Кириакоса. Он, видно, сообщает какую-то важную новость, потому что захлопали открывающиеся двери, послышались голоса и разговоры; деревня мгновенно воскресла. Старик вытягивает волосатое ухо, вслушивается – и кровь вскипает у него в жилах. Широкими шагами выходит он на середину улицы. Секунда тишины, открываются и закрываются двери, слышатся пронзительные женские голоса, лает собака. А затем снова голос глашатая:

– Эй, христиане, слушайте! Пречистая придет к нам сегодня в деревню. Афонский монах – да будет с ним благословение Божие! – привезет со Святой Горы в серебряном ковчеге Честной Пояс Пречистой Девы – сюда, на площадь! Бегите все, мужчины, женщины, дети, бегите – поклонитесь!

Отец Янарос в ярости дернул себя за бороду, чуть было не выругался, но сдержал себя.

– Пресвятая Богородица, – пробормотал он, – прости меня. Боюсь я монахов. Да и правда ли, Дево, что это Твой святой Пояс?

Когда-то, на Святой Горе, в Ватопеде, поклонялся он этому Поясу: из коричневой шерсти, тканый золотыми нитями, выцветший от старости. Пречистая была женщиной бедной, да и Христос, пока жил на земле, и Он был бедным. Откуда же взялся у Пречистой такой дорогой, шитый золотом пояс? Как-то раз, в другом монастыре, ему показали детский череп, лежавший в золотом ковчеге. «Это святого Кирика», – сказал ему ключарь, монах, державший ключи от ризницы. А через несколько дней, в другом монастыре, увидел он другой череп, намного больший. «Святого Кирика», -сказал ключарь. Отец Янарос не выдержал: «А позавчера мне показывали череп этого же святого, но совсем маленький!» – «Э-э, – ответил ключарь, – это, небось, когда святой был маленьким».

Отец Янарос хорошо знал монашеские проделки и, когда поклонялся в Ватопеде Честному Поясу, то подошел к ключарю, почтенному толстобрюхому монаху, и доверительно спросил: «Святой отец, а это правда настоящий Пояс Пречистой?». Хитрый монах ухмыльнулся: «Отец Янарос, не слишком усердствуй? – ответил он, – Даже если и не настоящий – совершит парочку чудес и станет настоящим».

– Прости меня, Пречистая, – снова прошептал отец Янарос. – Боюсь я монахов, не хочу иметь с ними дела.

Глашатай замолчал, набирая в грудь воздуха. Хотел сделать шаг отец Янарос, подойти поближе, но звучный голос глашатая снова потряс воздух, и отец Янарос застыл на месте с занесенной ногой, вытянул ухо и, весь дрожа, услышал:

– Эй, христиане, слушайте, слушайте! У кого есть больные, кто страждет от болезней – все идите сюда! Святой монах получил от Пречистой благодать исцелять всякую болезнь: и от одержимости бесами, и от змеиного укуса, и от дурного глаза. Да вот и он сам! Уже здесь!

И действительно, в конце дороги, верхом на сером ослике, толстый, смеющийся, с пучком волос на макушке, без шапки, показался монах. Справа и слева висели навьюченные на осла две корзины, полные бутылок и съестного. За ним – целая гурьба ребятишек с раздутыми животами, с тонкими, как соломинки, ногами; некоторые опирались на костыли. Они бежали, толкались, стараясь перехватить друг у друга боб, стручок гороха, высохшую червивую фигу, которую монах время от времени извлекал из своих обширных карманов и с хохотом бросал им.

Подбежал Кириакос, обхватил с усилием дебелый стан монаха и помог ему спешиться посреди площади. Мужчины и женщины уже собрались здесь и бросились целовать пухлую руку афонца.

– Примите мое благословение, дети, – сказал тот низким, тягучим голосом. – Примите и благословение Пречистой. Выносите из дому все, что можете поднести в дар Богородице: деньги, хлеб, вино, яйца, сыр, шерсть, масло – все, что у вас есть. И приходите поклониться Ей.

А когда увидел монах, что бедные кастельянцы стоят неподвижно, раздумывая, чтобы подарить Богородице, распахнул он, хитрая лиса, рясу и извлек из-под мышки большой серебряный ларец, трижды перекрестился, повертел им в разные стороны, чтобы все полюбовались, и приказал:

– На колени! Вот здесь лежит Честной Пояс Девы Марии! Бегите-ка домой, несите Ей все, что можете, и приходите поклониться. Да, кстати, как у вас дела с партизанами?

– Сил наших больше нет, святой отец, погибаем!

– Убивайте их! Убивайте! Повелела мне сказать Пречистая вам: убивайте партизан. Они не люди – собаки.

