Герой волшебной сказки

Мейер сообщает, что иногда как исключение мальчика, потерявшего мать, воспитывают отец и его родичи. Подобные явления свидетельствуют о некотором укреплении позиций отцовского рода. Характерно, что воспитание ребенка отцом и его родом могло продолжаться только до наступления зрелости мальчика. После этого он при всех обстоятельствах принадлежал уже не семье, а материнскому роду, вступал в один из тайных мужских союзов, приобщался к образу жизни взрослого мужчины, участвовал в племенных обрядах, церемониях. Вступительный взнос в союз должен был делать дядя по матери. Он же был патроном юноши и при каждом его продвижении в мужском союзе.

Мейер отмечает, таким образом, что общественное мнение требует заботы рода о сироте. Тем не менее с сиротой все же иногда дурно обращаются, что подтверждается и значением некоторых терминов, применяемых у гунантуна и других племен Новой Британии по отношению к сиротам. Эти термины относятся к ребенку неполноценному, чего-либо лишенному, кем-то оставленному, живущему в одиночестве. С одной стороны, их можно толковать таким образом, что сирота лишен «нормальной» семьи, покинут родителями, оставлен в одиночестве. Этим смыслом, по-видимому, ограничен термин mat kan. Но ling имеет более сложное толкование, поскольку значение глагола valiling трудно свести к понятию «траурного», «ритуального» одиночества детей, оплакивающих родителей и подавленных тяжелой утратой.

По-видимому, все эти термины означают, что дети не только оставлены, покинуты родителями, но и часто изолированы в обществе, угнетены соплеменниками, живут в одиночестве в социальном смысле, так как если бы родичи действительно заменяли им родителей, одиночества не было бы. Выражение a bul na rara позволяет предположить, что сирот, у которых рано умерли родители, в частности тех, у которых мать умерла от родов, иногда убивали как больных, «ненормальных» детей. Мы увидим, что это подтверждается фольклором.

Необходимо найти историческое объяснение противоречию между действительным отношением гунантуна к сиротам и предписанным общественным мнением.

При классическом первобытнообщинном строе настоящих сирот не могло быть. О детях заботились не только истинные родители, но и «классификаторские». В социальном смысле все дети были детьми рода. По-видимому, на этом этапе и в языке не могло возникнуть понятие «сирота».

Общественное мнение первобытного родового коллектива смотрело на детей, потерявших родителей, как на детей рода или даже племени. Это общественное мнение на первых порах соответствовало первобытнообщинному укладу.

Однако в процессе разложения классического рода развивалась семья, которая начинала претендовать на известную самостоятельность. Связи внутри семьи укреплялись, связи в роде ослабевали. Некоторые меланезийские племена, в частности гунантуна, которых наблюдал Мейер, находятся примерно на этом этапе развития. Они дают яркие примеры борьбы рода и семьи, родовой и семейной собственности и т. п. У большинства меланезийских племен часть наследства мужчины уже передается его детям (принадлежащим всегда другому роду), хотя это ограничивается всячески и сопровождается «откупом» наследников от рода покойного отца, подарками, пожертвованиями в пользу детей сестры умершего. Вследствие обособления семейного труда обособляется и семейное «потребление»: дети стали получать пищу от родителей.

В результате ослабления родовых связей лица, оказавшиеся вне семьи, попадали в трудное положение. Мораль первобытного общества требовала от племени и особенно от рода заботы о детях, потерявших родителей. О детях должны были заботиться ближайшие родственники с материнской стороны, прежде всего «классификаторский» дядя. Но в условиях ослабления хозяйственных связей внутри рода «классификаторский дядя» фактически был чужим своему «племяннику» и поэтому неохотно принимал заботу о нем. Связь с ближайшими родственниками, в частности с настоящим, «родным» дядей, сохранялась значительно дольше. Но и брат матери, у которого была своя семья, естественно, оказывал предпочтение родным детям (формально принадлежавшим к роду жены) и в дальнейшем мог уклониться от заботы о сироте. Поэтому сироты оказывались в худшем положении, чем дети, имевшие родителей. Видимо, в этих условиях и возникло самое понятие «сирота» и в лексике отразилось действительное положение сиротки, а не то отношение к нему, которого требовало общественное мнение. Указание Мейера о содержании термина ling — самого употребительного для обозначения сиротки — заставляет предполагать, что в некоторых случаях сироты не входили в семью дяди (как этого требовало общественное мнение), а жили изолированно. Сирота, живущий в одиночестве, часто изображается не только в меланезийских сказках, но и в фольклоре североамериканских индейцев.

Таким образом, разложение классического материнского рода у меланезийцев, развитие внутри него семьи, но не большой патриархальной, которая сама была бы отцовским родом, крупным коллективным объединением, дающим защиту своим членам, а малой семьи и семейной собственности, приводило к тому, что сироты становились обездоленными в родовом коллективе. Чем дальше шло разложение материнского рода, тем трагичнее становилось положение сиротки. Он был первой жертвой нарушения демократического равенства членов первобытной общины. При этом общественное мнение, верное традициям первобытнообщинного строя, выражало сочувствие социально обездоленному и осуждало тех, кто, отступая от традиционного обычая, не выполнял свой долг по отношению к сиротке.

Рассказы меланезийцев рисуют положение сиротки в роде с точки зрения народной морали.

Перейдем к анализу фольклорного материала. Интересную легенду о сиротах приводит Мейер[18].

