Любовь на уме

Глава 3

В будние дни я обычно ставлю будильник на семь утра, а затем просыпаю его от трех (Бешеный успех) до восьми раз (Надеюсь, по дороге на работу на меня нападет стая бешеной саранчи, что позволит мне найти утешение в холодных объятиях смерти). В понедельник, однако, происходит беспрецедентное: Я встаю в пять сорок пять, ясноглазая и кустисто-хвостатая. Я выплевываю свой ночной фиксатор, бегу в ванную и даже не жду, пока нагреется вода, чтобы встать под душ.

Мне так не терпится.

Заливая овсянку миндальным молоком, я показываю доктору Кюри пальцем. — BLINK начинает работу сегодня, — говорю я магниту. — Посылай хорошие вибрации. Держи излучения.

Не могу вспомнить, когда в последний раз я была так взволнована. Наверное, потому что я никогда не была частью чего-то настолько захватывающего. Я стою перед шкафом, чтобы выбрать наряд, и сосредотачиваюсь на этом — на сильном волнении, чтобы не думать о том, что произошло в пятницу.

Честно говоря, думать особо не о чем. Я помню только тот момент, когда потеряла сознание. Да, я упала в обморок в мужских объятиях Его Божественности, как истеричка двадцатого века, завидующая пенису.

В этом нет ничего нового, правда. Я постоянно падаю в обморок: когда давно не ела, когда вижу фотографии больших волосатых пауков, когда слишком быстро встаю из сидячего положения. Удивительная неспособность моего организма поддерживать минимальное кровяное давление при обычных повседневных событиях делает меня, как любит говорить Рейке, любительницей обмороков. Врачи недоумевают, но в конечном итоге их это не беспокоит. Я давно научилась поднимать с себя пыль, как только прихожу в сознание, и заниматься своими делами.

Однако в пятницу все было иначе. Я пришла в себя через несколько мгновений — кота нигде не было видно — но мои нейроны, должно быть, все еще давали сбои, потому что я галлюцинировала то, чего никогда не могло произойти: Леви Уорд, несущий меня в вестибюль и бережно укладывающий на один из диванов. Затем я, должно быть, галлюцинировала еще что-то: Леви Уорд злобно разрывает на части инженера, который оставил тележку без присмотра. Это должно было быть лихорадочным сном по нескольким причинам.

Во-первых, Леви ужасен, но не настолько. Он больше похож на убийцу с ледяным равнодушием и молчаливым презрением, чем на вспышку гнева. Если только за время нашей разлуки он не перешел на совершенно новый уровень ужаса, в таком случае… прекрасно.

Во-вторых, трудно, а под словом «трудно» я подразумеваю невозможность, представить его на стороне не моей стороны в любом несчастном случае, в котором я замешана. Да, он спас мне жизнь, но есть большая вероятность, что он понятия не имел, кто я такая, когда пихал меня в стену. Это же доктор Уорд, в конце концов. Человек, который однажды простоял на двухчасовой встрече, вместо того чтобы занять последнее свободное место, потому что оно было рядом со мной. Человек, который вышел из игры в покер, которую он выигрывал, потому что кто-то сдал меня. Человек, который обнимал всех в лаборатории в свой последний день работы в Питте, и быстро перешел к рукопожатиям, когда подошла моя очередь. Если бы он поймал кого-то, кто ударил меня ножом, он, вероятно, обвинил бы меня в том, что я пошла на нож, а затем достал бы свой точильный камень.

Очевидно, мой мозг был не в лучшем состоянии в пятницу. Я могу стоять здесь, смотреть на свой шкаф и мучиться из-за того, что мой заклятый враг из аспирантуры спас мне жизнь. Или я могу наслаждаться своим волнением и выбирать одежду.

