Музыка тел, живопись хаки

Кай Арбеков
Музыка тел, живопись хаки

«Стужа листву деревьев острой иголкой колет.

Путник услышал колокол, путь домой отыскал».

Хо Ши Мин

Деревянное здание с треугольной крышей, куда их медленно, но неотвратимо вели, когда-то служило амбаром или стойбищем для скота, или и тем, и другим. Соломенная крыша, бревенчатые стены, плотно заколоченные узкие окошки. Две сгорбленные фигурки, попавшие в щупальца глухого к мольбам воинственного монстра, обреченно брели под низким пасмурным осенним небом, а охранники, двое верзил — автоматчиков в обтекаемых железных касках, непрестанно подталкивали обеих вперёд тычками и выкриками. После обильных проливных дождей просёлочная дорога даже на обочине превратилась в грязевое чавкающее месиво, и лишь у входа в сарай проложили несколько основательно замызганных досок. Одна из девушек, та, что носила чёрные мужские ботинки явно не по размеру, старалась аккуратно шагать по этим доскам, чтобы защититься от хляби, хотя юбка давно уже покрылась рельефными отвердевшими пятнами; другая, в резиновых галошах, безразлично топала по коричнево-серой жиже, будто намеренно погружая подошву глубже, чтобы с хлюпаньем вытащить наружу. Статные конвоиры в высоких сапогах негромко переговаривались, разглядывая спины девушек и пытаясь угадать очертания их фигурок.

Потом их ввели в помещение…

Внутри широченной комнаты в полумраке виднелся стол, неизвестно как сюда попавший, за ним сидел командир в эсэсовской фуражке, под потолком горела тусклая электрическая лампочка в конусообразным светильнике. Чуть подальше, почти у стены, ещё один стол, а над ним другой такой же светильник — там что-то отбивал на печатной машинке молодой человек в круглых очках и безупречный чёрной форме; в неосвещенных углах валялась какая-то трудно угадываемая рухлядь, солома, и, кажется, высохший или мёрзлый навоз. Рядом с мощной фигурой командира на кривом стуле расположился младший офицер в сером мундире — сержант или кто-то в этом роде. Девушки не особо разбирались в воинских званиях, но внутренним чутьем понимали, что тот человек являлся лишь исполнителем воли тёмного командира. Может быть, палачом. Первым делом командующий взводом велел выйти вон конвоирам, которые тут же исчезли, лишившись последних надежд на угощение. Допрос начался с Амандины.

— Встань под лампой, — приказал офицер, холодным взором как бы пронизывая её насквозь; так долгое созерцание отточенной до толщины волоса стальной бритвы уже внушает омерзительный ужас тому, кто хоть раз порезался.

Девушка в мужских ботинках вступила в круг света. Её платье и охристо-бурый вязаный жакет закрывали почти все тело, только рукава кофточки были слегка коротковаты. Для этого времени года одежда её не вполне годилась — просто второпях не успела накинуть телогрейку, когда за ней явились… Короткие узкие пальцы нервно мяли косынку. Спутанные темные волосы с ржавым отливом, кое-как перехваченные лентой, беспокойно пружинили на хрупких плечах; на милом растерянном лице испуганно хлопали отороченные паутинками ресниц зелёные глаза. Вторая девушка по сравнению с ней выглядела как грубая крестьянская торговка, полноватая и некрасивая, в сером тулупе, с боязливо выпученными бесцветными глазищами.

— Имя, — произнес негромко старший офицер.

— Амандина Оранж, — покорно ответила девушка. Уже через секунду она не смогла выносить направленный на неё взгляд и опустила взор к носкам своих ботинок.

— … господин унтерштурмфюрер, — поправил её хозяин положения.

— Господин унтерштурмфюрер, — повторила послушно она.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, господин унтер…унтерфюрер.

— Кто твои родители, Амандина?

С первых звуков её голоса помощник командира, младший офицер в серой шинели, внимательно следил за девушкой, не отрывая от нее глаз, будто ловил каждое её слово. Он достал папиросу из блестящего портсигара, закурил, и вокруг него расплылись клубы пепельного, быстро тающего дыма.

— Мать — учительница, отец — доктор.

— Я спрашиваю, кто они: поляки? евреи? французы? — командир не повышал голоса, но в словах, произносимых им, явственно вибрировала угроза. Перед ним лежал паспорт девушки, откуда он мог узнать все первоначальные сведения. Но ему было интересно спрашивать. Отличать ложь от правды по концентрации страха в голосе.

— Мы из Франции. Французы.

Командир рассмеялся, и его гоготание походило на воронье карканье, такое же зловещее и скрипучее. Ассистент жадно затянулся. Человек за другим столом бесстрастно продолжал отчеканивать слова на клавиатуре портативной машинки.

— Французы, — выдохнул командир, успокоившись. — Позволь похвалить, ты отлично говоришь по-немецки. Да и по-польски, наверное, тоже. Они остались там, во Франции, твоя славная родня?

— Да, господин штурмфюрер.

— А что же ты тогда тут делаешь? — он, похоже, намеренно не поправлял её, будто забавлялся.

— Я студентка, учусь на историческом факультете. Сюда я приехала из Парижа собирать материалы для дипломной работы в К— й библиотеке. В самом начале сентября, когда город… когда город оказался под угрозой взятия рейхскими войсками, и о библиотеке можно было уже не думать, мы с подругой решили уехать дальше на восток. Подруга приютила меня здесь, в своей родной деревне, — француженка говорила, и теперь немецкий казался ей грубым, как камень, холодным, как штык-нож; слова с трудом связывались в предложения.

— Это она-то твоя подруга? — командир кивком указал на толстушку.

— Нет, господин… унтерштурмфюрер. Моей подруги уже нет в деревне.

