Образ Беатриче

Ангел второго яруса выходит им навстречу, указывая путь. Второй ярус для завистников. Здесь отмечена роль зрения, поскольку зависть часто порождена глазами завистника. Потому обитатели второго яруса предстают перед нами с зашитыми веками. «У всех железной нитью по краям // Зашиты веки...». Этот грех не свойственен великодушным, и Данте не рассчитывает провести здесь много времени. Завистники одеты во власяницы цвета камня. Они лежат на голой скале; солнце светит на них, но они не видят света. Их души темны, поскольку им была недоступна радость за других людей, испытывавших удовольствие. Почему так? Может быть, они были настолько глупы, что считали себя выше других? Может быть, они сравнивали себя с другими и считали себя обделенными по сравнению с другими? В том мало чести. Они не способны к обмену с небесами, солнце содружества не для них. Гвидо дель Дука признается: «Так завистью пылала кровь моя, // Что если было хорошо другому, // Ты видел бы, как зеленею я». Зависть легко перерастает в ненависть, и тогда это уже застывший ледяной взгляд в нижнем круге ада. Зависть — это предательство человечности. «О род людской, зачем тебя манит // Лишь то, куда нет доступа второму?» (XIV, 86–87) — восклицает дель Дука. Он обвиняет индивидуализм завистников, не способных разделить радость с другими.

Вергилий замечает: «Вкруг вас, взывая, небеса кружат, // Где все, что зримо, — вечно и прекрасно, // А вы на землю устремили взгляд». Но для Данте такой ответ слишком прост. Он просит учителя разъяснить ему увиденное на втором ярусе. Вергилий не отказывается.

Богатства, вас влекущие, тем плохи,
Что, чем вас больше, тем скуднее часть,
И зависть мехом раздувает вздохи.
А если бы вы устремляли страсть
К верховной сфере, беспокойство ваше
Должно бы неминуемо отпасть.
Ведь там — чем больше говорящих «наше»,
Тем большей долей каждый наделен,
И тем любовь горит светлей и краше.

Данте не понимает и вновь спрашивает: «Ведь если достоянье общим стало // И совладельцев много, почему // Они богаче, чем когда их мало?». Ответ Вергилия носит некоторый оттенок лиричности.

Как луч бежит на световое тело,
Так нескончаемая благодать
Спешит к любви из горнего предела,
Даря ей то, что та способна взять;
И чем сильнее пыл, в душе зажженный,
Тем большей славой ей дано сиять. (Чистилище, XV, 67–72)

и опять добавляет: «Когда моим ответом ты не сыт, // То Беатриче все твои томленья, // И это, и другие утолит». Между тем, смысл ответа прост: чем больше любви будет во Флоренции (или в других местах), тем больше пользы. Теперь город губит именно зависть, которой не могло быть при жизни Беатриче. Завидовал ли тогда поэт? «И если кто-либо о чем-либо спрашивал меня, ответ мой был единственным: "Любовь", а на лице моем отражалось смирение» («Новая жизнь, XI). Именно так ответил ему теперь Вергилий. А Данте опять не понял его, да и не мог понять пока, поскольку еще не имеет отношения к этой любви; он пока словно нищий на рынке. Именно этому посвящена пятнадцатая песня, говорящая о вещах серьезных и печальных. Ослепительное зрелище ангела третьего яруса наполняют Данте желанием следовать дальше.

