Второе сердце

— Как — чем?

— В самом деле: спрашиваю, будто не знаю! Зайти в магазин. Ужин приготовить. Накормить повкусней усталого мужа — глядишь, раздобрится, в кино сводит… Верно?

— Верно.

— Слушайте, давайте разок забудем про все про это! А? Айда в ресторан! И самшит я вам передам заодно. Закатимся в «Кавказский»! По шашлыку, по коньяку, а? Коньяк пьете? Ну — шампанского! Сухого. Повеселимся, потанцуем!..

Я на секунду запнулся, подумав вдруг, что же будет, если она действительно согласится… Ресторан — это не разговорчики о том о сем по пути на работу, ресторан — это уже серьезно. Шаг за черту, которую ты, в общем-то, не переступал еще ни разу: с чужой женщиной и — в «кабак»…

А на какие деньги ты ее туда поведешь? На ежедневно получаемую от жены рублевку? Можно будет, конечно, у кого-нибудь занять… Но расплачиваться потом… Полгода утаивать по трояку с авансов и получек… Тоже непростое занятие — при скрупулезности твоей жены, при хроническом дефиците семейного бюджета. Один обман впереди! А обманывать ты не умеешь…

Мысли эти еще крутились у меня в голове, но говорить я продолжал совсем иное и, чем отчетливей понимал всю сложность положения, в которое попаду, если женщина поддастся на уговоры, тем настойчивей уговаривал.

— Один раз живем на свете! Проведем вечерок как бог на душу положит! Покажем нашим домашним, где раки зимуют!

Я сейчас вспоминаю, как изменялось постепенно ее лицо, как нехорошо исказилось наконец — недавно такое светлое и спокойное — и на какие-то мгновения окаменело в своей искаженности.

Я сейчас понимаю, видя т о ее лицо, что, наверное, затронул, сам того не желая, нечто потаенное, оберегаемое и саднящее в душе женщины… Было у нее все, было! Переступала она ту, смутившую тебя, черту, не раз, не два переступала и потому больше переступить не могла… По-разному людям достается спокойствие быта, семейного уклада. Может — счастья?.. По-разному достается — по-разному берегут.

— Я приехала… — сказала она. Тихо сказала.

— Ну, как же — с рестораном и самшитом… и так далее?

— Красиво вы все расписали, заманчиво! Жаль — некогда. Не до того, как говорится. А самшит… про самшит я вас к слову попросила, я и не люблю его вовсе. Так что не утруждайтесь. Поставьте на своем рабочем столе в воду — пусть поживет. Всего хорошего!

И сошла. Снег сошел — земля почернела… И что это она?

На службу я опоздал на час. Не из-за трамвая. Идти не хотелось, потому и опоздал. Сидел в саду и наблюдал детишек, выведенных из соседнего детсада на утреннюю прогулку. Толстощекая девчуха колотила деревянной лопаткой такого же толстощекого парнишку, недоуменно моргавшего, колотила по плечу и спине — молча, зло и, должно быть, больно. Чем, интересно, он ей досадил? Воспитательница смотрела на них спокойно, как будто так и надо: сами разберутся…

Утром следующего дня женщины я не дождался. Пропускал автобус за автобусом, трамвай за трамваем отходил… Снова опоздал на работу и получил от начальства замечание.

И еще три дня я не видел ее.

На пятое утро, выйдя раньше обычного, увидал, подошел, поздоровался.

— Здравствуйте… — ответила женщина и, глянув на часики, отвернулась.

Я извлек свой вечнозеленый букет из-за шкафа. Сунул под мышку, спустился в бухгалтерию. Это единственная комната в конторе, где сидят одни женщины.

— Милые дамы! — сказал я, входя. — Есть ли у вас ваза? Примите в подарок от горячих джигитов Кавказа сей букет самшита! Извините, что забыл передать сразу — замотался по приезде.

И развернул газету.

Смеяться начала главбух. За нею — ее заместитель, молодая, жизнерадостная… Два просто бухгалтера улыбались.

— Какой же это самшит?! Это же туя, самая настоящая туя!

— Что за туя?

— Да обыкновенная туя! Ее и в Ленинграде хватает!

Я стоял посреди комнаты между уже хором смеющимися счетными работниками, и мне стало вдруг очень жаль того вечера в Ессентуках, последнего перед отлетом домой. В тот последний вечер купил я билет в кино на последний сеанс, терпеливо досмотрел до конца какую-то несмешную комедию и около полуночи, по пути в гостиницу, на совершенно пустых улицах портил зеленые насаждения и думал о женщине. Пропыленные ветки, смоченные недавно прошедшим дождем и оттого грязные, спрятал я под плащ и, так — под плащом — пронеся в многоместный свой номер, запихал под кровать. Утром, когда все еще спали, переложил ветки в чемодан, придавил крышку коленом, долго не мог защелкнуть перекосившиеся замки…

— Так, значит, туя?

— Туя, туя!

— Тоже — вечнозеленая?

— Вечно…

— Ну что же… А может, все-таки самшит?

— Нет-нет! Самшит — это совсем другое!

Как начинается рабочий день? Сначала надо проснуться…

На дворе пасмурно, асфальт мокрый, пожелтевшие листья ивы блестят, провода качаются, по радио — похолодание до нуля.

Пора расставаться с плащом, извлекать из шкафа осеннее пальто, чистить шляпу.

Женщину я больше не вижу. Может, она так и продолжает ездить на трамвае, хотя проспект давно заровняли и автобусную остановку, на которой она обычно сходила, перенесли на прежнее место; может, выходит раньше меня, может — позже… Мой автобус отходит в восемь тридцать.

МАСКА