Семь «Я» Семеновых

Даша достала сотовый, и нашла в списке слово из четырех букв: «Папа», нажала кнопку с зеленой трубкой, и на экране отобразилось: «Соединение». Как все просто. Отец, кажется в Казани, они не виделись уже год, а не говорили и того больше. А ведь стоит только нажать кнопку…

— Алло? — послышался родной голос.

— Пап, привет.

— Дашик, что-то случилось?

— Случилась, па, ты дедушкой скоро станешь! — сглотнув ком, сообщила Даша, — ты рад?

Молчание на том конце «провода» оставила вопрос спорным.

— Ты беременна? — прочистив горло, спросил Иван.

— Да, пап.

— Поздравляю, детка! Господи, неужели мы дождались внуков? Маме сказала? Что говорит Антон? Когда приедете? Ах, черт, я в Казани! Но буду через пару дней! Ты где? Прислать, кого ни, будь, что бы тебя забрали? Антон, наверное, как всегда занят!

Даша улыбнулась.

— Нет, пап, все в порядке, доберусь сама. Никто пока не знает, ты первый. Я приеду к вам на юбилей. Хорошо? Может раньше получиться…

— Дашик, господи… — он помолчал, и голос его дрогнул, он что, плачет? — Спасибо, что позвонила мне сама.

— Но, ты ведь мой папочка…

— Да, — он засмеялся, — прости, что не звонил, сама понимаешь, работы по горло.

— Конечно, понимаю, — выдохнула девушка.

— Я слышал, Антон подписал выгодную сделку…

Словно серпом…

— Да, ему крупно повезло.

— Почему?

— Знаешь, когда много стажеров, очень легко что-то проворонить.

— Он, что, стал набирать учеников?

— Да, — протянула Дарья в ответ, зевнув, — ну что пап, я поехала домой, если что, звони.

— Конечно, Дашик, — отозвался он, но оба понимали, что он не позвонит, — Пока.

— Целую, пап.

Дисплей на телефоне погас. Образ отца с телефонной трубкой исчез из ее сознание, Даша снова оказалась в приемной своего гинеколога, одинокая, беременная, и… голодная!

Не долго думая, Даша двинулась до ближайшего кафе, что бы, как следует подкрепиться вкусной едой.

17.

Настя утерла слезы. Как раз в этот момент, по телевизору показывали, короткий репортаж с пресс-конференции нового фильма Рязанова.

Он сидел, довольный, улыбчивый, вежливый. Всем кивал, шутил, поглядывая на свою спутницу.

ОНА была красива, как никогда. В платье, цвета молодой вишни, от знаменитого кутюрье, и с черной гривой роскошных волос, хищным взглядом и соблазнительной улыбкой, светящийся кожей и умными речами. Настя уже ненавидела Елену Семенову, завидовала, и проклинала ее.

Анастасия Рязанова поднялась и подошла к зеркалу. Что стало с ней? Дряблая кожа, неухоженные волосы, жировые складки. За последние лет пять она прибавила в весе на двадцать килограмм. Двадцать! Катастрофическая цифра, для женщины с ростом метр шестьдесят! Было время, когда Настя весила едва пятьдесят килограмм, обладала пышной и упругой грудью, красивыми бедрами и тонкой талией. Она кружила голову не только Рязанову, но еще и нескольким десяткам мужчин.

А что стало с ней теперь? Грудь обвисла, кормить двоих не так то просто. Талия…, а что это? Кажется, ее и не было никогда. Бедра…, те самые места, которые называют «галифе» в женских, глянцевых журналах, разнесло так, что ей было стыдно брюки носить. И, тем не менее, она продолжала лакомиться собственной выпечкой, забросила спорт-класс. Как следствие, муж променял ее на эту…

Настя отвернулась от зеркала, и набрала телефон своего тренера.

— Петр Сергеевич? Я тоже рада вас слышать!

Иван отключил телефон, и устремил задумчивый взгляд в окно. У него все еще голова шла кругом, после той ночи, в СВ купе. Когда он проснулся, женщина исчезла. Проводник сказал, что она сошла с поезда в пять утра.

Семенов прибыл в Казань в восемь утра, его ожидал автомобиль.

Мужчина намеривался проверить все свои агитационные команды, настроить людей на драку. На настоящую драку. Он собирался задержаться в политике. Действительно надолго.

Но, когда он загрузился в черный «Митсубиси Пэджерро», он не мог думать ни о чем, кроме темноволосой ведьмы, что лишила его сил этой ночью.

Помощник разместил Ивана в пятизвездочном отеле, в лучшем номере, с великолепным видом на город, казалось, все достопримечательности как на ладони.

Но Семенов даже не вышел взглянуть. Он устало упал в кресло, ощущая легкую боль в мышцах, и жжение в расцарапанных плечах, как вдруг позвонила Даша. Да-да, та самая Дарья, Дашик, Дуся, его дочь.

Когда ее имя отобразилось на дисплее сотового телефона, Семенов словно со всего маху грохнулся с небес на землю. Что стряслось? Он не разговаривал с Дарьей уже год. Иван действительно испугался. Может, что-то случилось?

Даша поздоровалась с отцом спокойно, а не в истерике, как он ожидал, и все же Семенов спросил. Ответ дочери поразил его в самое сердце.

«Случилась, па, ты дедушкой скоро станешь!».

Дедушкой. Стать дедушкой в пятьдесят лет естественно, даже необходимо, но не после бурной ночи с женщиной, чьего имени не знаешь, и не во время своей предвыборной кампании.

Когда связь разъединилась, и Дарья вновь скрылась в потоке его сознания, как худющая девчушка с тонкими косичками, Иван сжал лицо руками.