Разбежались люди по домам искать, что бы принести, а монах сел на каменную завалинку кофейни, что уже много месяцев была закрыта (где взять владельцу кофе, сахар, рахат-лукум, турецкий табак для наргиле?). Сел монах на завалинку, вытащил из-за пазухи голубой, в белую крапинку платок, сложенный вчетверо, и принялся вытирать пот. Потом откашлялся, сплюнул, встал, выбрал в корзине нечервивую фигу, стал жевать, вытащил бутылку и отхлебнул раки.

– Что за человек ваш поп? Чем он дышит? – вдруг спросил он Кириакоса, который стоял рядом с ним и, скрестив руки на груди, с восторгом его разглядывал.

До сих пор не сподобил его Господь лицезреть подвижника со Святой Горы, и теперь Кириакос смотрел и не мог насмотреться на это потное тело, на свисавший с макушки пучок, на широченные афонские ноги; с жадностью вдыхал, раздувая тонкие ноздри, запах афонского пота.

Погруженный в экстаз, Кириакос не сразу ответил. Монах раздраженно повторил вопрос:

– Я тебя спрашиваю: что за человек ваш поп?

Кириакос проглотил слюну, огляделся, не слышит ли кто-нибудь, понизил голос:

– Да как тебе сказать, святой отец? Страх и ужас: ни с кем не водит компании; что ни скажешь, что ни сделаешь – все он кривится, все ему не нравится. Ну, что ты скажешь? Самого Бога за бороду таскает! Святой он человек, но несносный. Так и знай, святой отец.

Монах почесал затылок.

– Лучше, значит, – сказал он после минуты раздумья, – с ним не связываться. Закончу всё побыстрее и уеду.

Он прислонился к стене кофейни, простонал:

– Устал я, брат мой... Как тебя зовут?

– Кириакос, я деревенский глашатай, но хочу стать попом, вот уж и волосы отпустил.

– Устал я, брат Кириакос. Тяжелое дело поручила мне Благодатная: три месяца вожу я по городам и селам Ее святой Пояс, остались от меня кожа да кости, истаял весь, – сказал он, указывая на брюхо и на двойной подбородок.

Он перекрестился, закрыл глаза.

– Вздремну-ка я, пока придут православные на поклонение. А ты, Кириакос, смотри, сын мой, не подпускай никого к корзинам.

Присел Кириакос на корточки, не в силах отойти от святого посланника Божия, впитывая в себя благодать, и чувствовал, как входит она через глаза, через ноздри, через уши – монах начал уже похрапывать – и вдруг подскочил, как ужаленный: отец Янарос стоял перед ним и брови его, страшно ощетинясь, ходили ходуном.

– Плохо, очень плохо готов ты к священству, Кириакос, – налетел он на него с гневом. – Ты что мне его, притащил сюда в деревню?

– Я притащил? – пролепетал бедный Кириакос. – Он сам приехал, батюшка.

– А разве не твоя милость кричала о нем на площади?

Отец Янарос стукнул посохом о землю, толкнул им афонские ножищи.

– Эй, святой отец, проснись, хочу сказать тебе пару слов!

Монах открыл выпученные глаза, увидел священника и все понял.

– Привет тебе, отец, – сказал он.

– Что тебе надо в моей деревне?

– Меня послала Благодатная, – сказал монах и показал на серебряный ковчег. – Я иду туда, куда Она меня посылает.

– И меня послала Благодатная сказать тебе: убирайся. Бери свой ковчег, корзины, осла, снадобья – и убирайся!

– Пресвятая Дева...

– Молчи! Не оскверняй святое имя Матери Божией. Если бы Она тебя послала, Она бы нагрузила тебя пшеницей, и маслом, и одеждой со Святой Горы – всего этого у монахов в избытке, – и ты бы привез и разделил это среди людей, потому что ходят они голые, босые и умирают с голоду. Но нет! Ты хочешь вырвать у них изо рта последнюю крошку хлеба, что у них осталась. Молчи, говорю! Был и я афонцем, раскусил ваши хитрости, лицемеры, бездельники, святотатцы!

Он схватил монаха за руку,

– И что за речи ты здесь вел, а? «Убивайте, убивайте». Так повелела тебе Богородица? Для этого, стало быть, вошел сегодня в Иерусалим Сын Ее на распятие? Иуда! Доколе будешь предавать Христа?

Он нагнулся над ним, дрожа как безумный:

– Иуда! Иуда!

А в это время народ уже снова собрался на площади. Сняв шапки, молча, со страхом смотрели они на серебряный ларец, стоявший на помосте. Каждый держал в руке или в шапке луковицу, или горсть пшеницы, или клочок овечьей шерсти – всё, что у него было, чтобы поднести в дар Пречистой. У одной женщины ничего не было, и она сняла с головы платок; какой-то старик принес древнюю монету, которую он нашел, перекапывая поле. Повернулся отец Янарос, взглянул на народ, и сердце у него сжалось.