Я выбираю черные узкие джинсы и красный топ в горошек. Заплетаю волосы в косы, которыми гордилась бы голландская доярка, крашу губы красной помадой и свожу количество украшений к минимуму — обычные серьги, мой любимый пирсинг в перегородке и кольцо моей бабушки по материнской линии на левой руке.

Немного странно носить чужое обручальное кольцо, но это единственная память о моей бабушке, и я люблю надевать его, когда мне нужна удача. Мы с Рейке переехали в Мессину, чтобы быть с ней сразу после смерти наших родителей. В итоге нам пришлось переехать снова всего через три года, когда она умерла, но из всех недолговечных домов, из всех дальних родственников Нонна любила нас больше всех. Поэтому я ношу ее обручальное кольцо. Я отправляю быстрый, поднимающий настроение твит со своего аккаунта WWMD (Счастливого понедельника! Сохраняйте спокойствие и кураж, друзья) и отправляюсь в путь.

— Ты в восторге? — спрашиваю я Росио, когда забираю ее.

Она мрачно смотрит на меня и говорит: — Во Франции гильотину использовали еще в 1977 году. — Я воспринимаю это как приглашение заткнуться, что и делаю, улыбаясь как идиотка. Я все еще улыбаюсь, когда мы фотографируемся на удостоверения NASA и когда позже встречаемся с Гаем для официальной экскурсии. Эта улыбка подпитывается позитивной энергией и надеждой. Улыбка, которая говорит: «Я собираюсь запустить этот проект», «Смотрите, как я стимулирую ваш мозг» и «Я собираюсь сделать нейронауку своей.

Улыбка, которая исчезает, когда Гай проносит свой жетон, чтобы разблокировать еще одну пустую комнату.

— А вот здесь будет находиться устройство транскраниальной магнитной стимуляции, — говорит он — просто еще одна вариация одного и того же предложения, которое я слышала снова и снова. И снова. И снова.

— Здесь будет находиться лаборатория электроэнцефалографии.

— Здесь вы будете проводить прием участников, когда Совет по рецензированию одобрит проект.

— Здесь будет комната для тестирования, о которой вы просили.

Множество комнат, которые будут, но еще не построены. Несмотря на то, что в сообщениях между NASA и NIH говорилось, что все необходимое для проведения исследования будет здесь, когда я начну работу.

Я стараюсь продолжать улыбаться. Надеюсь, это просто задержка. Кроме того, когда доктор Кюри получила Нобелевскую премию в 1903 году, у нее даже не было нормальной лаборатории, и все свои исследования она проводила в переоборудованном сарае. Наука, говорю я себе своим внутренним голосом Джеффа Голдблюма, находит выход.

Затем Гай открывает последнюю комнату и говорит: — А вот кабинет, который вы будете делить. Ваш компьютер скоро привезут. — В этот момент моя улыбка превращается в хмурый взгляд.

Это хороший офис. Большой и светлый, с освежающими не проржавевшими насквозь столами и стульями, обеспечивающими необходимую поддержку поясницы. И все же.

Во-первых, он максимально удален от инженерных лабораторий. Я не шучу: если кто-нибудь возьмет транспортир и решит задачу для x (то есть точки, которая находится дальше всего от офиса Леви), он обнаружит, что x = мой стол. Вот вам и междисциплинарные рабочие места и совместная планировка. Но это почти второстепенно, потому что…

— Вы сказали компьютер? В единственном числе? — Росио выглядит в ужасе. — Как… один?

Парень кивает. — Тот, который вы включили в свой список.

— Нам нужно около десяти компьютеров для обработки данных, которыми мы занимаемся, — указывает она. — Мы говорим о многомерной статистике. Независимый компонентный анализ. Многомерное шкалирование и рекурсивное разбиение. Шесть сигм…

— Так вам нужно больше?

— Как минимум, купите нам абакус.

Парень моргает, сбитый с толку. — …Что?

— Мы включили в наш список пять компьютеров, — вмешалась я, бросив боковой взгляд на Росио. — Нам понадобятся все из них.

