Второе сердце

И вдруг в комнату ворвался Василий. Был он в белых летних брюках, в светлом плаще и панаме; выпученные глаза вращались, губы ощеренного рта прыгали.

— Где моя маска? Маска моя где?!

Он заметался по комнате: раскидал постель на диване… открыл шкаф и, выбрасывая книги, залез в него с головой… запустил трясущиеся руки в пустую кроватку дочери и шарил там, шарил…

— Где моя маска?! Ты украла мою маску!!!

Встав на четвереньки, он забегал по полу, заглядывая во все углы, прополз возле Раи — под свесившимися, недообутыми ножками дочки, которую она крепко прижимала к себе, и вдруг кинулся, грохоча коленями по паркету, снова к книжному шкафу. С торжествующим хохотом он вытащил из-под шкафа маску и, не поднимаясь с четверенек, стал натягивать на искаженное лицо. Резинка оказалась короткой, недосшитые края маски разошлись, торчащая фланель напоминала что-то живое. Схватив с полу слетевшую — пока ползал — панаму и насадив ее до ушей, он выбежал.

За окном полыхнуло. Свет в комнате начал переливаться, становясь все ярче, и вот — нестерпимый — ожег Рае глаза…

Она проснулась с мокрым лицом, на влажной подушке. Из угла оконной рамы било, слепя, солнце… Проснулась и сразу почувствовала тупую боль в животе: окостеневшие ее руки все еще сжимали, все еще давили его. Она испуганно разжала пальцы, осторожно вытянула руки вдоль тела и так лежала, переживая приснившееся, не ощущая слез, продолжавших катиться по щекам. Потом повернула голову вправо и увидела в метре от себя лицо спящего мужа. Оно было столь не похожим на то, из сна, что Рая как-то сразу успокоилась. Приснится же этакий ужас!

К нижней губе доброго Васиного рта присохла табачина, спутанные, наползшие на лицо волосы чуть шевелились под ровным дыханием. Ну разве можно его представить т е м? И как только ей привиделось подобное? Вася у нее славный, Вася у нее хороший! Ну, погорячился с этой проклятой маской, понервничал… Приняли, значит, у него зачет, приняли все же!!!

Боль в животе утихала. Рая легла поудобнее: не поднимая сползшего на пол одеяла, натянула на себя заменявшую пододеяльник простыню, поправила подушку.

Крепко же, однако, она спала под утро — даже тарарам лестничный не разбудил. Уж не воскресенье ли сегодня? Нет, вроде не воскресенье… Скоро и по воскресеньям не будет покоя — с Машкой не разоспишься. Родить бы уж поскорее! А там все наладится, придет в норму.

Она смотрела на потолок, пытаясь разглядеть вчерашнюю трещину, и не находила ее, скраденную солнечным светом, заливавшим уже всю комнату.

Простыня обтягивала Раин живот, словно голову ждущего своего открытия памятника.