Ему было просто страшно. Страшно, оттого, что жизнь идет, не смотря ни на что. Она не останавливается, не оглядывается, и поворачивает вспять. Как и время, что движется неумолимо. Именно перед двумя этими факторами Семенов чувствовал себя беспомощным и слабым. Он совершенно ничего не мог противопоставить, ему оставалось только плыть по течению.

Семенов отложил телефон, и вышел на балкон.

Город жил своей жизнью, посторонней от его проблем, словно окутанный иной силой, иными проблемами. Люди спешили куда-то, бежали машины, плыли облака, метался ветер, гоняя редкий мусор по широким улицам. Казалось, только Иван находится в покое в этом эпицентре движения. Эпицентре ЖИЗНИ.

Что если он не хотел становиться дедушкой? Он не хотел становиться примерным отцом семейства. Он все утро ловил себя на серьезной мысли. Мысли оставить Ольгу, и снова стать холостяком.

Семенов бездумно скользил взглядом по крышам домов, по машинам муравьиного размера, где-то там, внизу, по пушистым кронам деревьев, и не видел ничего.

Образ беременной Даши, на фоне соблазнительницы из поезда, преследовал его. Ольга, с которой он прожил тридцать лет, смотрела на него укоризненно, она словно знала его мысли, и испепеляла взглядом.

Семенов дрогнул. Странное отвращение, стыд, и ненависть к самому себе накрыли его с головой. Иван пожалел о своем необдуманном поступке.

Но было поздно. Он это уже сделал. Жизнь взяла свое.

Наташа крепко обняла Кирилла. Тот смотрел в потолок пустым взглядом.

Женщине стало не по себе. Она весь вечер отгоняла это странное ощущение отчуждения, что скользило в его взгляде. Отчуждения и холода. Кирилл казался совсем чужим.

Сейчас, после секса, скучного секса, от которого он, кажется не получил никакого удовольствия, Кирилл закурил. Наташа никогда не видела, что бы он курил.

Красный огонек в темноте, словно вершина айсберга, возвышался над его лицом, едва освещая родной профиль. Наташа наблюдала за ним, уютно устроившись на мужском плече.

Его прохладная рука, едва придерживала ее за плечи. Наумов обнимал ее, но был далеко. Он был чужим.

Наташа коснулась рукой его подбородка, в надежде, что он посмотрит на неё, но Кирилл, кажется, не заметил.

— Кирилл?

Наумов вытащил сигарету изо рта, выпустил клуб беловатого дыма, и посмотрел на Наташу, как ей показалось. Подушка под ним тихо зашуршала.

— Что ни будь, случилось? — спросила Семенова, ощупывая его чисто выбритый подбородок в темноте.

— Нет, — ответил он, так, словно и не он вовсе.

— Ты стал какой-то другой…

Кирилл тяжело вздохнул, и отвернулся, вернув сигарету на прежнее место.

— Ты не говорила, что преподавать адский труд, — помолчав, сказал он.

Наташа засмеялась в темноте.

— Помни о том, что они просто дети…

— Милая, эти дети попадаются повыше меня, и «потоваристей» тебя. Это не для меня. Я художник, а не педагог.

Наташа снова хихикнула. Кирилл почти раздраженно затушил сигарету.

— Фу, где ты набрался этих жаргонных словечек? — продолжая улыбаться, спросила она.

Кирилл освободил руку, которой обнимал ее и поднялся с узкой кровати в комнате, в которой жил по приезду в ВУЗ. Комната была совмещена с его студией.

Для студии Наумов обустроил большую комнату, для своей спальни узкое помещение, едва ли больше, чем у Раскольникова.

— Ты куда?

Кирилл ступил на холодный пол, и пошел прочь из своей спальни.

— Я в туалет, — сдержанно сообщил он, и двинулся через свою студию, в отхожую комнату, в чем мать родила.

Наташа проводила его взглядом. Беспокойство, поселившееся в ней с первой минуты их разговора здесь, не давало ей покоя. Кирилл сильно изменился. Казался нервным, нетерпимым, раздражительным.

На улице, с глухим шелестом ветер трепанул деревья.

Фонарь, голубой свет которого падал через окно, в студию Наумова, исказил листву деревьев, превратив их в жутких, двигающихся, криворуких чудовищ.

Наташа, подтянув повыше одеяло, проследила за скольжением темных теней от щупальцев-ветвей, и ее взгляд зацепился за недописанное полотно, накрытое белой, заляпанной краской простыней.

Там была изображена ОНА. Лесная фея, в образе ее младшей сестры.

Что имел в виду Кирилл, произнося это странное слово «потоваристей»? Намекал на огромное количество соблазнов? Неужели он переспал со студенткой?

Наташа испуганно сжалась.

В этот момент послышались хлопающие шаги босых ног по паркетному полу студии. Кирилл возвращался. Он минул картину, даже не гляну на неё, вошел в спальню, закрыл дверь. Голубой свет фонаря больше не освещал Наумова, и Наташа потеряла любимого в темноте.

— Кирилл?

Мужчина тяжело опустился в постель.

— Да, милая.

— Если ты бросишь меня, я не переживу.

Он молчал.

Наташа прижалась к любимому всем телом.

— Почему ты молчишь? Я люблю тебя.

Она поцеловала его в щеку. Кирилл невнятно отозвался на ее ласку. Женщина похолодела где-то в глубине души. Что-то подсказывало ей, что «я люблю тебя» в ответ, ей уже не услышать.

— Давай спать, — сказал он, — завтра трудный день.

Наташа промолчала, окунувшись в свои невеселые мысли.

Он отвернулся. Его спина возвышалась перед ее лицом, сгущая и без того, сумрачную темноту.

Семенова закрыла глаза, в надежде не видеть этой темноты. Но там, по ту сторону ее сознания, было еще беспокойней и сумрачней, чем в его спальне.