Итак, перед поэтами третий ярус Чистилища, где проходят очищение гневливые. Данте посещают видения, в которых перед ним проходят образы кротости и всепрощения. Женщина, переступив порог храма, говорит: «Зачем ты это сделал нам, сынок? // Отцу и мне так беспокойно было // Тебя искать!» Это Мария с Иосифом сначала потеряли, а потом нашли Иисуса в храме, демонстрируя удивительную кротость. Другие видения говорят о том же. Но постепенно окружающее затягивает дым, не только препятствующий зрению, но даже на ощупь суровый и плотный. Данте говорит, что и в аду тьма не так давила на него. Возможно, речь идет о том, что острота чувств душ в Чистилище намного выше, чем у грешников в аду, потому что они ближе к совершенству. Однако ничего не видно. Данте приходится держаться за плечо Вергилия. Теперь он как бы слепо следует за чистым разумом, потому что это ярус, где «расторгая, сбрасывают гнев». Гнев растворяется кротостью; голоса во тьме поют Agnus Dei[136]. Слово «Агнец», похоже, утратило часть своей первоначальной силы, в нем уже не звучит столько нежности, как должно бы быть. И Данте с горечью произносит: «Теперь уже никто // Добра не носит даже и личину: // Зло и внутри и сверху разлито». В этой части поэмы Данте позволяет говорить только ломбардцу Марко. На вопрос о том, где искать причину зла — на земле или на небесах, — Марко отвечает:

«Брат, мир — слепец, и ты сродни ему.
Вы для всего причиной признаете
Одно лишь небо, словно все дела
Оно вершит в своем круговороте.
Будь это так, то в вас бы не была
Свободной воля, правды бы не стало
В награде за добро, в отмщенье зла.
Влеченья от небес берут начало, —
Не все; но скажем даже — все сполна, —
Вам дан же свет, чтоб воля различала
Добро и зло... (Чистилище, XVI, 66–76)

Мир лежит во зле из-за отсутствия взаимной любви и доверия. «Рим, давший миру наилучший строй, // Имел два солнца, так что видно было, // Где Божий путь лежит, а где мирской». Папа претендует на светскую власть, и нарушено разделение сфер императорской и духовной властей... «Ты видишь, что дурное управленье // Виной тому, что мир такой плохой, // А не природы вашей извращенье». «Но видишь ты, что церковь, взяв обузу // Мирских забот, под бременем двух дел // Упала в грязь, на срам себе и грузу». Пока ломбардец говорит, дым вокруг становится менее плотным, «уже заря белеется сквозь дым, // Там ангел ждет...». Марко уходит, а на смену ему появляются другие.

Ангел Четвертого Очищения незрим и незван; его скрывает столь яркий свет, что разглядеть его невозможно. Данте слышит только голос: «Здесь восхожденье». «То Божий дух, — поясняет Вергилий, — и нас он наставляет //Без нашей просьбы и от наших глаз // Своим же светом сам себя скрывает». Наступает ночь, но еще есть время добраться до следующей террасы. Поэт ощущает, как силы его подходят к концу. Он просит Вергилия пояснить, от какой вины души проходят очищение в этом ярусе. Вергилий отвечает: «Любви к добру, неполной и унылой, // Здесь придается мощность».

Ночь на четвертой изогнутой террасе, высоко над морем. В небе крупные звезды и луна «скользила в виде яркого котла». Данте на полпути к вершине стоит, «как бы дремотой обуянный», и осмысливает слова Вергилия, мудреца и поэта из славного смертного Града.

Достигнута середина поэмы, и половина целого отчетливо показывает ад, где благодать неведома и воспринимается как наказание, и Чистилище, где благодать и наказание — это два способа достижения одного результата. Особое внимание должна вызывать эта задержка на пути именно в том круге, где души очищаются от помехи на пути духовного восхождения — «любви к добру, неполной и унылой». Данте снова обращает внимание читателя на то, что только выслушивать моральные наставления довольно опасно, а часто просто бесполезно. Но Вергилий говорит очень важные вещи:

Мой сын, вся тварь, как и творец верховный, —
Так начал он, — ты это должен знать,
Полна любви, природной иль духовной. (Чистилище, XVII, 91–93)

Вергилий объясняет, что именно любовь является причиной всех поступков человека, и плохих, и хороших. Через восприятие, по словам Вергилия, мы получаем представление о реальных объектах, и оно живет и развивается у нас внутри, пока разум не заметит его и не создаст образ. Если образ положительный (нравится разуму) — это любовь. Она может быть природной или духовной. Природная любовь всегда хороша. А вот духовная может ошибаться. Почему?

