Квирит

— Не бойся! Тела умерли, но мы не заразны! Они лишь символ наш в этом мире.

— Ой…извините, я не от вас чешусь, это должно быть побочные действия обезболивающего.

В амфитеатре стоял шум и все разговаривали. Едва было слышно, что происходит на сцене, но среди зрителей не было ни угроз, ни криков, ни раздражения. Это было взаимное согласие тысяч голосов, чтобы фон их общения сопровождался игрой актёров.

Бабушка тепло здоровалась со старыми друзьями, обнималась и знакомила с ними Фавста. Вместе с центурионом она села к знакомым и говорила в общем хоре из голосов:

— Уже сотни лет мы собираемся вместе и общаемся. Рассказываем новости из загробного мира, внуки посвящают в события из мира живых. Делимся общим недовольством, что в этом Стиксе и искупаться нормально нельзя, хе-хе. Так и норовит кто то утащить с собой на дно! — Старушка захихкала и толкнула центуриона локтём в бок- А всякие Радаманты и Миносы на вопросы: «Когда будут зоны для купания, свободные от душ?!» отвечают: «Вы в аиде, а не на пляжах Испанских!» и уходят. Эх…Но в Тартар за вопросы не отправляют и если спрашивать достаточно долго судьи могут и одуматься! — с комичной гордостью она задрала голову и улыбнулась- Общественно полезное дело, в конце концов, ха-ха!

Центурион слушал рассказы бабушки-болтушки, улыбался, вертел головой наблюдал за сценой и не находил слов, чтобы поддерживать беседу и лишь неловко улыбался. Атмосфера была уютной, но мысли о жене не выходили из головы. Спутник — скелет тоже потерялся и в театре его не было.

Через какое то время бабушка с придыханием, успокаивающим голосам вновь заговорила:

— У моего сына и других знакомых есть тоже те, кто не приходит на праздники и не видно их и по ту сторон. Я не знаю, почему некоторые исчезают. Кто то говорит, что они переходят в других местах и души их доступны лишь избранному количеству величайших умов мира и богов, где вместе с ними они наслаждаются вечным летом и состязаются в искусствах. Но как бы то ни было — очень важно быть с теми, кто тебя понимает. С теми, кто рядом.

Бабушка наклоняется к уху центуриона и хохотливо шепчет:

— Хотя я и называю его сыном, но на самом деле я потерялась в счете, какой пра пра пра правнук он мне, хаха. Но знаю, что он испытывал ту же боль и ту же радость, что и ты. Как все люди. Ты не один, Фавст. — после этого она слегка приобняла его и с некоторой ностальгией в интонации рассказала о своём прошлом, наблюдая за спектаклем:

— Вот в мою молодость были такие засухи, что голод лишал жизни десятки людей за один сезон! Римляне убили моего мужа, солдата Карфагена, и вся наша экономическая и военная мощь не смогла одолеть вас. — она продолжала рассказ без какой либо ненависти или неприязни к Фавсту из-за его Римского происхождения — Кто то из моих детей добился хороших знаний в экономике, благодаря моим наставлениям, кто то следовал за отцом в желании мести, кто то, через много много много лет и вовсе стал гражданином вашей империи. Другие же погибали от голода и ран на поле боя, а кто то пропадал без вести и даже после смерти не было о нём вестей.

Затем бабушка положила свои руки на ладони центуриона и медленно хлопала по ним:

— Жизнь течёт и меняется. Хорошие и золотые времена сменяются плохими и бедными. Люди умирают и рождаются. Богатеют и беднеют. Государства рушатся и отстраиваются вновь. Такова жизнь. За мои сотни лет опыта я могу дать тебе совет в принятии. Хорошего и плохого, ошибочного и мудрого. Если происходит то, c чем ты не в силах справиться — смирись. Если что то находиться за границей твоего контроля — не стоит карать себя. А если ещё осталось то, на что ты можешь повлиять — действуй! Но старайся не давать власть мыслям и идеям, бередящим раны без должной возможности к их решению. Но и в себе не закрывайся, игнорируя проблемы. Сами собой они не решаться, но будут накапливаться и приведут к ещё большим страданиям. Как словно жители города бы игнорировали пустеющую казну и продолжали пировать и вести войны за счёт наёмников, не проводя реформы и слепо надеясь на лучшее.

