Тайна озера Сайсары

От семидесяти двух копеек отсчет...

Пузатов расслабленно лежал в ванне, сложив руки на груди. Даже глаза закрыл от наслаждения. Прохладная вода успокаивала его тело и оживляла каждую клеточку. Припомнилось далекое военное детство, когда они еще мальчишками убирали хлеб для фронта... А вечерами, обгоревшие под солнцем и потные, всей гурьбой стремглав неслись к лесному озеру и прыгали в его прохладную глубину. Какое это было счастье! Были и радостные моменты в голодном детстве, когда ценили каждую крошку хлеба, испеченного наполовину с лебедой. А сейчас? Появился откуда-то железный закон: «Хочешь жить — умей вертеться». Когда же это понятие стало для него нормой существования? Может быть, после окончания средней школы, когда ринулся по путевке на великие стройки Сибири? Да нет же... Вкалывали на стройке с таким энтузиазмом, что никто не думал о деньгах. Деньги валялись в общежитии по тумбочкам, а стильные вещи считались в рабочей среде буржуазной пеной... Никто не копил вещи, жили весело и беспечно, а деньги не знали, куда тратить. Жили они четверо холостяков в одной комнате, ходили на танцы и ухаживали за девчатами, у которых руки были шершавыми от бетона. Там он повстречал свою первую любовь, стройную и симпатичную бурятку Галю... Позднее он знал многих женщин, дело доходило даже до свадеб, но образ хрупкой девушки в брезентовой робе, заляпанной известковым раствором, остался в его памяти до сих пор. Снятся ее тонкие брови под белым платочком, темная челочка и смеющиеся глаза...

Когда же пришла эта мысль к нему: «Хочешь жить — умей вертеться»? Возможно, с того памятного дня рождения? В то время он окончил курсы шоферов и обрел профессию. Возил на самосвале бетон и стал зарабатывать больше, но все равно деньги уходили, как вода в песок. Стал крепко попивать... Может быть, тогда и задумался, чтобы прекратить разгул?

В бригаде была добрая традиция совместно отмечать дни рождения тем, у кого они выпадали на один месяц. Ему справляли двадцать пять лет. Пели и танцевали до полуночи, потом разошлись. Он проводил Галю до ее общежития. Была ранняя весна, снег стаял и разлился лужами, днем подсыхала на припеках земля. Ночь весенняя... Он обнял Галю в полутемном подъезде и хотел впервые поцеловать, но получил звонкую пощечину. Девушка вырвалась из его рук и сурово промолвила: «Ты со всеми так поступаешь? Мне это не нравится!» Такая обида накатила, что он выскочил на улицу, даже не попрощавшись с Галей. Ведь ничего дурного он не хотел. Побежал к своему общежитию и сел на скамейку у входа, чтобы успокоиться. Уставился в огромную лужу под ногами, в которой отражались светлые окна их общего жилья, и задумался: «Чего достиг я в свои двадцать пять лет? Ничего... Ни жилья, ни семьи, ни денег...» Он машинально порылся в карманах и стал доставать из них мелочь. Выкладывал монетки рядышком на скамейке. Оказалось, что свой день рождения он встретил с семьюдесятью двумя копейками в кармане. Все ушло на угощение, на водку... Другие в его возрасте... Он тут вспомнил друга Владика, который шоферил на семитонном «МАЗе». Жили они в одной комнате. Владик успел исколесить всю страну, работал в Молдавии, в Прибалтике, в Мурманске, в Магадане. Высокий и худой, он был на удивление проворным в работе и шустрым в жизни. Как-то рассказал о Магадане, о высокой зарплате там. Что там и коэффициент один к двум, и прочие надбавки. Получалось, что в Магадане получают шофера втрое больше. Тогда и кольнула зависть, а этот разговор уже никогда не забывал.

Обиженный Галей, он долго сидел на скамейке и твердо решил податься в Магадан. Наутро собрал рюкзак, рассчитался со стройки и уехал.

Над входной дверью затрещал звонок, и Пузатов очнулся от воспоминаний. Он определил, что пришла Норушка, это ее троекратный звонок. Пришлось быстренько обмыться и покинуть ванную. Вытерся наспех полотенцем, одел на голое тело махровый халат. Звонок опять затренькал трижды.

— Сейчас, сейчас, Норушка, — он торопливо подскочил к двери и открыл ее.

