Морально противоречивый

Ухмылка Крессиды усиливается, и она двигает маленький крестик вверх по моей груди, пока он не оказывается над сердцем.

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я ее, впиваясь в нее глазами. Она только смеется.

Она самодовольно прижимает крест к моей коже, ощущение жжения не похоже на то, что было раньше. Мой рот раскрывается в слабом стоне, глаза слезятся от сильной боли.

Она вдавливает крест в мою кожу, пока тот остывает, навсегда оставляя ужасный рисунок на плоти.

Я дрожу на грани обморока, пока она продолжает вдавливать раскаленный металл, уродуя меня.

Я даже не понимаю, когда она убирает его. Не чувствую, когда расстегиваются путы на моих ногах и запястьях.

Я лежу там, голая, страдающая и одинокая.

Девочки давно ушли, но я едва нахожу в себе силы встать и натянуть одежду на свое ноющее тело. Время словно остановилось. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, чтобы прийти в себя, и как я вышла из церкви, направляясь в свою комнату. Я крепко держусь за то, что осталось от моих волос, и прячу их в сумку.

Затем, прихрамывая, возвращаюсь в общежитие.

Совершенно случайно вижу сестру Селесту на обратном пути и пытаюсь заговорить.

— Сестра Селеста, — начинаю я, мои губы дрожат, пока я не начинаю рыдать, рассказывая ей все, что со мной произошло. — Почему? Что я сделала, чтобы заслужить это? — спрашиваю я, икая от избытка слез.

Подняв на нее глаза, встречаю неодобрительный взгляд. Совсем не тот понимающий, на который надеялась.

— Ассизи, — начинает она, ее тон суров, — не могу поверить, что ты придумываешь такие странные истории о своих сестрах, — она качает головой, озабоченно постукивая ногой. — Ты всегда попадаешь в неприятности.

Я? Я всегда стараюсь избежать неприятностей. Почему это я виновата в том, что все меня ненавидят?

Я открываю рот, чтобы сказать именно это, но сестра Селеста говорит первой.

— Я не хочу этого делать, но тебе нужен урок. Ты не можешь обвинять своих сверстников в таких отвратительных вещах. Именно поэтому ты всем не нравишься.

Я смотрю на нее в замешательстве, и до меня медленно доходит, что это я виновата.

— Пойдем, — сестра Селеста похлопывает меня по спине, направляя в западное крыло.

— Но это не мое общежитие. — шепчу я, почти вздрагивая, когда она прикасается к моей нежной коже.

— Сегодня ты не будешь спать в своей комнате, — говорит она, и я хмурюсь.

Я не успеваю задать больше вопросов, как она ведет меня к зданию, в котором я никогда раньше не была. Оно выглядит старше, чем остальные, и у меня возникает странное чувство, когда мы заходим внутрь. Мурашки пробегают по коже от прохладного воздуха или от страха, не знаю.

Ведя меня по узкой дорожке, она отпирает дверь ключом и заталкивает меня внутрь. В комнате нет ничего, кроме стола у окна.

— Я уже не первый раз слышу о том, что ты создаешь проблемы, Ассизи, — обвиняюще смотрит она на меня.

— Я ничего такого не делала, — я пытаюсь защищаться, но прежде чем успеваю это сделать, ее ладонь касается моей щеки, и я падаю на землю, быстро смаргивая слезы, вызванные жгучей пощечиной.

— Сестра Селеста... — прошептала я, потрясенная таким поворотом событий. Разве она не должна быть той, к кому я могу обратиться?

Но когда я смотрю на нее, такую самодовольную, то вижу в ней выражение Крессиды и понимаю, что она просто еще одна хулиганка.

А я — самый ненавистный человек в Сакре-Кёр.

Подтащив меня к окну, она швыряет меня туда-сюда, пока берет какие-то предметы со стола.

Я отшатываюсь назад, испугавшись того, что она собирается со мной сделать.

— Ассизи, — начинает она, и я замираю, увидев, что у нее в руках.

Мыло.

— Ты должна научиться не говорить плохо о своих сестрах. — повторяет она, опускаясь передо мной на колени, мыло в ее руке угрожающе смотрит на меня.

Это происходит со мной не в первый раз, и, вероятно, не в последний.

Но когда она заставляет меня открыть рот, проводя мылом по губам, чтобы промыть рот, я не знаю, что хуже: моя рана, покрытая волдырями, или пузырьки во рту, химический вкус, который не проходит часами.

Она с восторгом наблюдает, как мое лицо искажается, наполовину от боли, наполовину от отвращения, продолжая впихивать в меня все больше мыла.

Все больше и больше, пока я не плюхаюсь на пол. Сплевываю и сплевываю, но вкус не исчезает.

— Неблагодарное отродье, — говорит она, ее слова задевают. Встав, она кидает мыло на стол и бросает на меня последний взгляд.

— Надеюсь, после этого ты выучишь урок, — она ждет моего ответа, и я могу дать ей только то, что она хочет.

— Я больше не буду говорить плохо о своих сестрах, — шепчу я.

— Что это значит? — она просит меня пояснить, и я поясняю. Слезы уже высохли, и я произношу слова, которые она так ждёт.

— Хорошо, — злорадствует она, — теперь, чтобы ты это запомнила, — она поднимает бровь, — ты проведешь здесь ночь.

Не дожидаясь моего ответа, она выходит из комнаты, звук закрывающейся двери дает мне понять, что выхода нет.

Я ползу на коленях, пока не добираюсь до мыла, мое лицо скривилось от отвращения, вкус все еще на языке.

Но за годы пребывания в Сакре-Кёр я кое-чему научилась. Раны гноятся и заражаются. И выжженный крест на моей груди ничем не будет отличаться от других. Я даже не уверена, что мыло поможет, но ведь мы им моем руки, верно? Оно должно очистить и раны.

Я обхватываю его пальцами и, опустив форму, подношу к ране, медленно растирая его по ней.

— Ахххх, — мой голос вырывается болезненными рывками, ощущения пронзают насквозь и приближаются к моему болевому порогу. Но я терплю, зная, что, если в рану попадет инфекция, мне никто не поможет.

Стискиваю зубы и сдерживаю слезы, промывая рану, чем могу.

Когда я закончила, все силы покинули меня, и я рухнула на пол.

Темно... так темно и холодно.

Клацая зубами, поворачиваюсь на бок, обхватываю руками колени и сворачиваюсь калачиком, чтобы сохранить тепло.

Боже... неужели я проклята? Неужели я такая злая?

Кажется, все думают, что это так...