Морально противоречивый

Кровь вытекает струйками, звук хруста пронизывает воздух. Мы с Ваней на мгновение замираем, глядя на бедное, израненное сердце, а потом оба начинаем смеяться.

— Это было похоже на пук, — Ваня приседает на пол, держась одной рукой за живот, а другой вытирая слезы с глаз.

Я тоже начинаю смеяться.

Однако наше веселье прерывается, когда мы слышим скрип пола.

— Кто-то идет! — Ваня тут же берет себя в руки и поднимается, оглядываясь по сторонам в поисках укрытия.

Она бросает на меня взгляд, прикладывает палец к губам, чтобы сказать, чтобы я держал рот на замке.

Никто не должен знать, что она была со мной — особенно наши родители.

Окинув взглядом большой шкаф, она открывает дверь и пробирается внутрь, оставляя меня посреди кровавого месива.

Когда мой отец открывает дверь, выражение его лица уже покорное, поскольку он воспринимает происходящее как катастрофу.

Он не теряет времени даром, хватает меня за шиворот и тащит к выходу. Я не реагирую, даже когда его пальцы больно впиваются в мою кожу.

Мы добираемся до подвала, и отец бросает меня на землю перед собой.

— Если ты такой гребаный псих, то лучше используй свои пристрастия по назначению, — он кивает на человека, привязанного к стулу. Его лицо уже разбито, багровый отек лишил его всякого подобия человечности.

— Давай посмотрим, на что ты способен, — отец складывает руки на груди, делает шаг назад и выжидающе смотрит на меня.

Оглядевшись вокруг, я замечаю множество инструментов с одной стороны, и не спеша выбираю тот, который подходит для моего плана.

Я не знаю, что отец ожидает увидеть, но я не собираюсь тратить этот шанс, пытаясь угодить ему. Особенно когда мои мысли уже сосредоточены на новом эксперименте. Несколько шагов — и я оказываюсь перед пленником, держа в руке щипцы. Я быстро разжимаю его челюсть и вытаскиваю язык, щипцы приятно прижимаются к куску мышцы. Мужчина едва успевает среагировать, как я резко дергаю его. Моя сила, может быть, и не такая, как у взрослого человека, но хороший угол наклона, и язык поддается.

Мужчина корчится от боли, когда я сжимаю пальцы на рукоятке щипцов и делаю последний рывок, язык выскальзывает из полости.

Длинный, с розовыми и красными полосками, мускул кажется не таким интересным, как я думал.

С тихим проклятием бросаю его на пол, снова подхожу к пленнику и заставляю его открыть рот, с любопытством рассматривая повреждения.

Он истекает кровью, она затекает в горло, и он изо всех сил старается не захлебнуться ею.

Путь свободен, и мне вдруг становится любопытно посмотреть на внутренности его горла. Схватив какой-то металл, я подпираю его челюсть, чтобы его зубы не впились в мою кожу. Затем, аккуратно сложив руку вокруг крошечного лезвия, ввожу руку ему в рот, ощупывая теплый канал, прежде чем войти в его горло. Моя рука достаточно мала, чтобы поместиться в его пищеводе.

Его рот почти касается моего плеча, и я делаю последний толчок, прежде чем почувствовать край желудка. Выпустив лезвие из руки, я маневрирую им вокруг и проникаю в стену изнутри, надавливая до тех пор, пока кончик ножа не достигнет поверхности.

Мужчина даже не может вскрикнуть от боли, ведь это, должно быть, очень больно, поскольку я начинаю поднимать нож, продолжая разрезать его ткани.

К тому времени, как моя рука выходит из его тела, он уже мертв, его торс представляет собой кровавое месиво из нескоординированных порезов.

Черт!

Это некрасиво. Может, в следующий раз у меня получится лучше. Я внимательно изучаю свои ошибки, уже забыв о присутствии отца.

Меня пугает шлепок по спине, отец оказывается рядом со мной, смотря на мою работу.

— Будь я проклят... — шепчет он, почти в благоговении. Похоже, я все-таки могу быть полезен.