Десятая невеста

Когда-то – сейчас казалось, это было так невозможно давно! – Барбара поведала, что есть одно, самое последнее средство завоевать сердце мужчины, предупредив, что прибегать к нему следует, только если я точно убеждена, что, кроме этого средства, не осталось никакого другого.

- Ты никогда, никогда не должна этого делать, если не видишь крайней необходимости, – снова и снова повторяла королева, стремясь прочно мне это вдолбить. – Только если больше ничего не действует, только лишь после того, как ты испробовала все и у тебя не осталось никакого другого выхода! Будешь применять часто – останешься в дурочках. Прежде, чем этим пользоваться, убедись сто и тысячу раз, что испробовала все остальное.

Что у меня было сейчас? Время мое в невестах вышло; я не сумела понравиться Камичиро даже тогда, когда у меня для этого были все возможности – что же смогу теперь, когда лицо мое осунулось и посерело, волосы висят паклей, и я стою перед ним на коленях, одетая в грубую рубаху. Гладкие, сытые красавицы ожидают снаружи, состязаясь между собою в том, кто лучше сможет его ублажить. Могу ли я соперничать с ними?

В конце концов, что мне осталось? Я стою на пороге смерти. Терять мне нечего – он уже собрался меня убить. Может, я и смогла бы что-то ещё придумать – но от страха у меня помутился ум. Он просил назвать причину, и это единственная, которую я нашла. Если и не поможет – по крайней мере я буду знать, что сделала все, что смогла.

И я выпалила:

- Я люблю вас, ваше величество!

***

Многие невесты восхищались способностью Ворона сохранять непроницаемое лицо («Ах, он такой хладнокровный!»), да и сам он не раз хвастался своим умением не выдавать истинных чувств. Но по сравнению с Воруйкой он проявлял не больше самообладания, чем пускающий пузыри младенец, радостно агукающий в своей люльке.

После моих слов Камичиро несколько раз часто моргнул, хлопая мохнатыми ресницами – и это, собственно, все, чего я дождалась в ответ на признание. Затем, не изменившись в лице, произнес: «Ну да, конечно», - и был таков. А я так и осталась стоять, как дура. И это все, чего я должна была ожидать? И это вот после того, как я тут перед ним, понимаете ли, душу вывернула?

Ночью за мной пришли. Невольница, не умудрившись не издать ни единого звука – не скрипнув дверью, не брякнув ключом, открыла решетку, приложила палец к губам и поманила меня за собой. Нас никто не остановил: стража куда-то делась.

Мы долго петляли безлюдными переходами. Наконец невольница погремела ключами у маленькой потайной двери, мы вошли, она зажгла светильник, и я обнаружила себя в нарядных покоях, где уже стояло наготове корыто с горячей водой. Невольница помогла мне искупаться и долго намывала голову, а обтерев меня и высушив волосы, показала на постель.

- Что это? – спросила я. - Что все это значит?

Та ничего не сказала.

- Эй! Может, объяснишь мне?

Она пожала плечами и показала, что не может говорить – язык отрезан.

- Это он тебя так? Император?

Невольница помотала головой и махнула рукой за спину – нет, мол, это давно было.

Ну ладно. За это Камичиро казнить не буду, когда время придет.

Девка помогла мне облачиться в ночную одежу, прибралась и ушла, заперев меня снаружи. Я была уверена, что глаз не сомкну. Завтра мне отрубят голову? Тогда зачем все это? Но постель была такая чистая, мягкая, а одежки так приятно пахли, что я скоро провалилась в сон.

Открыв глаза, первое, что я увидела, было лицо императора, который склонился над кроватью и разглядывал меня в упор.

- Ай! Мамочки! – я подскочила и натянула одеяло до подбородка.

- Сойдет, – сказал он наконец и показал на давешнюю невольницу, которая маячила у дверей. - Это Бу Рён. Она будет тебе помогать. Никуда не ходи. Попробуешь сбежать – лишишься головы. Слушайся Бу Рён и сиди смирно.

А невольнице сказал:

- Хорошо, только брови и ресницы сделай потемнее.

И вышел, я даже сказать ничего не успела.

Горница, куда меня поселили, была небольшая, с одним окошком, закрытым ставнями снаружи, так что в покоях всегда царила полутьма. Время я проводила в обществе одной Буренки, которая ночью укладывалась спать у двери. Стражников я не заметила – похоже, караулила меня только невольница, которая, выходя, всякий раз запирала меня на засов. Она приносила мне еду, убирала за мной, а также учила носить чиньяньские одежки, которых в покоях обнаружилась гора, и все – новые. Я просила свою одежду – жаль было нарядов, подаренных Барбарой, но Буренка знай только мотала головой и тыкала пальцем в местное: это носи.

А носить их, оказалось, целая наука. Три слоя тонких рубах на запах, все – разного цвета, и надеваются особым образом, так что одна выглядывает из-под другой. Поверх всего – богатое цветное платье из шелков с богатой вышивкой, подпоясанное широким узорчатым поясом. Ходить в нем полагалось, мелко семеня ножками и пряча руки в широких рукавах, а также склонив глаза долу и опустив голову. Мужики-то (покорно учась семенить, размышляла я) иначе одеваются. Я бы лучше как их парни наряжалась – до чего мне императорские кафтаны нравились. Длинные, широкие, из-под них виднеются красивые порты, заправленные в короткие сапожки. Лазать удобно, ходить можно быстро и широко, на коне скакать. А это что? – сплошное недоразумение.

Но каждый раз, когда мне хотелось попререкаться, я прикусывала язык – ещё не забыла, как Камичиро меня в темнице стращал: казню, мол.