Он что-то записал в блокноте и на несколько секунд замолчал.

— И давно ты здесь прячешься? — спросил вдруг младший офицер; его голос прозвучал как-то глуховато и сипло, словно простуженный.

— Около двух месяцев, — она уткнулась в пол, не зная, как обращаться к новому участнику допроса, напряженно схватив одной ладонью запястье другой руки.

— И надеешься вернуться домой, не так ли? — командир снова беззлобно рассмеялся, и на этот раз его помощник присоединился к смеху начальника; носок сапога втаптывал в земляной пол испускавший последний дымок окурок.

Человек в круглых очках сосредоточенно работал, не глядя на Амандину; щелканье клавиш напоминало короткие автоматные очереди; передвижения каретки на начало строки — звонок на двери в ароматную булочную, когда кто-то нетерпеливо входит.

— Отвечай, — приказал снова лейтенант, осклабившись.

— Не знаю, господин штурмфюрер, посчастливится ли, — сказала бывшая студентка.

— Скажи, тебе известно что-нибудь о партизанах? Может быть, ты слышала о лесных отрядах? Сколько их в окрестностях? По сколько человек в этих группах? А из этой деревни мужчины часто уходят в лес и не возвращаются?

Она молчала, потупив взор.

— Если поделишься с нами важной информацией, я отправлю тебя домой. Хорошо? Париж прекрасный город, ты же хочешь вернуться туда?

— Я ничего не знаю, господин…

— Лжешь! — он ударил кулаком по столу, и лицо его исказилось в злобной ухмылке. Потом он неожиданно громко расхохотался. Теперь он был похож на грифа. Одним взглядом он мог заставить её сжаться в комок.

— Французики, — надменно произнёс командир. — Они убегали, и им стреляли в спину. Похоже, только немцы чего-то стоят на поле боя.

— Так точно, — не к месту вставила Амандина, но её замечание теперь не вызвало даже улыбки.

— Скажи-ка мне, милая, — совершенно серьезно спросил командир, перестав кривляться, — ты же не держишь на меня зла? Не сердишься?

— Нет, господин оберштурм… унтерфюрер.

— Как они умеют лгать, черт возьми! — командир театрально вскинул руками и выпучил глаза, оглядывая комнату, будто вокруг него находились зрители.

Несколько секунд только выстрелы печатной машинки раздавались в комнате. Командир тщетно пытался поймать взгляд девушки: она упёрлась в носки, разглядывая потрескавшуюся грязь на ботинках.

— Герр обершарфюрер, успокойте её, — приказал он раздраженно, казалось, потеряв всякий интерес, и одним махом решив судьбу француженки.

Краем глаза Амандина увидела, как затряслась при этих словах её знакомая, поняв, что наступает её очередь, как задрожали её полные губы. Сама Амандина не ощущала никакого ужаса, не испытывая ни страха, ни злобы, ни каких-либо еще эмоций. Совершенно ничего. Она плохо соображала, что происходит. Происходящее слишком походило на сон. Смерть выглядела совершенно невозможной штуковиной. Помощник командира поднялся со своего стула и схватил Амандину за локоть, подталкивая к выходу. Командующий взводом уже перешел к допросу другой девушки. Злобно оскалился голый череп на скрещенных костях на кокарде его фуражки.

— Кто ты?.. Откуда?.. Кто твои родители?.. — до Амандины еще долетали вопросы, но не ответы: другая девушка что-то бормотала себе под нос, неотчётливо…

«Он пират, флибустьер», — почему-то подумала Амандина, когда обершарфюрер вывел её из сарая.

С другой стороны бревенчатого строения среди высокой высохшей травы вытянулась грязная тропинка, по которой они и шагали. Впереди стелилось только чистое поле, незаметно переходившее на горизонте в пасмурное небо. Слева приближалось еще одно неуклюжее строение, служившее хранилищем сена. Пейзаж оживляли лишь холмики стогов да частокол леса на горизонте. Пахло сырой землёй, сырым туманом и гнилыми картофельными клубнями. Палач велел ей двигаться вперёд, к ближайшему стогу сена. Ноги у неё внезапно ослабли, стали заплетаться. Она отчетливо представила себе, как младший офицер достает пистолет, как прицеливается и стреляет ей в затылок, как она сама вдруг повалится в грязь, рефлекторно дрыгая кончиками пальцев, словно обезглавленное животное ножками…

Пройдя чуть дальше, она увидела, что за ближним стогом была вырыта яма, на дне которой уже валялись несколько мертвых тел: жители деревни, бывшие евреями, подозреваемые в связях с партизанами или просто подвернувшиеся под руку. Они лежали тут уже два дня. У края ямы замерло ведро с известкой, рядом воткнута штыковая лопата. В воздухе висела влага, он весь был как будто пропитан мельчайшими водяными частицами, и из ведра поднимался едва заметный серый дымок. Амбар, где господин унтерштурмфюрер допрашивал жителей деревни, скрывался далеко позади и пропал из виду.

Солдат пододвинул девушку к краю ямы, рывком повернул её к себе лицом. Медленно извлек из кобуры новенький черный «Вальтер»: всё как она воображала. Как влитая лежала металлическая рукоятка в крепкой руке. Её же пальцы все ещё сжимали снятую с головы косынку, но она этого не замечала. Её полуоткрытые обескровленные губы выдыхали разреженный пар, дыхание участилось: неужели это последний вздох? Не этот, так следующий… Её бледное лицо излучало отчаяние и вопрос: это что, действительно по-настоящему? Она всмотрелась в безразличные голубые глаза солдата, теперь осознавая, что это последние глаза, что она видит. Сердце принялось разгонять кровь. Тело уже приготовилось принять пулю, но душа до сих пор не верила, что эта жизнь так закончится…