Второе сердце

— С новосельем, начальник!

— Спасибо, спасибо!

«И правда: какое ни на есть — все же новоселье… Новое твое пристанище — первое в начинающейся трудовой жизни. А сколько их предстоит еще переменить, сколько обживать придется — одному богу известно… Но первого — больше не будет!»

Я обернулся к открывавшему дверь своей комнаты Макову:

— Василий! Заходите попозже — отметить полагается такой случай! Посидим — чайку попьем!

— Чайку…

— У меня индийский привезен, со слониками!

— Зайду, ладно…

Маков пришел с женой и сынишкой, ростом и упитанностью равным нашему Степану. Увидев сверстника, Маков-младший завертел стриженной «под ноль» головой и заулыбался.

Василий обошел взглядом расставленные на столе чашки, сахарницу, тарелку с бутербродами, алюминиевые миски — с конфетами и печеньем, скосил глаза в один угол комнаты, в другой… и, заметив, что на него смотрят, покраснел вдруг весь — от черных кудрей до отложного воротника; даже грудь его в треугольном вырезе ковбойки побагровела. Жена моя поспешно подхватила меньшого гостя и потащила в угол к хмурому Степану.

— Покажи, Степа, мальчику свои игрушки…

Я снял с электроплитки огромный чайник, полученный вчера со склада экспедиции вместе со спецодеждой, раскладушкой, ведром, тазом и прочей хозяйственно-бытовой мелочью.

— Что ж мы стоим? Садитесь, пожалуйста!

Чай, налитый в цветастые чашки из такого же цветастого заварного чайника, пахуче дымился… Молодец, жена! Как я ни упорствовал при отъезде сюда, не желая брать с собой этот, подаренный нам на свадьбу, сервиз, настояла все же на своем! Сразу и пригодился!..

— Станок-то подняли, Василий?

— Куда ему деться, начальник! Не впервой!

— Конечно, опыт у вас есть…

— Опыт весь у Федора. Он при станке с самого начала. И принимать — на завод ездил, и по железной дороге сопровождал, и монтировал на первой скважине… А у меня нынешняя скважина — всего лишь третья.

— А на предыдущих скважинах — трос тоже обрывался?

— Было дело…

— А кабель часто пробивало?

— Случалось…

— А резцы в коронке подолгу «стоят»?

— Какая порода…

Разговор иссяк. Легко нашедшие общий язык жены углубились в таинства науки шитья не то блузок, не то юбок, ребята грызли конфеты и что-то рисовали — вдвоем одним карандашом и синхронно сопя, а мы… Василий курил, я — некурящий — нюхал дым. Задавать вопросы — почему-то мне расхотелось совершенно.

— Еще по чашечке?

— Не-е-т! И так… Чай, как говорится, не водка — много не выпьешь! Спасибо за угощение! Татьяна, Витьке спать пора…

И соседи ушли.

«Да, не таким, видно, представлял Василий новоселье! Слоников моих небось за тонкий намек посчитал… Извиняюсь, товарищ Маков! По-иному, конечно, принято, но я по-иному не могу: с подчиненными через рюмку общаться не положено…»

Был я в ту пору шибко категоричным: жизни не знал, а принципы, кем-то придуманные, усвоил. Наперед.

— Красивый парень Василий, а, милая?

— Не очень… Да и какой же он парень?!

— Ну, мужик!.. Красивый.

К одиннадцати часам барак полностью затих.

— Степан уснул?

— Спит.

— И ты ложись! Хватит космы свои накручивать! Иди, иди…

— Не надо… Устала я что-то. Едва отмыла пол — такой был заляпанный!

— Устала, конечно…

Тихо в бараке. И за окнами тихо: трамваи не грохочут, автобусы не фырчат, ничьи каблуки по асфальту не стукают. Не Ленинград… Кто-то спит в комнате слева, кто-то — в комнате справа, с ними знакомство еще впереди.