— Хорошо. — Он кивает, доставая свой телефон. — Я запишу, что нужно сказать Леви. Мы направляемся на встречу с ним прямо сейчас. Следуйте за мной.

Мое сердцебиение ускоряется — возможно, потому, что когда я в последний раз видела его, мой мозг решил, что он несет меня в стиле «Офицер и джентльмен», а предыдущая встреча произошла после года его отношения ко мне как к налоговому аудитору. Я нервно поигрываю бабушкиным кольцом и гадаю, какая катастрофа галактического масштаба ожидает меня на следующей встрече, когда что-то бросается мне в глаза сквозь стеклянную стену.

Парень замечает. — Хотите взглянуть на прототип шлема? — спрашивает он.

Мои глаза расширяются. — Это то, что там внутри?

Он кивает и улыбается. — Пока только оболочка, но я могу показать вам.

— Это было бы потрясающе, — задыхаюсь я. Смущает, как у меня перехватывает дыхание, когда я взволнована. Мне нужно довести до конца свои планы «от-Дивана-до-5км».

Лаборатория намного больше, чем я ожидала — десятки скамеек, машины, которых я никогда раньше не видела, прижатые к стене, и несколько исследователей на разных постах. Я чувствую вспышку негодования — почему лаборатория Леви, в отличие от моей, полностью укомплектована? Но она утихает, как только я вижу его.

Это.

BLINK — сложный, деликатный, с высокими ставками проект, но его миссия достаточно проста: использовать то, что известно о магнитной стимуляции мозга (мой опыт), для разработки специальных шлемов (опыт Леви), которые уменьшат «моргания внимания» астронавтов — те небольшие провалы в осознании, которые неизбежны, когда происходит много вещей одновременно. Это кульминация десятилетий накопления знаний, когда инженеры совершенствовали технологию беспроводной стимуляции, с одной стороны, а неврологи составляли карту мозга — с другой. И вот мы здесь.

Нейронаука и инженерия, сидящие на очень дорогом дереве под названием BLINK.

Трудно передать, насколько это революционно — два отдельных кусочка абстрактных исследований, преодолевающих разрыв между академической средой и реальным миром. Для любого ученого такая перспектива была бы захватывающей. Для меня, после того, как моя карьера в последние пару лет была в легком дерьме, это мечта, ставшая реальностью.

Тем более сейчас, когда я стою перед осязаемым доказательством существования этой мечты.

— Это…?

— Да.

Росио пробормотала «Вау», и в кои-то веки она не выглядит как угрюмый лавкрафтианский подросток. Я бы поддразнила ее за это, но не могу сосредоточиться ни на чем, кроме прототипа шлема. Парень что-то говорит о дизайне и стадии разработки, но я отключаюсь и подхожу ближе. Я знала, что он будет сделан из комбинации кевлара и углеродного волокна, что визор будет обладать тепловыми и отслеживающими глаза возможностями, что конструкция будет оптимизирована для размещения новых функций. Но чего я не знала, так это того, как потрясающе он будет выглядеть. Захватывающая дух часть оборудования, предназначенная для размещения программного обеспечения, для создания которого я была нанята.

Это красиво. Это изящно. Это…

Неправильно.

Все неправильно.

Я хмурюсь, присматриваясь к узору из отверстий во внутренней оболочке. — Это для вывода нейростимуляции?

Инженер, работающий на станции шлема, бросает на меня растерянный взгляд. — Это доктор Кенигсвассер, Ламар, — объясняет Гай. — Нейробиолог из NIH.

— Та, которая упала в обморок?

Я знала, что это будет преследовать меня, потому что это всегда так. В школе у меня было прозвище «Би с пахучими солями». Черт бы побрал мою бесполезную вегетативную нервную систему. — Единственная и неповторимая. — Я улыбаюсь. — Это окончательное расположение выходных отверстий?