Бабушка посмотрела на центуриона и качала коловой

— Когда я теряла детей и мужа, когда я и моя семья потеряли привычную жизнь по приходу римлян, было тяжело, были самоубийства среди родни и казалось, что будет только хуже. Я и не знаю, как сама не последовала примеру знакомых и не пронзила собственное сердце… Но даже в таких обстоятельствах люди учатся жить дальше. Кто-то приобретают жестокость, недоверию к чужакам, cвирепость и благодаря таким свойствам адаптируется и выживает. Кто-то защищает свой разум уходом от людей и отшельничеством. А у третьих была хорошая поддержка и разговоры, и они смогли найти золотую середину между животной ненавистью и раздирающей меланхолией. Поверь мне, сынок, что хорошая компания людей, что п-о-н-и-м-а-ю-т тебя, — она особенно подчеркнула это слово, разбив произношение на буквы- будет вселять в тебя силу! Вспоминай свои даже незначительные победы и создай дневник собственных достижений. По возможности, помогай и другим людям. Всё это — маленькие кусочки удобрения для благого цветка будущего, cынок.

Затем она приблизилась и прошептала на ухо, хитро смеясь:

— Даже если ты делаешь это без альтруизма, но чтобы порадовать собственное самолюбие, хехе

Большинство из душ знакомилось друг с другом в таком, и подобным этому городах, а затем три дня в году они встречались с друзьями, с родственниками и старались делать дни “отрытого мира” лучшими в году. Оставить боль и ссоры внешнего мира за туманными границами таких городов. Атмосфера же театра, беззаботности, комфортного общения с человеком, которого знаешь несколько минут и общей радости от праздника что то задела в душе Фавста и на протяжении спектакля он чувствовал ком в горле и время от времени утирал слёзы с лица. Однако это были не слёзы грусти, горечи или трагедии.

Тем временем, комедия “лягушки” Аристофана подходила к концу: Бог театра Дионис сетовал, что в Афинах не осталось хороших трагиков и поэтов из-за войны и он отправляется в загробный мир, чтобы вывести оттуда Еврипида. Группа договрилась досмотреть выступление в тишине и все натянули на лица маски. Центурион её не имел, но из-за повязки на глазу и миртового венка выглядел несколько иначе, чем раньше. Маски в эти дни имели пару переплетённых между собой смыслов: Первый заключался к том, что грань между мирами растворялась и в подобных городах сплетались живые с мёртвыми. Маски помогали стать единым целым со всеми празднующими и быть самим праздником. В былые времена отсутствие масок могло притянуть к живым беды, а особо злонравные души могли утащить на тот свет после окончания праздника. Но сейчас это воспринимается многими как дань традициям и никаких наказаний и последствий за отсутствие масок нет. Другой смысл связан с особой атмосферой преображения и возможностью для души быть разной. Жить множество жизней. Истинное лицо заменялось на какую то эмоцию или лики богов или мифологических животных. Голос из-за масок менялся, усиливался и человек, или дух мог быть узнан только близкими. Все приходили на фествиаль отдыхать и веселиться. Актёры же в театре тоже были в масках и благодаря ним, они моглить играть множество ролей.

В первой части комедии: Путешествие в Дит Диониса и его раба Ксанфия, зачастую оказывающегося удачливее и смелее хозяина. Дионис переодевается в Геракла (который уже бывал в Дите, выполняя подвиги); выспрашивает у настоящего Геракла дорогу. Харон не пускает раба и тому приходится обегать всё озеро, а Дионис пересекает озеро на челноке и во время переправы оно превращается в болото с лягушками. Актёры вместе с хором поют поэтическую песню лягушек: «Брекекекекс, коакс, коакс», подражающим кваканью:

Харон: — …Довольно балагурить! В дно упрись ногой, греби, натужься!