Вошла молодая женщина, одетая в меховую шубу. На голове соболья шапка. Она с улыбкой смотрела на него, а когда муж попытался поцеловать, рассмеялась:

— Погоди, погоди... ты ведь совсем мокрый.

— Заждался, помираю с голоду. Приготовь что-нибудь поесть. Я сейчас домоюсь и выйду.

Он вернулся в ванную и хорошенько вымылся под душем. Опять пришел на память тот двадцатипятилетний парнишка с разложенной на скамейке мелочью, вроде бы это и не он был... Грустно улыбнулся. Теперь свой юбилей он в состоянии отметить в любом столичном ресторане. Когда приехал в Суруман и устроился таксистом, то поначалу старался вернуть сдачу пассажирам, было неудобно брать «на чай». Но они сами бросали щедрые подачки, видимо, здесь это почиталось за шик. За день набегало более полусотни «левых» рубчиков. Привык к купеческой лихости северян, к их хвастливому богатству. Очень редко тут рассчитывались строго по счетчику. Появилась скупость. Отдавать червонец в гараже механику уже не хотелось, слесарям тоже «на магарыч» бросал жалкие рубли. Одно время его выдвинули в механики, но он категорически отказался, прикинув, что потеряет на чаевых больше зарплаты.

Говорят: «Аппетит приходит во время еды». Деньги так изменили его натуру, что хотелось иметь их все больше.

Это случилось в праздничный день Первомая. Резкая перемена в его жизни опять произошла весной... После демонстрации в городе таксисту было работы много. Он возил людей до самого вечера. Кроме плана, «сшиб» уже рублей семьдесят, а желающих прокатиться «с ветерком» не убавлялось. К одиннадцати часам вымотался и спешил сдать дежурство в таксопарке. Не утерпел остановиться у магазина, когда заметил человека с поднятой рукой. Вдруг да окажется попутчик, а лишний трояк не помешает. Незнакомец заглянул в такси и обдал шофера водочным перегаром.

— Шеф! Надо достать бутылку водки, плачу четвертак!

Пузатов раздумывал. В машине водки не было, но четверть сотни на дороге не валяются. Коротко приказал:

— Садись, найдем!

Развернул машину и поехал к себе домой. С тех пор, как прибыл на Север, он почти совсем бросил пить, но спиртное всегда держал для случайных гостей. Машина мчалась по улице. Из окон домов лилась музыка, люди пели песни и справляли праздник на полную катушку. Пузатов видел в зеркальце лицо пассажира, развалившегося на заднем сиденье. Тот имел смешной нос картошкой, толстые губы и все морщил лоб, что-то бормоча непонятное. Пузатов научился определять пассажиров с первого взгляда. Об этом подумал: «Геолог или лесоруб». Снова отвлекся, следя за летящей навстречу дорогой. Новый мотор гудел ровно и сильно. Вдруг сзади послышался голос:

— Шеф! Не гони лошадей... Давай покалякаем.

— Слушаю. — Шофер обернулся и удивился. Пассажир казался совершенно трезвым. Пузатов уже с испугом вглядывался в его колючие и внимательные глаза. Высказал свою догадку: — Ты геолог?

— Почти угадал, — неопределенно хмыкнул незнакомец. — Давай брать быка за рога. Вижу, что ты таксер не промах... Купишь металл?!

— Сколько?

— Сто грамм... всего-то пять кусков[3].

— У меня нет столько денег...

— Хва-ат... Шеф, я тебя не понял и меж нами не было никакого разговора. Ясно?!

— Что... поторговаться нельзя? — Пузатов остановил машину и повернулся к пассажиру. Не хотелось упускать этого дельца с золотом. — Четыре куска и ни рубля больше.

— Годится, — усмехнулся незнакомец. — Сторговались!

Вот таким нехитрым разговором бывший строитель, потом шофер и таксист Пузатов, завел знакомство с бичом Калгановым по кличке Кабан. Этим прозвищем тот даже гордился...

Кабан пропадал каждое лето неведомо где. Пузатов не знал, куда исчезает его новый знакомый, чем он занимается и где, но догадывался, что тот промывает золотишко в тайге. Глубокой осенью Кабан объявлялся весь заросший щетиной, в рваной и прожженной у костров одежонке и исхудавший до неузнаваемости. Продавал тайно добытое золото и всю зиму кутил, ночуя у знакомых женщин. Они его подкармливали и холили до весны. Изредка Кабан приходил к Пузатову, когда деньги кончались, и приносил новую порцию металла.

