Бессильная

— Ты всегда падаешь в объятия красивых незнакомцев или это для тебя в новинку? — Его вопрос снова демонстрирует ямочку, когда на его лице появляется ухмылка, обнажающая белые ровные зубы.

— Нет, только наглых. — Я холодно улыбаюсь, а он смотрит на меня, как на головоломку, которую пытается расшифровать, и на его лице играет веселье.

Отвлеки его.

Он усмехается и проводит рукой по своим черным волосам, отчего они становятся еще более беспорядочными. Серые глаза ищут мои, когда он говорит: — Ну что ж, похоже, я произвел неплохое первое впечатление.

— Да, — медленно произношу я, — хотя я еще не решила, хорошее оно было или плохое.

Отвлеки его от денег и сосредоточь его внимание на себе.

Он пожимает плечами, засовывая руки в карманы — идеальная картина холодного безразличия. — Я тебя поймал, не так ли?

Теперь моя очередь смеяться. Он слегка качает головой в сторону, глядя на меня сверху вниз, уголок его рта приподнят. Наклонившись, он добавляет: — Может быть, тебе стоит подумать об этой детали, прежде чем принимать решение, дорогая.

Чума, красивый парень с красивыми словами.

Опасно.

Его дымчатые глаза скользят по моему лицу, снова рассматривая меня как интригующую загадку. Я отказываюсь ерзать под его взглядом, делая шаг назад, в сторону оживленной улицы.

— Я подумаю над этим, дорогой. — Последнее слово я произношу с ухмылкой, подражая ему. Его улыбка расширяется, на обеих щеках появляются ямочки. Я заставляю себя не обращать на них внимания и добавляю: — И спасибо, что спас меня от поедания булыжников. Похоже, я проклята неуклюжестью.

— Ну, твоя неуклюжесть нашла меня, так что вряд ли это можно назвать проклятием, — просто говорит он, прислонившись к стене и засунув руки в карманы. Я улыбаюсь, не в силах подавить сопровождающее это замечание закатывание глаз. Мельком взглянув на его ухмылку в последний раз, я поворачиваюсь на каблуке и направляюсь обратно к Лут-Аллее, исчезая в толпе.

В голове у меня прокручиваются наблюдения за ним. Шрамы, покрывающие его руки, и ободранные костяшки пальцев после недавней драки заинтриговали меня больше всего, и мне почти жаль, что я не узнаю историю, которая их сопровождает. Мысль о Наступательной Элите, носящей шрамы, почти вызывает улыбку на моих губах. Доказательство слабости.

Я достаю монеты из заднего кармана и с торжествующей улыбкой позволяю им позвякивать в моей ладони.

Вряд ли он пропустит их пропажу.

Глава 5

Кай

Надетая на меня рубашка с воротничком царапается и неудобна, и я вдруг начинаю скучать по тем временам, когда был маленьким, и в обществе было приемлемо бегать полуголым.

Впрочем, это никогда не мешало мне делать это и сейчас.

Натянув одну из единственных пар ботинок, не заляпанных грязью, я шагаю к двери. Я прохожу мимо беспорядочных полок, грозящих опрокинуться под тяжестью слишком большого количества книг, мимо письменного стола, заваленного документами, которые я избегаю, и мимо торчащей из стены кровати с балдахином, ставшей причиной нескольких обкусанных пальцев ног и непрекращающейся ругани. Вздохнув, я закрываю дверь в уютную комнату, отчаянно желая нырнуть на кровать и проспать до рассвета. Увы, долг зовет, и лучше не заставлять его ждать.

Я засунул руки в карманы, прогуливаясь по белым коридорам, ведущим в тронный зал. Поздний полуденный солнечный свет проникает сквозь окна, расположенные в коридоре, заставляя витиеватые картины на стенах сверкать в золотистом свете. Слишком рано, на мой взгляд, я завернул за угол и кивнул стражникам, стоящим у тронного зала, прежде чем толкнуть тяжелые двери.

— А, Кай. Давно пора. — Глубокий голос отца эхом разносится по огромному тронному залу. Стены украшены большими широкими окнами, задрапированными темно-зеленым шелком — цветом королевства Ильи — в сопровождении скульптурной лепки, ползущей вверх по стенам и к потолку. Сейчас посреди полированного мраморного пола стоит длинный деревянный стол, во главе которого в кресле восседает король.

— Хорошо, ты надел рубашку. — Он вздыхает, но я вижу легкую улыбку в его глазах. — Я подумал, не сказать ли слуге, чтобы он добавил эту деталь к сообщению, которое он тебе передал.

— О, не волнуйтесь, отец, я не совершу ошибки, явившись в тронный зал без рубашки. Опять. — Я запомнил намек на улыбку на его лице, не зная, когда увижу ее в следующий раз. В следующий раз я ее заслужу.

Он жестокий человек, Брауни, сильный как физически, так и морально. Он суров, упрям и непоколебим, поэтому при виде его даже самой слабой улыбки я невольно отвечаю слабой улыбкой. Наша совместная жизнь всегда была, мягко говоря, непростой, но в такие моменты легче не обращать внимания на наше неприятное прошлое.

Он прочищает горло вместе с любыми эмоциями на лице.

А вот и отец, к которому я так привык.

— У меня есть задание для тебя, как для будущего Энфорсера.

— Я живу, чтобы служить, — отвечаю я категорично.

Я живу, чтобы убивать.

Моя жизнь означает конец чьей-то другой жизни.

Миссии, на которые отправляют Энфорсеров, не отличаются героизмом. За годы службы я прошел десятки заданий, и все они были частью моего обучения, чтобы стать будущим палачом, командующим армиями и правой рукой короля. Все — от стратегии боя и казней до допросов и пыток — входит в сферу моей деятельности как ожидаемого Энфорсера.

