Квирит

Бабаушка закачала головой и медленно хлопая по рукам Фавста, говорила:

— Боль помогает понять то, что нам ценно и даже даёт силы к жизни. Благодаря ей находят муз в поэзии и отправляются в опасные путешествия. Занимаются науками и философией, желают совершенствовать собственную душу или исследовать причины самой боли. Ей так полезно научиться управлять, так полезно. А она часть тебя, Фавст! Так же как и любовь. А значит нельзя научиться обладать собой, не научившись управлять болью. Слёзы тоже не существуют просто так. Они помогают облегчить её. Ох, cынок, это такой хитрый механизм! Они есть внутри нас как обезболивающее, которое защищает, и благодаря ему приходит временное спокойствие. Нам даётся время на подготовку и нужно пользоваться такими моментами, чтобы подчинять боль и приготавливаться к следующей волне. Образно говоря, построить волнорезы и увидеть, что проработанная рана превращается в шрам, напоминающей о собственной силе, победе и прошлом, которое ты не просто пережил, но и поставил на собственное служение. Но это не просто шрам, а ухоженный, проработанный шрам. Такой проработанный шрам будет не болезненным напоминанием и раной, а записью о личной победе! — бабушка приобняла Фавста и сопережевающе гладила его по спине, а затем помахала внукам чтобы все вместе, c разных сторон, обняли его. Всхлипывания постепенно прекратились и он слышал банальные, но ласкающие голоса: “Мы в тебя верим! Ты сильный! Не сдавайся!”.

Центурион расправил спину, воспрянул и поблагодарил каждого из окружавших его и приобнял, хлопая ладонью по спине.

— Ещё ты забыла, что важно учиться радоваться мелочам! Например, не сидеть под крышей во время дождя, а сорваться, взять кого нибудь за руку и выбежать на улицу танцевать. Укрепляет тело, душу и отношения! — говорил центурион, смахивая слёзы и пытаясь вернуться к нормальному состоянию.

— В зимних походах, если они выпадали на неделю Сатурналий, между солдатами мы дарили друг другу подарки. Людей было много и каждым праздничным вечером, перед сном и сменой патруля, мы собирались вместе вокруг кострища, под украшенным снегом штандартом с орлом и тянули несколько жребиев на десяток счастливчиков. Затем избранные получали подарки и так всю неделю. К подаркам мы приписывали коротенькие пожелания или весёлые сообщения. Это были и книги, и глиняные фигурки, и золотые зубочистки, чесалки для спины и игральные кости. Я помню лишь некоторые подарки с подписями:

Широкополая шляпа с папирусом:

“На представленье пойдешь ты в театр Помпея со шляпой:

Часто без тента сидеть нас заставляет мандат”

Бумага большего формата с папирусом:

“Ты отнюдь не считай ничтожным даром,

Коль пустую дарит поэт бумагу”

Охотничий нож с папирусом:

“Коль длинноострой тебе рогатины выбитой жалко,

Этим коротким ножом вепря ты насмерть пронзишь.”

Глиняный Геркулес с папирусом:

“Глиняный я, но смотри, не гнушайся ты этой фигуркой:

Имени ведь моего не устыдился Алкид.”

Ночной светильник с папирусом:

“Лампа я, что утехи ложа знает:

Делай все, что угодно, — я не выдам.”

Маска германца с папирусом:

“Вылепил в шутку гончар батава39 рыжего маску.

Ты ей смеешься, но прочь в страхе ребята бегут.”

Фляжка с папирусом:

“Вот самоцвет для тебя, что назван по имени Косма40.

Пряное пить из него можешь ты, щеголь, вино.”

А кто-то просто подарил папирус надписью:

“Невии я твоей написал. Нет ответа. Не даст она, значит.

Но ведь наверно прочла, что я писал. Значит, даст!”