Агрегат пустили через день. Пошли трещиноватые известняки, буровую коронку постоянно подклинивало, рабочий цилиндр прихватывало кусками породы, вываливавшимися из стенок скважины. Побурили четыре смены, и опять лопнул трос. Буровики злились — так ни черта не заработаешь, просидишь на голом тарифе. Главный геолог экспедиции решился закрыть скважину, не доведя до заданной им же глубины, и показал новую точку — в километре от шахты Второго поселка и километрах в двух от самого поселка, от наших бараков.

Мы переезжали…

Гера Секин окончил институт на год раньше меня. Старших по факультету мы немного знали, и, увидев здесь, на Урале, прораба буровых работ Германа Степановича Секина, я узнал его сразу. Важно поздоровались, поговорили, повспоминали… В синей спецодежде, при полевой сумке и штангенциркуле в нагрудном кармане, был он до курьезного серьезен, по-мальчишески совал всюду свой конусообразный нос.

Дело на новой точке двигалось не споро. Лил дождь, в перерывы остро пахло близким снегом.

Взамен порванного троса достали на шахте новый, более толстый — грубый и жесткий, намотали на барабан лебедки, перекинули через блоки мачты и станка. Оставалось привязать «мертвый» конец к верхней площадке вышки.

Буровики перекуривали. Федор Петухов прикончил побуревшую «беломорину», не спеша достал новую, прилепил к нижней губе.

— Не… Мы не полезем. Трос ваш этот не завязать будет…

Маков сидел рядом молча — Петухов говорил и за него.

— Отчего же не завязать, Федор? Ну, грубее трос. Ну, трудней завязать, но ведь можно… Можно! — Гера стукал по ладони своим штангелем.

Я стоял позади, чуть растерявшись…

То, что Петухов не особо обрадовался моему появлению в экспедиции (два медведя в одной берлоге…), я ощутил в первые же дни и, понимая, что сам-то тут ни при чем, поделать ничего не мог. И Маков, и остальные буровики были на стороне Федора.

Складывался типичный производственный конфликт.

«Ситуация, товарищ начальник, прямо скажем — банальная, широко отраженная в литературе, набившая оскомину. Сколько раз, встречаясь с нею на страницах книг, ты морщился, преодолевая желание перелистнуть главу-другую, не читая!.. И вот в подобной ситуации — сам, собственной персоной…»

Секин еще продолжал стукать штангелем по ладони.

— Не, Герман Степанович! Дождь, ветер, сорваться можно… У меня — детишки, у Васьки — тоже ребятенок…

Становилось совсем невмоготу.

— Ладно, Герман! Брось! Привяжем сами! — потянул я прораба за рукав.

Открывший было рот Гера осекся, наморщил лоб и, круто развернувшись, пошел за мной к ноге вышки. Прежде чем встать на ступеньку железной лестницы, снял полевую сумку, аккуратно положил ее на сухое место, повертел в руках штангель и сунул под сумку.

Сифонило на верхотуре хор-ро-шо! С неба, к счастью, лить перестало — и у дождя бывают перекуры; вышка быстро обсыхала.

Завязать трос узлом действительно оказалось трудно: ладони мы разодрали в кровь сразу же, сидеть верхом на маленькой площадке было неудобно — тело затекало, вниз — лучше не смотреть… Когда все же дело нам удалось, Секин произнес первые на этой высоте слова:

— Начальник катит!

Я проследил направление его взгляда: из-за угла силовой подстанции вынырнул экспедиционный «газик».

— Он самый…

На площадке мы сидели нос к носу, и Гера во время работы поминутно тыкался острием своего конуса в мою надраенную ветром картофелину. Теперь носы наши разошлись, мы разогнули окостеневшие спины и, усталые, не спешили вниз. Пусть видит начальник, что мы тоже умеем кое-что делать собственными руками — не только распоряжения отдавать! Не белоручки — повкалывали в студентах на производственных практиках и рабочими, и сменными мастерами, знаем, почем фунт лиха!

С высоты хорошо просматривался весь город — слева от меня к справа от Геры и две ближайшие шахты — справа от меня и слева от Геры: копры, здания, эстакады, рельсовые пути.