Все это — проблески моего светлого будущего.

— Мои осведомители знают о семье, укрывающей Обыкновенных в районе Лут-Аллеи, — продолжает отец со скучающим видом. — Мне нужно, чтобы ты провел расследование и искоренил проблему.

Искоренить — значит казнить.

После Чистки, когда Обыкновенные были изгнаны в Скорчи, чтобы защитить Илью от их болезни, король постановил, что все оставшиеся Обыкновенные, обнаруженные в королевстве, будут казнены. Три десятилетия назад он предложил им шанс выжить, если они смогут пересечь Скорчи и добраться до городов Дор и Тандо на другой стороне, где им не причинят вреда. Но милосердие короля длилось только в тот день Чистки, и теперь я несу смерть от его имени.

— Конечно, — говорю я, проводя рукой по волосам и челюсти. Это действие не остается незамеченным.

— Кай. — Он смотрит на меня, почти нежно. Я не видел такого взгляда с тех пор, как был мальчишкой, и даже тогда он был редкостью, когда я радовал его во время своих тренировок. — Никто не завидует работе Энфорсера. Она жестока. Она кровавая. Но Чума наделила тебя редким даром. Твои способности Властителя очень сильны, и когда-нибудь ты сослужишь хорошую службу этому королевству. — Он делает паузу, прежде чем добавить: — Я в этом убедился.

Действительно.

Обучение было всей моей жизнью, всей моей целью. Вместо того чтобы проявить и освоить какую-то одну способность, я потратил годы на то, чтобы научиться управлять десятками. Но я оттачивал свое тело не меньше, чем свои способности, сам становясь оружием. В моем мозгу укоренилось умение использовать и убивать с помощью любого имеющегося в моем распоряжении оружия — рефлекс, который я отточил.

Но я не могу приписать себе все заслуги. Нет, это король сделал меня тем, кем я являюсь сегодня. Король, который взял на себя труд помогать мне как в физической, так и в умственной подготовке. Узнав мои слабости, он позаботился об их искоренении. И хотя я научился блокировать большинство воспоминаний о тренировках, которым подвергался в детстве, я не могу игнорировать образ холодного лица моего отца в сочетании с теми же леденящими душу словами, которые я слышал всю свою жизнь.

— Если ты не можешь вынести страдания, значит, ты не годишься для того, чтобы причинять их, Энфорсер.

Я сражался в битвах, вел допросы и применял пытки, а Китт участвовал в бесчисленных совещаниях, разрабатывал договоры и проводил свои дни рядом с более добрым королем, чем тот, которого я знаю.

Его дни состояли из образования, обучения и гораздо более приятного времени, проведенного с отцом, которого он так любит. Как наследника, Китта всегда оберегали, защищали, и даже вывести его на тренировочный двор вместе со мной, когда мы были мальчишками, было немалым подвигом.

Когда я оглядываюсь на короля, его зеленые глаза уже прикованы ко мне. Глаза Китта. После того как первая жена отца умерла при рождении сына, он женился на дочери доверенного советника. Неудивительно, что он быстро полюбил заботу и доброту моей матери, ее храбрость и красоту. Я похож на нее своими темными волосами и светлыми глазами, так же как Китт на отца — зеленоглазый и светловолосый.

Я прочищаю голову, отгоняя мысли о прошлом до тех пор, пока в следующий раз не позволю себе снова на них остановиться. Когда я наконец спрашиваю: «Когда я уезжаю?», мой голос становится тусклым.

Именно эти слова всплывают в памяти, напоминая мне, каким наивным я был, когда задал их перед своей самой первой миссией. Не зная, что в тот день я стану убийцей. Не зная, что буду наблюдать, как человек падает на пол в луже собственной крови.

— На рассвете.

* * *

Рассвет наступил слишком рано для меня, и я не успел оглянуться, как уже направлялся к конюшне.

Большой белый сарай отбрасывает еще большую тень в лучах утреннего солнца. У каждой стены стоят стойла, в которых лошади грызут сено, с любопытством поглядывая на меня.

Мой взгляд скользит по двум Имперцам, стоящим слева от меня, в сопровождении трех лошадей, оседланных для предстоящего нам путешествия. Я скриплю зубами. Король отрядил двух стражников из ротации на Лут-Аллее в качестве меры предосторожности, хотя я более чем способен справиться с этим сам. Но, похоже, за одну ночь отец вдруг стал заботиться о моем благополучии. Потребовалось всего девятнадцать лет и то, что я стал для него ценен.

Я качаю головой и сажусь на ближайшую ко мне лошадь, проглотив свою гордость настолько, чтобы признать, что Имперцам разумно быть со мной в случае изгнания.

Путь до Лута долог, и мы проводим время в полном молчании. По мере продвижения в город улицы постепенно превращаются в трущобы, и я почувствовал запах большого рыночного переулка еще до того, как добрался до него.

Знакомый запах рыбы, дыма и других тайн встречает меня, когда мы выезжаем на Лут. Эхо копыт наших лошадей, цокающих по неровным булыжникам, отражается от стен ветхих лавок, выстроившихся вдоль улицы. Несколько ранних посетителей уходят с дороги, освобождая нам место, и перешептываются.

Мы поворачиваем налево по маленькой улочке, отходящей от главной аллеи, и направляемся к небольшой деревянной хижине. Не раздумывая, я спрыгиваю с лошади и передаю поводья в руку Имперца в перчатке, предоставляя ему заняться закреплением животного.

Если они должны быть здесь, значит, они могут быть мне полезны.

Я шагаю к двери, вынимаю руку из кармана и стучу. Изнутри раздается стук, затем звук тяжелых шагов, после чего дверь распахивается, скрипя на ржавых петлях.