— Простите за то, что говорю слишком много. Вы так приятны и хочется с вами общаться, но Юпитером клянусь, я скоро закончу! Не могу не поделиться мелочью, что организовывал соревнования по лепке снежных фигур…или похвастаться, хаха. Самые опытные солдаты, включая меня, занимали наблюдательные посты и усиливали охрану, а другим я позволял наслаждаться праздником и до некоторой степени расслабляться. ”Морозный легион! Морозный легион! Морозный легион!“ кричали солдаты, раздавая снеговикам палки и гладиусы, а затем ходили вокруг них и громко спорили друг с другом о самом прекрасном снеговике из всех. Помню даже одному легату в Британии так понравилась моя зимняя забава, что он рассказал и своим подчинённым. Их условия были в несколько раз сложнее из-за погоды и напряжённости у границ. Они были расположены у вала Адриана, и как рассказывали, большая часть границ тех воодушевляющих фортификаций была застроена фигурами из снега. Если мне не врали, то на стенах они лепили фигуры бригантов и пиктов с оголёнными задницами, направленными в сторону племен. Это была проста идея, детская забава, но внимание к таким мелочам радует душу. Между легионами на больших расстояниях, конечно, сложно было выбирать победителей, но вскоре такие развлечения подхватили и другие гарнизоны. И знаете…хотя все мы были братьями по оружию и могли положиться друг на друга, на таких отношениях и строилась одна из опор римской мощи, но ничего душевно близкого ни с кем я не ощущал. Всё же редко мы могли комфортно и свободно обо всём общаться. А в последнее время это дистанция у меня лишь нарастала. Так же с друзьями и сторонниками Элизии. Не знаю почему, но не складывалось. На еженедельных бесплатных раздачах хлеба нашего бизнеса я со временем тоже перестал появляться как публичное лицо и все процессы передал нашим рабам Архимеду и Мемнону, а потом и вовсе освободил их и сделал свободными людьми. Но… они всё равно решили остаться жить в моём с Элизией доме. Это были замечательные и грамотные ребята из Греции и находясь дома я только с ними и общался…Возможно благодаря им я не сошёл с ума раньше… Потому что подобное чувство пустоты я никогда не испытывал прежде. Пустота не заполнялась и через два месяца, и через три… На смену пустоте или отсутствию желания делать что либо, даже двигаться, приходило желание мести и гнева. Вместе с другими сопереживающими мы пытались отыскать её убийц. Найти заказчиков или исполнителей. Хоть какие-то следы. Когда я бывал, по отпуску, в городе и желание мести накатывало так сильно, что все свободные недели я посвящал помощи местным вигилантам и не стеснялся пыток по отношению ко всем, кто, как мне казалось, мог пойти на убийство. Это могли бы быть ветераны войн, обратившиеся в криминальный мир ради власти. Бедняки, готовые убивать по приказу ради вознаграждения. Просто опасные люди, одержимые безумстсвом Геркулеса. Ревностные поклонники христианства, что желали смерти Риму и всему римскому. Я был тоже в достаточной степени известным, благодаря своим военным успехам. Элизия была яркой фигурой у части аристократии и среди людей как знатных, так и крестьян. Поэтому местные власти содействовали мне с поисками. Они не были против пыток и жестокости по отношению к преступникам, которые отказывались сотрудничать. Им тоже было выгодно, чтобы дороги и город становился более безопаснее. Хоть плетями бей, души, дави, жги, дери, крути суставы, хоть в ноздри уксус лей и клади кирпичи на брюхо… А если мне удавалось поймать и разговорить члена какой-нибудь группировки, а затем выйти на главарей и переловить всех остальных — я на некоторое время становился местным героем и кроме благодарностей получал увесистые вознаграждения мешочками сестерций. Однако убийцу или заказчика, или хотя бы намёк никак не получалось найти. Словно кто то появился, убил её и бух, исчез со всеми следами! Спустя время и вижу какая необузданность собственных чувств, отсутствие вразумительного контроля над ними и насилие, насилие, что никак не служило приближению к цели, а лишь…потакало гневу и терзало меня не меньше, чем пустота. Тело брало контроль над разумом, а не наоборот…Но со временем, вместе с денежными вознаграждениями и вся работа стала ощущаться как что то отвратительное и мерзкое. Я становился противен самому себе, потому что переставал принадлежать себе и осознавать кто я и что я делаю… Я вёл себя словно одержимый. Если бы Элизия увидела меня таким, то ужаснулась бы… Я и с окружающими, как сейчас вспоминаю, был резок и слишком чувствителен, чтобы общаться адекватно….

Все это время, на протяжении эмоциональных и откровенных моментов, центурион чесался, смотрел то на звёздное небо, то на бабушку и её друзей, то на лениво покидающий амфитеатр зрителей, теребил кольцо и поправлял миртовый венок, чей горьковатый, травянистый, напоминающий эвкалипт или кипарис запах ещё долго оставался на руках.

— Военные походы, концентрация на работе, пиры, физическое совершенствование, книги и путешествия, переезд в другой город, хоть и отвлекали и, казалось, помогали, но только временно. Ничего не исцеляло полностью. От алкоголя я тоже старался держаться подальше и не вестись на его иллюзорное расслабление. Когда я оставался наедине с собой, в горах, ко мне часто приходили мысли о самоубийстве. Я записывал все ощущения в дневник и днями просто читал книжки и размышлял, пытался наслаждаться природой и думал, как мне быть. Временами я слышал то, из-за чего просто свирепел и становился ещё отстранённее, ещё дальше хотел отойти от людей. Временами наоборот, больше сомневался в своей адекватности, а слова окружающих казались разумными: “Ты странный”, “Отказ выпить за общим столом — это как плевок в лицо!”, “Почему бы тебе просто не сходить в лупанарий?41“ ”Ты себя накручиваешь, вокруг полным полно девок!”, ”Вместо одиночества в горах и своих умных книжек, мог бы сходить с нами на гладиаторские бои и оттянуться”

Фавст спародировал цитаты комичным и недовольним голосом, а затем раздражённо выдохнул и замолчал. Он сказал всё, что хотел и ему оставалось только поблагодарить добрую старушку:

— Спасибо тебе…Я мог до конца и не осознавать насколько важно было выговориться и услышать что-то мудрое и понимающее в ответ. Я разделяю твои мысли и потрясающе, что существуют такие люди как ты, как Элизия, как Мемнон и Архимед. Возможно… где то есть целые поля и острова философов! Хаха

Улбающийся Фавст обнял старушку и она своим тёплым голосом ответила:

— Охохо, каждый в этом городе понимал боль другого и пытался сделать хотя бы несколько дней и ночей в году иными. Понимающие люди рядом и мысли о движении дальше — вот лекарство, что я поняла для себя. Но возможно, мои советы не для всех, и кто то назовёт их даже глупыми.

Когда театр совсем опустел и шум города постепенно затихал, они направлялись к выходу и бабушка вела их к месту прощания. По пути они заводил общение с другими душами, с кем то сразу завязывалось хорошее общение и группа уже в десяток человек между собой болтала, знакомилась и шутила. Хотя центурион не нашёл жену, каждое новое знакомство, каждая улыбка, рукопожатие и комплимент, каждая новая душа в этом городе не снимала с него улыбку до боли в мышцах скул.

Вместе с ними шло большое количество людей разных эпох и люди возвращались в одиночестве, в парах и группах. Души мёртвые возвращались в Дит, а немногие живые спутники объединялись и шли дожидаться рассвета, чтобы затем отправиться по домам. Центральные часы подсказывали, что оставалось около 40 минут до рассвета.