Иногда они вместе пьянствовали. Пузатов нарушал свой зарок не пить, для пользы дела... Кабан быстро пьянел, становился болтливым и хвастливым. У него была одна «голубая мечта» — накопить побольше деньжат и махнуть на Черное море, да купить там себе домик... Но денег из-за пьянок не хватало всегда. Пузатов поддакивал и согласно кивал головой, а сам насмехался в душе над спившимся «хищником», не умеющим жить. Не хотелось обижать выгодного для себя человека. Однажды Кабан проговорился во хмелю: «Ты наверняка знаешь старика Маркосяна? Его все тут знают... Тихий такой старикан, мухи не обидит... Молчун. Когда я буду рвать отсюда на юга, то выпотрошу этого ангелочка! О-о! Ты не представляешь даже, сколько у этого деда золота! Наверное, за весь его металл и деньжата можно купить Суруман целиком. Ты спрашиваешь, откуда я все это знаю? Я ему столько металла перетаскал! Прорву! Был у него еще один надежный кадр — Сундук... трусливый и хлипкий, но удачливый, зараза! Он знал такие богатые россыпи и в тайге жил как дома... Убрал его Маркосян, или по его приказу шлепнули... Сундук мне рассказывал по пьянке... Ты слушай! Слушай! Брось ты этот чайник, пусть кипит... воды много... золота много... жизнь одна! Так вот. Сундук таскал ему золотье килограммами и сдавал за копейки, он мне жалился пьяный, плакался в жилетку... Дурак! Золотье у Маркосяна в доме, верное дело... Он его не продает, а копит, как бурундук. Верное дело... Он ни с кем не дружит. Под полом хрыч прячет металл... Выпотрошу! Вот та-ак, наливай мне полный стакан, я жисть полную хочу! Давай споем о Черном море...»

Пузатов с того времени стал присматриваться к домику Маркосяна, исподволь приходили мысли: «А не тряхануть ли мне самому этого деда? Он же не заявит в милицию, что украли золото?» Мысли эти стали одолевать... Уже не хватало металла, который скупал у Кабана, хотелось развернуться шире, хапнуть разом побольше и на время затаиться. Люди, с которыми он связался на Кавказе, платили за металл бешеные деньги, они готовы были купить сколько угодно. Но когда Пузатов расплачивался с Кабаном и двумя связниками, возившими золото на юг, то ему казалось, что остается сам без денег, жалкие гроши... Нужно было развернуться по-крупному. Если взять металл у старика, можно будет смыться подальше от этих холодных мест и жить до конца дней припеваючи... Но как взять? Значит... убить...

Стук в дверь ванной его напугал. Доплыл ласковый голос жены:

— Ты там не утонул? Стол уже накрыт.

— Сейчас, милая, сию секунду, — он стоял перед зеркалом и смотрел на свое отражение, медленно расчесывал волосы. Мысли опять вернулись на круги своя: «Золото есть — деньги есть!» Шальные тыщи... разве можно от них отказаться?»

Он закрыл душ, вытер лицо полотенцем, продолжая думать о своем: «А если есть деньжата — весь мир у твоих ног. Есть все: вино, девочки, красивые тряпки и легкая беззаботная жизнь. Разве бы пошла за него такая красавица, как Норушка, будь он нищим и беспризорным, как Кабан? Но все же надо быть осторожнее. Пришлось поволноваться прошлой осенью, когда связник попался в самолете на пути в Москву. Хорошо, что действовал через посредника и связник не знал меня в лицо. А иначе — хана... Посредник застрелился, а «Пан» в Москве, ухлопав на золото денежки южан и потеряв металл — повесился. А может быть, его повесили? Как удачно все получилось! Концы в воду... Руки коротки теперь и у милиции, и у тех скупщиков... Не-е... по-умному можно дела делать. Пузатов не дурак... Есть еще одна ниточка и канал сбыта металла. Но его можно в любое время перекрыть... оборвать эту ниточку. Сейчас его связник повез партию металла в Якутск. Канал надежный... А если что... Терять нечего. Потом ищите ветра в поле...»