Волосы Буренка мне вытянула, чтобы стали прямыми, и укладывала в высокий пук, обмотав несколькими узкими косичками. Взглянув в зеркало, я обнаружила, что волосы у меня потемнели: видать, она мне их чем-то таким помыла. Кроме того, Буренка дала мне краску для лица, от которой мои конопушки спрятались, а кожа приобрела такой вид, будто я целое лето провела на солнышке.

Несколько дней спустя, видимо, сочтя, что достаточно меня натаскала, Буренка нарядила меня, причесала и в таком виде повела к императору. Я с удивлением обнаружила, что живу в Золотом дворце, больше того – недалече от его величества. По пути мы никого не встретили, а император у себя был один. Похоже, меня и впрямь прятали.

Приведя меня в большую, залитую солнцем красивую горницу (я даже прослезилась – привыкла, что все время темно), Буренка отдала Камичиро низкий поклон, вышла и затворила двери.

Что покои императорские, было ясно с первого взгляда: светло, просторно, повсюду расписные горшки да резные шкатулки на маленьких столиках, а золоченые стены сверкают на солнце, аж слепит. Посредине стоит низкий столик, уставленный яствами, а при нем – две низкие лавки со спинками, все в подушках: хочешь сиди, хочешь лежи. На одной из лавок – император, в зеленые шелка наряженный.

- Подойди, – сказал Камичиро.

Я просеменила поближе. Длинный подол платья волочился за мной, как хвост.

- Хорошо, – сказал император. - Но голову держи ниже, глаза опускай. Ты видела, как ходят придворные дамы? Делай так же, но веди себя ещё скромнее.

- Да, ваше величество.

- Поешь, – сказал император.

Я присела на краешек лавки. После того, как мы поели (император не утруждал себя разговором и даже на меня не смотрел), он произнес на чиньяньском несколько слов и велел повторить. Я так и сделала, но без особого успеха. Он повторил еще, и еще, и каждый раз все сильнее злился, что я не могу сказать как надо.

- Как можно было провести здесь столько времени и ничего не выучить? – холодно спросил он.

- Простите, ваше величество.

И впрямь. Брунгильда, Ферфетта, другие невесты старались усвоить хоть несколько слов. Я слышала, как они, пусть редко и едва-едва, но пытались говорить с императорами по-чиньяньски. Одна я осталась дура неученая.

Воруйка взял с другого стола листок и что-то написал на нем чужедольними буквами.

- Прочти.

Я прочитала.

- Лучше, – сказал он. – Учи и произноси чисто. Я буду проверять.

Позвал Буренку, и она проводила меня обратно.

С тех пор он вызывал меня каждый день примерно в полдень. Буренка наряжала меня, приводила, мы молча ели, после чего он проверял, как я говорю.

Однажды я все же решилась спросить:

- Что значат эти слова, ваши величество?

- «Я благодарна императору за его милость. Я принимаю указ императора».

- А для чего…

- Скажешь, когда время придет.

- А когда…

Он зыркнул, и я поджала хвост.

Все это время я не переставала думать об Айю. Знает ли он, что меня собирались казнить? Беспокоится ли обо мне или уже забыл думать? Ночами я долго ворочалась, вспоминая его. В ушах снова и снова звучали слова: «Говорят, он всегда один. Один в темноте…». Неужто мне больше не доведется его увидеть?..

Так я провела около семи дней.

Однажды утром Буренка наряжала меня особенно тщательно. Она выбрала самые богатые одежки и сто раз убедилась, что все надето правильно. Подпоясала и подергала пояс, проверяя, плотно ли сидит, хорошо ли держится. Расправила складочки. В прическу воткнула шпильки вроде той, что подарил император, в уши вдела серьги с блескучими каменьями.

Долго вела меня безлюдными переходами, после чего передала с рук на руки придворным щебетуньям, которые дожидались меня в нарядной горнице и, подхватив под локти, вытащили на белый свет. Солнце било в глаза; я моргала и щурилась, покуда не поняла, что нахожусь на той самой площадке, с которой в первый день к нам обращался Со Фу и где мы впервые увидели императоров. Здесь толпились придворные и стражники. Впереди них всех, лицом к народу, на троне сидел император – я видела лишь рыжие волосы да край красного шелка, расшитого золотом. Внизу толпился народ: придворные, слуги, стражники и вроде бы даже невесты.

Глашатай ударил в гонг и возвестил: «Слушайте указ императора!». В один миг стало так тихо – слышно, как муха летит.

Глашатай развернул свиток и прочитал сначала на чиньяньском, а затем на чужедольнем:

- Невеста Ферфетта хороша собою и одарена многими совершенствами. Она превосходно проявила себя на испытаниях, показав ясный ум, добрый нрав, владение многими искусствами, а также качества, присущие матери народа Чиньяня – добродетели, перечисленные в «Книге серебряного цветка». Император объявляет ее достойнейшей и нарекает будущей императрицей. Ферфетта, прими указ императора!

Только теперь я поняла: девка в золотом наряде, стоящая неподалеку от трона – это Ферфетка.

Она опустилась на колени и произнесла слова, которым все эти дни учил меня Камичиро. Глашатай вручил ей свиток, который Ферфетка с поклоном взяла в руки.

После того, как она поднялась, в гонг ударили снова, и глашатай опять стал читать, как и до того: по-чиньяньски, а затем на чужедольнем.

- Наложница Ли Сан талантлива, скромна и трудолюбива. Ее мудрость заслуживает похвалы и поощрения. Император желает использовать ее дарования на благо страны и нарекает своей советницей. Наложница Ли Сан, прими указ императора!

Я стояла столбом, покуда одна из придворных дам не пихнула меня, вынудив опуститься на колени. Передо мной как-то вдруг оказался глашатай, который протягивал свиток ко мне.