Пока она к высокому стремится,
А в низком за предел не перешла,
Дурным усладам нет причин родиться;
Но где она идет стезею зла
Иль блага жаждет слишком или мало,
Там тварь завет Творца не соблюла.
Отсюда ясно, что любовь — начало
Как всякого похвального плода,
Так и всего, за что карать пристало.

Как это работает? Любое желание есть духовный акт, действие которого не прекращается до тех пор, пока разум не окажется удовлетворен вожделенным объектом. Но для достижения такого состояния любовь на момент пробуждения желания должна обладать определенной силой. Но что тогда хорошо, а что плохо? Все объекты, которые составляют вещественный мир, достойны любви, но каждый в соответствие с их порядком и видом, каждому должен быть присущ свой ритуал. «Природное» благо всегда занимает в иерархии ценностей высшее место. Все прочие вещи, как производные от природных (сотворенные не Творцом, а человеком) должны быть любимы в меру. К первичным, абсолютным ценностям принадлежит, без сомнения, сам Творец, и человек, как сотворенный Творцом. Поэтому никакое существо не способно (не должно) обращать нелюбовь (ненависть) на себя или на Творца. В качестве примера следует припомнить проклятых в аду, потерявших разум и потому ненавидящих и себя, и Бога. Далее Данте анализирует причины искажения вторичной, «духовной» любви, уводящие человека с пути истинного. Он выделяет три таких причины:

Иной надеется подняться вдвое,
Поправ соседа, — этот должен пасть,
И лишь тогда он будет жить в покое;
Иной боится славу, милость, власть
Утратить, если ближний вознесется;
И неприязнь томит его, как страсть;
Иной же от обиды так зажжется,
Что голоден, пока не отомстит,
И мыслями к чужой невзгоде рвется. (Чистилище, XVII, 115–123)

Иногда кажется, что на земле нам предоставлена только иллюзия выбора, а на самом деле выбора нет. Мы не верим в нашу собственную свободу. И так действительно бывает, но лишь тогда, когда душа уже пребывает в аду, а ее место в теле человека занял демон.

Слова «diletto» — «наслаждение» и «cagion di mal diletto» — причина тяги к дурным наслаждениям» возвращают нас к началу поэмы. «Но что же к муке ты спешишь назад? — спрашивает Вергилий при первой встрече, — Что не восходишь к выси озаренной, // Началу и причине всех отрад?»

Теперь становится яснее, что гора, у подножия которой состоялась их первая встреча, это путь постепенного очищения духовной любви до степени природной. Данте не мог начать подъем, устрашенный рысью, львом и волчицей, из-за хаотичной тяги к вещам второстепенным. Три причины, перечисленные выше, предстают в начале в образах трех зверей. Они вынуждают человека не соблюдать завет Творца. Известно Золотое правило нравственности: «поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой»[137], но в земном граде ему противостоят три главных источника ненависти. Первый — это желание преуспеть за счет ближнего. Здесь корень ненависти — в гордыне: если мое положение выше, значит, другие хуже. Второй источник — нежелание делиться чем бы то ни было, и боязнь утратить власть, благодать, честь, репутацию и пр. — то есть нечто такое, что человеку нравится, то, что он любит. Отсюда рождается неприязненное недоумение: как это человеку может нравится то, что не нравится мне? Эти два вида вожделений хотя и опасны, но не «смертельны». А вот ненавистник третьего типа, обиженный и гневливый, присваивающий себе право на справедливость и потому оправдывающий любую месть, сразу напоминает дым шестнадцатой песни. Он «голоден, пока не отомстит», то есть пока не причинит вред другому. Вот это тройственное искажение духовной любви и оплакивается на трех пройденных ярусах Чистилища.