Долг и верность. Книга 2

Глава 2. Начать сначала

Ариэн

Боли уже не было. Остались только ее отголоски, которые я инстинктивно принимал за настоящие удары. Но иллюзия быстро рассыпалась: мне больше не нужно было удерживать небо. И из-за этого я чувствовал полную опустошенность. Вначале она даже не позволила мне очнуться. Показалось, одного резкого неосознанного движения руки хватит, чтобы выдохнуться и опять поддаться кошмарам.

Кошмара не было. Была ищейка, больше похожая на иллюзию, чем реальность. Я даже не сразу понял, что крепко вцепился в ее руку. Как будто тело принадлежало уже не мне. Я чувствовал каждую рану, ее глубину и бугристость, но не чувствовал силы, которая всегда оставалась со мной, а теперь оказалась выпита до дна. И мне самому захотелось пить. До новой боли, до старых, но таких ярких воспоминаний, когда от напряжения — большего, чем я мог бы выдержать — словно рвалась кожа.

Меньше всего мне хотелось кого-то видеть или слышать. Любой звук заставлял откликаться и единственным глазом выслеживать его причину. Кажется, боль вот-вот вернется, потребует большего. Но ведь это означало и другое: что я все еще…

— Я жив? — произнес я уже вслух, но не был уверен, что меня расслышат.

И тут я увидел себя, только-только приходящего в сознание. Этот образ всего нескольких секунд близкого прошлого, когда я увидел свое напряженное и осунувшееся лицо со стороны. Он происходил откуда-то изнутри, рисуя яркую картинку огромной жалости и маленького счастья и даруя надежду на то, что во мне еще сохранились остатки природного дара. Я увидел себя глазами Эвели и почти физически почувствовал, как в тот самый момент ее губы тронула улыбка. Столько лет я был отрезан от ментальной связи и забыл, что значит впускать в себя частичку чужого человека. Это было почти приятно. Это доказало, что я все еще на что-то способен.

Она сидела рядом со мной, очень близко, и я не стал отворачиваться: впитывал в себя ее воспоминания. Смотрел на себя со стороны, беспомощного, истекающего кровью. Чувствовал мерзкий запах переваренной еды, растекшейся лужей по каменному полу. Тот день, когда я решил, что меня вновь предали. Я отвык, и совсем скоро голова загудела, заставляя жмуриться и комкать руками простынь.

Мне нужен был отдых, сон, какая-то передышка. Но Эвели продолжала что-то говорить, продолжала вспоминать, невольно деля наполненные сожалением воспоминания на нас двоих. Теперь она спрашивала, прощу ли я ее. А я просто не нашелся с ответом, еще как-то стараясь восстановить обрывки памяти, увидеть полную картину. Не знаю зачем и почему именно сейчас. Будто кто-то внушил мне, что это самое важное, а мой ответ даст ход событиям. Конечно, это было не так.

Кошмар, который не заканчивался, в реальности потонул в странном плотном дыму и беззвучии. Теперь я наблюдал его и со стороны, все глубже зарываясь в чужую память. Кажется, она не догадывалась. Хотя я и не знал наверняка: чтение сиюминутных эмоций и мыслей унаследовали от Природы лишь Светлые, чтобы угадывать потребности своих подданных. Нам же досталось прошлое, чтобы выискивать источник их боли, первопричину увядания — красивые слова из книг императорской библиотеки, которые для власть имущих больше ничего не значили.

Первопричина пока была от меня сокрыта. И сокрыта настолько крепко, что я буквально видел огромный навесной замок на двери, за которой было что-то неизвестное. Я вдруг почувствовал, что мне необходимо это узнать.

На городской площади не гремел гром, не била молния, и толчки чувствовались не из-за движения земли. Я прокручивал и прокручивал это мгновение глазами Эвели, отдавая на него все свои и без того скудные силы. Что это было?

На секунду, всего на одну секунду перед глазами появилась размытая картинка. Я задержал дыхание, ошарашенно пытаясь понять, что вижу. Но не находилось слов, чтобы описать. Словно другой мир. Он и был. Незнакомые вещи, разложенные на застывшей черной поверхности, замершие в предвкушении люди в странной яркой одежде. Они зачем-то зажали руками уши. За ними на огромных колесах возвышался уродливый черный монстр. И вдали… дома? Такие высокие и блестящие, будто подпирающие небо. У картинки был запах. Совершенно незнакомый, отравленный, и в то же время напомнивший тот самый, что появился на площади, когда начала оседать поднявшаяся пыль.

— Что это было? — глухо спросил я, силясь уловить ускользающее видение. Но оно исчезло так же резко, как и появилось.

Эвели не ответила: вся сжалась и резко вскочила, что наверняка отдалось неслабой болью. Я не понимал. Прилив чужих воспоминаний, который заполнил меня до самых краев, оказался настолько неожиданным, что я забыл обо всем остальном. Мне было больно, но и ей тоже. И эта уверенность позволила мне — пусть лишь про себя — ответить на ее просьбу.