— Вид шикарный!

— Шикарный…

Сползали мы на землю под взглядом своего начальника: глыбоподобный, стоял он у раскрытой двери автомашины и, склонив голову набок, глядел на копер.

— Семенов! Правую-то ногу — ниже поставили! Еще ряд брусьев под башмак положить надо!

— Нет, Григорий Григорьевич! Я по отвесу проверял.

— По отвесу, по отвесу! На кой мне твой отвес?! У меня глаз — ватерпас, нос — уровень! Я и так вижу! Положишь еще ряд!

Спорить не следует — это я уже усвоил. Промолчать, сделав вид, что ценное указание — ЦУ — принято к исполнению, и оставить все как есть. Копер поставлен правильно, по отвесу мы его раза три выверяли.

Начальник обошел тепляк вышки, подсел к буровикам, перекинулся с ними парой слов, выкурил полпапиросы и направился обратно к «газику».

— Идите-ка сюда! — махнул мне и Секину рукой с погасшим окурком меж пальцев. — А ты, Серега, — толкнул в спину шофера — погуляй пяток минут… Ну что, инженеры? Трос сами завязываете? Молодцы! Собственным примером действуете? Правильно, правильно… Не слушается рабочий класс-то, а? На вышку начальничков загнал?! У, сопляки дипломированные! Воспитатели! Я бы вам… — И он, налившись темной кровью, стиснул кулаки.

Если у меня был такой же вид, как у Германа, выглядел я в тот момент глупо…

Начальник влез в закряхтевшую машину — передняя рессора под ним почти выпрямилась.

— А этим я пропишу!.. Эй, Серега! Иди баранку крутить!

И уехал… Гера забрал свою сумку, сунул штангель в нагрудный карман, и мы пошли прямиком через поле к поселку. Что делать дальше, буровики знали сами.

— Так-то, Гера…

— Так-то.

— А начальник ничего однако, ничего! Образования, ты говорил, никакого, лесник бывший, а такта хватает: шофера-то отослал предварительно! При подчиненных распекать не полагается! Всё по уму. Полезно усвоить.

— Усваивай на здоровье.

Для меня осталось неизвестным, что именно «прописал» сменным мастерам Григорий Григорьевич, но дело пошло на лад: мы удачно забурились, организовали третью смену, никаких инцидентов больше не случалось, все реже Федор Петухов загадывал мне технические загадки («Почему-то от редуктора вращенье не передается на цилиндр, начальник…», «Что-то промывочная жидкость с забоя не поднимается, начальник…»), отгадки которых знал и без меня. Все меньше противился он тем усовершенствованиям и переделкам станка, которые я придумывал, как казалось, для пользы дела, и мог выполнить в небогатой механической мастерской экспедиции.

Маков мне нравился все больше. То и дело по вечерам возникала его кудрявая голова в проеме дверей нашей комнаты. Он стал у нас своим человеком, подолгу о чем-то разговаривал с моей женой, играл со Степаном. Зато реже и реже заходила его жена. А в последнее время — вовсе пропала: легла в больницу и после операции получилось у нее какое-то осложнение. В экспедиции секретов нет — женщины говорили, что слишком часто она ходила на эти самые операции. «Не жалеют мужики своих жен!..»

Зима в полном расцвете — белая, неветреная, морозная. На буровой, в брусчатом тепляке, докрасна раскалена печь — рядом жарко, по углам — мороз; откроет кто на миг дверь — ледяные ножи сквозняка пронзают насквозь.

Станок — в скважине, под водой его работа почти не слышна: порой дрогнет трос, чуть потускнеют лампочки освещения, и снова покой, снова полный накал вольфрамовых нитей.

— Сергей Сергеевич! — это ко мне Маков. — Вы не постоите за меня остаток смены? Хочу успеть жену проведать.

— Иди, иди, Василий! Привет передавай!

Вот уже который раз он так… Пусть сходит — успокоит душу. С сынишкой его месяц как нянчится моя жена: уравновешенный парень, некапризный, не чета Степану.