Я люблю время (Сказка-ларец)

— Пойдем, ладно. — Слезы, казалось, совсем перестали литься из прекрасных Светкиных глаз, но и сияние, в них, впервые за двое последних суток, угасло… — А если цыган на меня опять нападет? Ведь тебя уже не будет рядом, чтобы защитить, а я сама не умею…

— Не нападет. Я его прогнал, и так далеко, что он никогда не вернется. Ни он, ни орда его…

— Какая орда?

— Немазано-сухая, не важно какая. Главное, что будешь жить, ничего не боясь.

— Не боясь… Значит, опять мне не судьба быть счастливой.

— Почему не судьба? Ты молодая, красивая, богатая… Это само по себе большое счастье, не согласна? Погоди. Светик… Ты помнишь, как я однажды сказал: 'я подумаю'?

— Н-нет. Когда это? Я не помню…

— Ну, когда ты еще рассуждала насчет старения, что не хочешь стареть?

— А, да, помню, в парке. И что дальше?

— А стихи мне вчера читала, помнишь?

— Да, только я не заметила, чтобы тебе какие-нибудь стихи понравились.

— Какая разница, лишь бы тебе нравились, а у меня, вероятно, полно иных достоинств. Я не могу, поверь мне на слово, не могу взять тебя с собой и сделать равной себе, ибо я служу совсем иным делам…. Но я хочу сделать тебе подарок, как раз на тему возраста и старения.

— А именно? Хотя, не нужны мне теперь никакие подарки…

— Не спеши, послушай. Я сделаю так, чтобы ты, начиная с этого дня, с этого часа и до конца твоей жизни старилась вдвое медленнее, чем это сейчас заставляют тебя делать твои внутренние биологические часы. Более того, я сделаю так, мне это по силам, чтобы первые три года ты вовсе не старилась, ни на минуту. А поскольку замедление процессов старения начнет действовать немедленно после заклинания, то эти три года растянутся в шесть. Ты слушаешь меня?

— Да, да. Да. Филечка, говори, я… я слушаю тебя.

— Таким образом, через шесть лет твои процессы в организме, заведующие возрастом, включатся вновь, но будут проходить вдвое медленнее. Ты долго, очень долго сможешь оставаться молодой, как никто из людей на земле. Примешь ли ты от меня этот подарок?

— Если ты не шутишь… О, да!

— Стоит ли он утраченной любви? Света? Что молчишь? — Девушка действительно молчала. Вдруг она покраснела густо и склонила голову, словно бы соглашаясь. И вновь закапали слезы и она заревела, униженная собственной слабостью.

— Не плачь, моя дорогая и не надо конфузиться. За такой подарок любой человек на земле душу бы отдал…

— Ты хочешь мою душу? Возьми.

— Вовсе нет, я не охотник до них. Просто, тебе действительно кое-чем придется заплатить за этот подарок, но твоя душа здесь ни при чем.

— Чем же я должна заплатить за твой подарок?

— Памятью. Процесс заклинания, знание о том, что ты обладаешь даром моим и самые события последних дней должны будут изгладиться в твоей памяти.

— А еще что?

— А больше ничего. Я уеду, а ты останешься, молодая, свободная, богатая и очень красивая…

— И я ничегошеньки не буду помнить? О тебе? О том что было в эти дни, с тобой, со мной?

— Реального — ничего. Твоя память будет прикрыта непротиворечивыми воспоминаниями о деньгах и перемене места работы, но и всего лишь. Ни обо мне, ни о Велимире ты ничего не будешь помнить, это да.

— Но…

— Согласна ли ты на эти условия? Из экономии сил и времени я спрашиваю один раз.

— Да.

— Хорошо. А что но?

— Что?..

— Ты сказала: но… У тебя сомнения, вопросы? Спрашивай, пока возможно.

— Я бы хотела попросить… Как тебя по-настоящему зовут?

— Вот спросила… Не знаю, как ответить, чтобы это было правдой… В последние годы Ёси, потом Филарет, раньше — чаще всего Сэйси звали, но это не имеет значения. Зачем тебе?

— Я бы хотела помнить о тебе. Я… не хочу забывать тебя и свою любовь к тебе. Филечка, ты моя первая настоящая любовь.

— Глупенькая… Этой любви осталось жить минуты, и никто о ней не вспомнит, не заплачет и не пожалеет. Через час ты будешь весела, как птаха в поднебесье, а я…

— А ты что?

— А вот я буду обречен помнить о тебе. Долго и очень-очень долго… Без единого шанса зайти еще раз в эту же воду.