Дионис: — Как же мне грести, чудак, юнцу, береговому, сухопутному?

Харон: — Сгребешь отлично. Пение услышишь ты — и в лад ударишь веслами. Дионис: — Чье пение?

Харон: — Лягушек-лебедей. Чудесно!

Дионис: — Дай же знак!

Харон: — Начинай, начинай!

Раздается пение лягушек. Дионис гребет в такт лягушечьей песне.

Лягушки: — Брекекекекс, коакс, коакс! Брекекекекс, коакс, коакс!

Болотных вод дети мы,

Затянем гимн, дружный хор,

Протяжный стон, звонкую нашу песню.

Коакс, коакс!

Нисейского бога так

Мы чествуем Бромия38

На древних болотах,

В час, когда пьяной толпою,

Праздник справляя Кувшинов,

Народ за оградою нашей кружится.

Брекекекс, коакс, коакс!

Дионис: — А я мозоль себе натер, а вам шутить! Коакс, коакс! А вам плевать, а вам играть!

Лягушки: — Брекекекекс, коакс, коакс!

Поют все быстрее и быстрее. Дионис все быстрее гребет, выбиваясь из сил.

Дионис: — Чтоб сдохнуть вам, крича: коакс!

Заладили одно: коакс!..

Затем их пугаются Эмпусы и актёры подходят к постройке в глубине Дита, изображающей дворец Плутона:

Из дверей выходит Эак-привратник

Эак: — Кто там?

Дионис: — Геракл, силач известнейший.

Эак: — Ах, мерзкий, ах, треклятый, ах, негоднейший!

Подлец! Из подлых подлый, распреподлейший!

Ты уволок у нас собаку Кербера.

Душил ее, давил и бил, с собой увел

Мою собачку милую. Постой же, вор!

Теперь утесы Стикса чернодонные

И Ахеронта гребень окровавленный,

И псы резвые, и сто голов

Чудовищной ехидны будут грызть тебя

И рвать твою утробу. А нутро пожрет

Тартесская мурена. Потроха твои

И черева твои кровоточивые

Горгоны сгложут, страшные тифрасские.

Я к ним, не медля, быстрый направляю бег.

Ксанфий раб подымает упавшего со страха Диониса

Ксанфий: — Эй! Что с тобой?

Дионис: — Обклался. Призови богов!

Дальше Дионис не верит рабу, что говорит о своём бесстрашии и предлагает ему нарядиться Гераклом. Из той же двери замка Плутона выходит служанка Персефоны и встречает героя тёплый приёмом:

Служанка: — Геракл милейший, здравствуй, заходи сюда!

Богиня, чуть услышала, что прибыл ты,

Лепешки замесила, два иль три горшка

Сварила каши, полбыка зажарила,

Коврижек, колобочков напекла. Входи!

Обращается приветливо Ксанфию, принимая его за Геракла.

Дионис, поражённый несправедливостью и желающий доброго отношения отнимает у раба атрибуты Геракла и вдруг из-за угла выбегают торговки:

Первая торговка: — …Пасть обжорная!

С какой охотой выбью я булыжником

Твои клыки, мое добро пожравшие.

Вторая торговка: — А я бы в ров тебя, как падаль, сбросила.

Первая торговка: — А я бы нож взяла и глотку взрезала,

Куда грудинку и рубцы запрятал ты.

Бегу, зову Клеона. Он сегодня же

Тебя облупит и ощиплет начисто….

Вскоре покружив вокруг переодетого Диониса они Обе в бешенстве убегают.

Второй акт проходит от лица хора в сторону зрителей, где те обращаются к ним о лучшем устройстве города и поднимают политические темы Пелопоннесской войны.

В третьем акте: Состязание двух трагиков; Прибыв в Дит, Дионис обнаруживает, что среди мёртвых идёт спор о том, кому считаться величайшим мастером трагедии — Эсхилу или Еврипиду. Дионис берёт на себя роль судьи. На сцену вывозятся огромные весы, на которых взвешиваются стихи. Эсхил и Еврипид разбирают, цитируют и пародируют работы друг друга: