Сирены Амая

69 Кто будет жить

Через день после того, как Симо Ильвес засел в палате за ноутбук, чтобы дать развернутое пояснение относительно обвинений, в кафе «Горячее горячего» вошли двое – улыбчивый парень и женщина с холодным взглядом.

Это было пятого мая, около двух пополудни. В приоткрытую остекленную дверь влетали капли, брошенные ветром. Погода в Иркутске оставляла желать лучшего. Карелия будто преследовала этих двоих. Те же облака, сочившиеся болезненным дождем. Та же серость, облепившая окна.

Филипп заказал себе граниту из шоколада и мяты и сделал это отнюдь не из-за любви к сладкому. Потерявшая в последние дни аппетит Уля ограничилась чашкой кофе. Оба молчали, поглядывая на Байкальскую, терявшую цвета из-за непогоды. Резкой желтой вспышкой пролетел чей-то зонт.

Когда принесли заказ, Филипп снял с шоколадной поверхности десерта веточку мяты и положил ее в рот. После этого десерт вежливым движением был отодвинут в сторонку. Ясные голубые глаза парня, выражаясь языком Хемингуэя, были глазами пулеметчика. И сейчас пулеметчик целился в лицо собеседницы.

– Просто скажи: он будет жить или нет? – нервно потребовал Филипп. – Знаешь, не хочу лишней мелодраматичности. Так что, пожалуйста, не играй в бога, снимая его с крючка в самый последний момент.

– Бога… – Уля вдохнула аромат кофе и тоже отодвинула его. Положила локти на стол, сцепив пальцы рук. – Ты видел его, Фил. Что ты о нём скажешь?

Филипп вздрогнул. Он никогда раньше не встречался с Симо Ильвесом и впервые увидел его на том городском причале. Вид сорокалетнего мужика, впитавшего всем телом учение Красного Амая, привел его в замешательство. Филипп словно оказался рядом с включенной черно-красной лампой, которой управляла пока еще нетвердая рука. И шедший свет, казалось, мог в любой момент спросить: «Почему твоя вера так слаба, Фил? Почему слаб ты сам? Почему ты оплошал?» И сотни других «почему», способных вызвать приступ вины.

– Скажу, что он чертовски напугал меня, – наконец выдавил Филипп и ощутил облегчение. Сознаться в этом было куда легче, чем носить подобную свинцовость в себе.

– Ты же не думал, что мы отстранились только потому, что нам сели на хвост? – Уголки губ Ули задрожали, точно не могли решить, подняться им или опуститься.

– Чёрт, он и тебя напугал!

Уля повернула голову к окну. Разбивавшиеся о стекло капли становились всё тяжелее.

– Вот тебе и ответ, – проговорила она. Разводы воды приковали всё ее внимание. – Вопрос в том: будем ли жить мы?

– Ну-ну, ты преувеличиваешь, – с сомнением заявил Филипп. – Мы – его верные последователи. Мы…

– Мы не верили в его существование, Фил. Всего лишь сходили с ума, понимаешь? Баловались.

Это было слишком просто и одновременно – невероятно глубоко, как бездонная могила, которая вела прямиком к центру планеты, ее адскому ядру, и Филипп ощутил это всей кожей.

Вдобавок это был их первый откровенный разговор за последнее время.

Они не могли самостоятельно связаться с общиной – в этом плане Дети Амая были очень упрямы, – но сделали всё, чтобы отсрочить появление сил материка на острове. Так они дали Антеро и остальным время убраться куда подальше. И те смогли бы – будь они живы, разумеется. Сирены Амая повстречали береговую охрану и спасателей обугленным лесом, смрадом и кучами изуродованных, истолченных огнем тел.

Община вымерла, и Уля странным образом чувствовала на себе груз вины. Только не перед мертвецами, а перед Симо.

За то, что Красный Амай остался без паствы.

Это было столь нелогично и абсурдно, что она, будучи не в силах озвучить это, замкнулась в себе. Так продолжалось ровно до этого самого момента. Они покинули Карелию, и Уля погрузилась в поиски места, откуда Красный Амай смог бы беспрепятственно сделать свой первый шаг.

Выбор пал на Иркутскую область, где в глуши, если верить слухам, можно было сыскать деревушки настолько сумасшедшие, что Амаю и пальцем шевелить не пришлось бы, чтобы его там приняли.

– И что мы будем делать, Уля? – спросил Филипп. Его тоже увлекли узоры воды на стекле.

– То же, что и раньше, Фил, что и всегда. Мы будем служить. Только не образу, а человеку, – ответила Уля.

«Служить не образу, а человеку», – повторил про себя Филипп и улыбнулся. Ему это нравилось.

А узоры на стекле всё вились и вились.