— Значит, ты любишь меня? Любишь, Филечка??? Ну скажи!

— Не скажу. Это не имеет значения. Нет. Но… Знаешь, пусть будет но. Слаб человек, а я покамест человек, здесь и сейчас, поэтому сделаю себе и тебе одну поблажку…

— Ура!!!

— Тихо. Призрачную поблажку, теоретическую. Существует поверье, что в каждом колдовстве есть слабая точка, узелок, за который можно потянуть и все развязать. И хотя это все бред, людские сказки, но на этот раз пусть все так и воплотится. После того, как будет прочитано заклинание — ты все и навсегда забудешь из того, что мы говорили, однако… Ты помнишь Лука?

— Лука? А, да. Он что, тоже волшебник?

— Нет, обычный человек. Но не отвлекай меня. Так вот, если вдруг ты когда-нибудь увидишь Лука и заново познакомишься, и заговоришь с ним, и скажешь ему: Лук, Лук, верни мою память — сделаешь правой рукой вот так, — Филарет показал как и Света невольно повторила, — да, правильно, тогда ты сохранишь мой дар и действительно вернешь себе память. Более того, я тотчас узнаю об этом и навещу тебя… Хотя и ненадолго…

— Да, но как я встречусь? И как догадаюсь? Это же невозможно, если я памяти лишусь?

— Почти невозможно. Вероятность близка к нулевой, а все же она есть. И все, и больше не торгуемся и не обсуждаем. Согласна ли ты?

— Да.

— Приступим к заклинанию?

— Прямо сейчас?

— А что тянуть? Секунды твои тикают, и они теперь очень дорогие, сама понимаешь.

— Да. Да, начнем. Филечка. Я хочу тебя поцеловать, в последний раз. И ты меня. Умоляю тебя!

— Нет. Напомню: ты уйдешь, счастливая, а я останусь вспоминать, не будь эгоисткой. Телефон дай сюда, будь добра, на секундочку, я и ему память сотру…

— Хорошо, Филечка. Ты прав, но знай: в эти дорогие секунды я тебя все еще люблю и счастлива этим. — Света поклялась про себя, что она соберет в себе все силы и ничего не забудет, и никакое колдовство не помешает ей любить. — А что это за заклинание?

— Хм… Не далее, как вчера вечером, вернее ночью, ты мне читала наизусть стихотворение какой-то местной самочки.

— Она не самочка, а поэт, причем настоящий! И стихотворение это — мое любимое.

— Будь по-твоему, мне все равно. Ты поняла, как надо руку поставить, так, как я тебе про Лука говорил?

— Да.

— Вот и сделай… Да, правильно, это необходимо, чтобы заклинание сработало. Повернись ко мне спиной… Смотри во-он туда. Я стану у самой воды, а ты впереди, спиной ко мне. Встань и четко, громко, не сбиваясь, прочти его вслух. Это и будет моим заклинанием, очень крутым и немедленным. О, представляю, если бы кто-то смог услышать и повторить… Но оно — подарок, оно только для тебя, только тебе, поэтому никто не увидит, не услышит и не воспользуется… Не успеет последний звук стихотворения сего растаять в воздухе, как сбудется все затеянное мною… Нет. Не поворачивайся больше, не испытывай сердце мое, читай…

И стало тихо вокруг, и голос девушки, испуганный, мягкий и негромкий, окутал маленький кусочек берега, на котором стояла она, спиной к воде, ставшею Летой в этот летний миг.

Триста секунд хранит сосуд

И ни одной крупинки лишней,

Часы песочные идут

Совсем неслышно.

Пять осязаемых минут,

Не торопясь, не отставая,

Сквозь горло узкое текут,

Меня пугая.

Разбить часы, в кулак зажать

Остановившееся время.

И не стареть, не умирать

со всеми…

Света сделала шаг вперед, еще два шага… Солнце по-прежнему было свободно от облаков и туч, но уже почти не грело — горизонтальные лучи его с большим трудом пробивались сквозь влагу и смог, до краев напитавшие многострадальный питерский воздух… Вдалеке, на западе, среди великого множества исторических и нечастых ничем не примечательных зданий, черным прямым когтем выделялся шпиль Инженерного замка. Почему черным?… Света помнила, что он должен быть оранжевым. Или зеленым?.. Света вздрогнула и ладонями крест накрест погладила плечи.