Дети остаются после смерти отца сиротами. Отец завещает им дом и поле. Родственники отца дурно обращаются с детьми и однажды приходят к ним с явно враждебными намерениями. Старший мальчик произносит замечательную речь, которая является образцом красноречия гунантуна: «За что вы браните нас? Почему вы мучите нас вопросами? Разве сами вы не едите? Разве вы не замечаете наших страданий от голода? Разве только мы имеем желудок, а вы не нуждаетесь в пище? Что вы сделали, чтобы утолить наш голод? Когда вы добывали пищу, звали вы нас разделить ее с вами? Вы ели сами. Вы только обижали нас, ругали и прогоняли прочь, чтобы разделить между собой нашу долю. Мы должны удовлетворяться постной пищей. Вы же ни разу не дали нам куска мяса. Вы ели прекрасные плоды, приправленные соусом из кокосовых орехов; таково ваше сострадание к двум бедным сиротам. После смерти наших родителей вы обращаетесь с нами, как с собаками. Вы кормите нас растительной пищей, а родители кормили нас мясом и никогда не бранили. Если бы они были живы, все было бы иначе. Мы должны лить слезы о нашем несчастье. Вы хотите наших жизней. Но вспомните, что мы здесь родились, а вы пришельцы. Здесь наша собственность, которую оставил нам отец. Я вспоминаю, что вы раньше называли нас „сыновьями“. Где вы слышали, чтобы прогоняли сыновей? К какому племени вы принадлежите? Или вы нас принимаете за байнингов? Но мы не байнинги, мы гунантуна!»

Мальчик требует, чтобы их либо убили, либо перестали плохо обращаться с ними. Речь его производит сильное впечатление на родственников, и происходит примирение.

Приведенный Мейером текст нельзя считать ни мифом, ни волшебной сказкой. Это быль, рассказ о действительном бытовом факте, в котором ярко выражено первобытнообщинное мировоззрение.

Сирот преследуют братья отца и дети его сестер, принадлежащие при материнском праве к чужому роду. Отец оставил детям дом, но его родичи хотят отобрать у них наследство. Рассказ изображает борьбу между старой родовой собственностью и семейной, «старыми наследниками» и детьми. Создается впечатление, что в сказке защищается семейная собственность и наследование отцовского имущества детьми. Однако здесь ставится гораздо более широкая идеологическая «проблема». Сирота в защитительной речи лишь вскользь говорит о своем «праве наследования» завещанной отцом семейной собственности. Он подчеркивает, что принадлежит к одному племени со своими мучителями, напоминает им о долге соплеменников заботиться друг о друге. Мальчик утверждает, что он не байнинг, а гунантуна, а родичи отца обращаются с ним как с иноплеменником и врагом, как с представителем «низшей» (папуасской) этнической группы, которая пополняла число «патриархальных» рабов гунантуна. Сирота возмущен тем, что по отношению к ним нарушен первобытнообщинный принцип распределения пищи. Его аргументация основана на морали первобытного общества: у всех людей равная потребность в еде, поэтому пищу надо делить между всеми. Оказавшись вне семьи, дети лишились средств пропитания, экономического равенства с другими членами племени, стали жертвой нарушения соплеменниками первобытнообщинного принципа распределения добычи.

Рассказ показывает также, что развитие семьи в Меланезии не приводит к расцвету патриархальной общины. Ослабление связей человека с материнским родом не сопровождается установлением и закреплением отношений с отцовским родом. Этим объясняется трагическое одиночество сирот, которое было бы невозможно, если бы в Меланезии развивалась классическая патриархальная семья.

Для дальнейшего анализа фольклора прибрежных меланезийцев полуострова Газель обратимся к публикациям П. Клейнтитшена «Мифы и сказания меланезийского племени из Папаратава» и Йозефа Мейера «Мифы и сказания прибрежных жителей полуострова Газель». Вот одна из легенд гунантуна[19].

«У двух детей умер отец. Они отправились с матерью к ее отцу. Мать тоже умерла. Дети были еще очень маленькие, один — новорожденный, другой — немного старше. Их воспитывал дед. Он был уже очень стар и тоже умер. И никто не взял детей, у них не было ни дяди, ни брата, ни сестры, никого больше. Они жили совсем одни. Детям нечего было есть, так как никто не давал им пищи. Пришли люди и положили их у подножия миндального дерева. Они прикрыли их листьями и бамбуком, забросали камнями. Но дети не умерли. Тогда люди отвели их в глубь леса. Дети жили там. Им нечего было есть. Однажды один из них собрал папоротник, нарубил дров и украл огонь. К нему подошел человек и спросил его:

— Кто это?

— Это я.

— Что ты делаешь?

— Собираю папоротник.

— Зачем?

— Чтоб есть.

— Но ты еще мал.

— Но мы несчастные.

— Чего вам недостает?

— Еды.

— Кто еще с тобой?

— Мой брат.

— А отец?

— Он умер.

— А его жена?

— Тоже.

— Кто о вас заботится?

— Никто.

— И где вы живете?

— Под деревом.

— Где твой брат?

— Не ходи на него смотреть.

— Чего ему недостает?

— От него остались одни кости, он почти мертв.

Человек пообещал прийти к ним вечером. Он принес спелые бананы, орехи и сказал детям: „Завтра я не приду, а послезавтра приду, и тогда вы станете уже большими“. Это был не человек, а кайа.

Однажды кайа спросил детей:

— Вы стали большими?