Еще и лучше, что так получилось с работой: не век же в секретаршах сидеть. Самое верное средство успокоить нервы: никого не слышать, ни с кем не болтать, ни с Илонкой, ни с Татой, а просто погулять у воды, послушать волны. На зайчика посмотреть… И деньги… Да, надо, пора ехать домой, потому что дверь, по большому счету, никуда не годится, заходи и бери. Как же это она забыла, сколько денег перепало ей в результате этой последней операции?.. Помнит только, что много. Она уже склеротик? Нет, это просто потому, что она извелась из-за этих событий с Арсением, с работой… Кошмар! И ноги болят, отходила за целый день, и плакать почему-то хочется… Но он ее первый бросил, на Илонку променял. А дома пусто и одиноко…

Г Л А В А 15

Настоящая любовь живет не дольше хомяка, иначе это уже порок сердца.

Удивляюсь я, все-таки, на нашу Светку: Филарет не почуял моего дальнего незримого присутствия, а простая девушка, никакими особыми талантами не отмеченная, — едва-едва не ощутила! Быть может, дело в том, что и я ей оказался не совсем безразличен, и мой человеческий образ затронул краешек ее сердца?.. Если припомнить, я тоже был не просто возлюбленным, а и влюбленным! И это вполне оправданно и полезно, потому что, как я заметил, породить ребенка проще — ненамного, на какие-то проценты, все равно невероятно тяжело, но полегче — от женщины, в которую ты как бы влюблен. Цветы, улыбки, дорогие подарки и все такое…

Впрочем, сентиментальность для меня — из тех редких пороков, которым я не готов предаваться глубоко и надолго — ощутила и ощутила, было и прошло, началось и завершилось… Мечтать о прошлом — удел усталых, а я, что бы там ни воображала эта железяка с камушком, отнюдь не устал и очень скоро докажу это. Интересно, а кому я собрался это доказывать? Или чему? Ответ прост: прежде всего себе! Единственному и неповторимому, без кавычек и ироний. Но жаль… Жаль мне… Множество раз я листал, перелистывал и дочитывал до конца страницу, главу, книгу той или иной жизни своей — и каждый раз делал это, вздыхая об утраченном. И в этот раз будет так же, более того: сей раз — очень уж особенный, и скоро начинать. Но покамест я расположился на самой вершине Инженерного замка и гордым оком своим озираю окрестности. Люблю панорамные виды. В полете — не совсем то: если на крыльях витаешь — досадуешь, что ощущения не вполне человеческие, своего рода — мезальянс впечатлений образуется; ежели на вертолете — грохот, запахи, тусклое оконце-иллюминатор, убожество… А вот со стационарной точки — любо-дорого: и круто, и по-человечески. Пару раз я взбирался на телебашню, — не понравилось, слишком урбанистично. Иногда выбирал шпиль Адмиралтейства, много раз на Исаакиевском куполе сиживал-стаивал, чаще же всего — верхом на моем любимом флюгере Петропавловского собора… А сегодня впервые выбрал шпиль Инженерного замка. Именно с него я и наблюдал, как Филарет творит, устами девушки, свое нехитрое заклинание и пятится, пятится в воду и растворяется в ней, чтобы вынырнуть где-нибудь э-э… В общем, путь он держит на Тибет, в свое логово, и пусть себе держит. Надо будет — достану, не спрячется, не ему со мной возможностями меряться. От меня никто не спрячется и ничто не уйдет, если я того пожелаю. А Светику и от меня подарок, для хохмы. Готов биться об заклад — да не с кем! — что она о моем подарке никогда не узнает и по простоте душевной даже не догадается, не отличит моего от Филаретова, что меня больше всего и прикалывает. Я безо всяких там рифм и бормотаний удваиваю ей срок 'нестарения' и, вдобавок, еще вдвое замедляю процессы будущего старения. Но, поскольку заклинание вступает в силу немедленно, уже вступило, результаты будут таковы: три года, дарованные Филаретом и им же продленные, удвоенные, превращенные в шесть, прямо удвоенные мною, превращаются в двенадцать и вдвое продленные — становятся двадцатью четырьмя… Ого! Не слабо я размахнулся в щедрости своей! Причем — ни разу не целованный, в щечку не считать! Двадцать четыре года подряд она будет двадцатидвухлетней, а потом будет жить и поживать: четыре календарных года за год биологический… Чуть было сам не позавидовал… И все. И хватит рассусоливать. Нет, еще забегу наугад в ресторан, какой подвернется, поужинаю без водки — и в Пустой Питер, сразу, без дверей и прибамбасов, так надо! Тем более, что все нужное — при мне.